В Центральной Азии новые угрозы национальной безопасности, – так считает московский политолог Дмитрий Макаров
Айгуль Омарова
15 февраля этого года известная немецкая газета “Die Welt” опубликовала комментарий событий нынешней весной в Центральноазиатском регионе. По мнению газеты, возможен повтор прошлогодних баткенских событий и примерно 2000-3000 исламских боевиков предпримут попытки наступления на границы Узбекистана, Кыргызстана и Таджикистана. Целью боевиков, указывает издание, является установление в регионе собственного халифата при помощи афганских талибов. О новых военных конфликтах в
Центральной Азии говорят и российские, и казахстанские аналитики. На самом деле ситуация в регионе взрывоопасна в силу геополитического значения для всего мира. В силу этого особое значение приобретает обеспечение национальной безопасности региона в целом и каждой отдельной республики.
Об этом – беседа с кандидатом политических наук, сотрудником Международного центра стратегических и политических исследований Дмитрием Макаровым (г. Москва).
— Дмитрий, пожалуйста, охарактеризуйте проблемы безопасности в Центральноазиатском регионе…
— Проблемы безопасности в Центральной Азии представляют собой широкий и разнообразный спектр. Но сегодня, наверное, сложно говорить о традиционных угрозах. Это было во времена “холодной войны”, когда угрозы воспринимались, прежде всего, как некая опасность широкомасштабной войны, военного вторжения. Нынче внимание привлекают совсем другие факторы, носящие нетрадиционный характер. Прежде всего, это наркоторговля, наркобизнес, незаконная торговля оружием, терроризм, организованная преступность, экстремизм, в том числе и на религиозной волне. К ним можно добавить очевидную нехватку ресурсов – водных, земельных, что уже становится источниками достаточно серьезных конфликтов. Не следует сбрасывать со счетов и определенную напряженность в пограничных вопросах, поскольку мы все знаем, что нынешние границы создавались как административные, и неожиданное превращение их в государственные границы, естественно, создало целый ряд проблем, которые до сих пор не решены. Нельзя сказать, что усилия к их решению не прилагаются. Сейчас идет процесс делимитации границ, в том числе и на участках с Россией. Естественно, что заметным фактором риска для национальной безопасности в регионе является миграция населения, связанная с проблемой занятости, или вынужденные переселенцы, как это было в Таджикистане. Все это тоже создает конфликтный фон, при котором проблемы, скажем, экологии тоже могут превратиться в источник конфликта между государствами.
— Что и начинает происходить…
— Да-да. Этот фактор достаточно серьезный и на него надо обращать внимание.
— Вы затронули вопрос о религиозном экстремизме, являющемся темой ваших исследований. Многие называют его самой главной угрозой национальной безопасности в регионе. Так ли это, какое место, по-вашему, занимает религиозный экстремизм в свете всех остальных угроз?
— На сегодня религиозный экстремизм рисуется как некая суперугроза, почти мистическая сила, которая грозит смести на своем пути все. Я бы не согласился с такой алармистской оценкой. Да, несомненно, фактор угрозы со стороны религиозного экстремизма имеется. Этот фактор существует непосредственно и внутри региона, и в окружении региона, потому что организовались различные экстремистские радикальные силы, пытающиеся использовать религиозные лозунги для политической мобилизации и достижений своих целей насильственными методами. Несомненно, такие силы сейчас активизируются. Их роль не стоит преуменьшать, но налицо в последний год и месяцы другое – попытка достичь целей чисто военными методами. Здесь можно привести такие примеры – противодействие сил “Талибана” “Северному альянсу” в Афганистане и ИДУ в Узбекистане, стремящихся дестабилизировать и свергнуть правительство республики. Подобных примеров можно привести немало. Это явление касается не только Центральной Азии, но и других регионов бывшего Советского Союза, не говоря уже о многих странах Востока. Настоящие процессы стали уже универсальным явлением и, видимо, учитывая его долгосрочный характер, вряд ли можно говорить о скорейшей ликвидации религиозного экстремизма. На мой взгляд, было бы правильнее говорить о сдерживании религиозного экстремизма. Хотя об устранении полностью говорить нереально, учитывая социально-экономические и другие последствия, порождаемые им.
— А каким образом можно сдержать религиозный экстремизм, который во многом набирает силу благодаря действиям талибов. Сегодня уже появилась точка зрения, что с талибами надо идти на переговоры. В то же время некоторые официальные лица в России высказывают прямо противоположное мнение вплоть до угрозы ковровых бомбардировок в отношении Афганистана.
— Знаете, мне кажется, что переговоры, какие-то контакты, диалог – достаточно универсальные средства, которыми нельзя пренебрегать ни при каком развитии событий. Я считаю, что для России и, может быть, для Центральноазиатских государств определенные контакты и диалог с талибами необходимы. В общем-то, можно предположить, что какие-то связи уже существуют. Только кто-то более афиширует, кто-то менее.
— И в этом контексте надо рассматривать осенние вояжи помощника президента России Сергея Ястржембского, приезд генерала Мушаррафа в Казахстан в октябре 2000 года?
— Да, визиты Ястржембского и Мушаррафа стоят в одном ряду, и это можно назвать достаточно разумным шагом, как один из прямых контактов с талибами не только через СМИ. Но это, однако, не означает, что для диалога с талибами надо “сдавать” своих союзников в регионе. В частности, я считаю, было бы большой ошибкой совершить некую сделку с талибами, дать им гарантии или еще что-то в обмен, скажем, на отказ поддержки Северного Альянса. Оптимальная линия – поддерживать контакты со всеми сторонами и таким образом воздействовать на ситуацию в Афганистане с тем, чтобы сохранять определенный баланс сил и подталкивать все противоборствующие стороны к политическому мирному урегулированию конфликта. Необходимо подчеркнуть, что к так называемому исламскому фактору нужен дифференцированный подход. Ошибкой было бы, на мой взгляд, как часто случается, рисовать все одним цветом и однозначно приравнять исламский фактор к терроризму, экстремизму, наркобизнесу, средневековому обскурантизму и т.д. Действительно, есть такая составляющая исламского фактора. И здесь уместны достаточно жесткие меры противодействия, поскольку с определенным спектром исламистов договариваться очень сложно. Надо отвечать адекватно, то есть здесь требуется координация действий соответствующих служб и ведомств Центральноазиатского региона, России, других заинтересованных государств. Совместные действия следует координировать, поскольку в одиночку с такими проблемами не справиться. Обязательно установить более доверительное и широкое взаимодействие спецслужб по обмену информацией. А у нас до сих пор существует некое недоверие по отношению друг к другу: как только что-то случается в Центральной Азии, так тут же ищут руку Москвы и “руку ФСБ”, будь то прорыв Джума Намангани в Баткене или взрывы в Ташкенте – кругом ищут руку ФСБ, что в общем-то не способствует реальной борьбе с террористами.
— Но ведь можно привести тысячи стройных логических построений, которые делают вероятными предположения о “руке ФСБ”…
— Да, такие построения указывают на кого угодно. Здесь почва для спекуляции самая широкая. Мне кажется, что, если есть какие-то проблемы, то их лучше решать сообща и не стоит их выплескивать на страницы СМИ. Существуют другие пути, нежели громогласные обвинения через прессу. С другой стороны, на мой взгляд, ислам или исламские лозунги, движение, группы во многом возникают из-за того, что в обществе существует некая потребность в реформах, изменении статус-кво. И некоторые слои общества не видят иного пути или не имеют другой формы выражения своих интересов, требований, как в понятных всем исламских лозунгах. И в связи с этим исламская оппозиция является некой особой специфической формой общественной потребности в расширении политического участия, более сбалансированном распределении власти между различными социальными, этническими, политическими группами общества. В данном смысле силовое давление происламского спектра порождает больший радикализм и, к сожалению, еще больше осложняет ситуацию. Дело в том, что достаточно негативную роль в данном вопросе играет внешний фактор. Роль внешнего фактора возрастает по мере того, как тот или иной режим избирает стратегию силового подавления внутренней оппозиции, которая зачастую не носит экстремистского характера. Но из-за опасений иметь какую-либо оппозицию у нас прибегают к репрессивным методам, и это в конечном итоге может на короткий период привести к какому-то спаду. Но в дальнейшем подобные репрессии оборачиваются еще большим усилением радикализма и, к сожалению, все большим участием внешнего фактора. Внешние силы на этом выигрывают, и внутренняя исламская оппозиция, с которой на первом этапе можно было бы договориться, поскольку она носит локальный характер и является частью общества и в некоторой степени отражает интересы определенных групп общества, получает подкрепление извне. Оппозиция приобретает все более жесткий характер, поскольку она начинает финансироваться из-за рубежа и с ней говорить уже сложно, потому что она далеко не самостоятельна. Она начинает превращаться в инструмент, которым управляют какие-то внешние силы.
— То есть власть сама порождает исламский экстремизм?
— Конечно, недифференцированный подход к исламизму и чрезмерное увлечение силовыми методами подавления этого явления приводят к негативным результатам.
— Многие исследователи говорят о том, что социальная база для религиозного экстремизма в регионе имеется, и все эти вылазки исламских боевиков на юге Центральной Азии, по мнению некоторых экспертов, направлены на уничтожение режимов Каримова, Акаева и т.д.
— Несомненно, социальная база для религиозного экстремизма существует. Это происходит в регионах, где скопилось социальное недовольство. И, естественно, требуется предпринимать определенные меры в политической сфере для устранения всех предпосылок для экстремистских радикальных настроений.
— Как считают отдельные аналитики, в ряде республик Центральной Азии происходит огосударствление ислама, например, в Узбекистане, в какой-то степени и у нас в Казахстане, в Таджикистане. Как это может повлиять на развитие религиозного экстремизма в регионе?
— Вы знаете, все зависит от того, как проводится это огосударствление. Ведь зачастую бывает неплохой сама идея, но ее реализация приводит к противоположным результатам. На мой взгляд, политика исламизации сверху, как способ предотвратить исламизацию снизу, себя не оправдывает. Меры, принятые Каримовым и Назарбаевым по возвращению студентов из зарубежных теологических институтов, уже запоздали. Ибо меры, принимаемые не в контексте единой политики, не приводят к позитивным результатам. И вообще это серьезная проблема — как быть с религиозным образованием, системой подготовки религиозных деятелей. Стихийное религиозное воспитание является одной из причин возникновения экстремизма и радикализма. Невежество и дремучесть некоторых религиозных деятелей порождают крайне радикальные формы исламизма – этому есть определенные исторические причины. Нынешнее руководство Центральнозиатских республик вынуждено решать данную проблему. Но просто запретительными методами ее решить невозможно. При нынешнем развитии технологий, прежде всего, информационных, усиление процесса глобализации ислам, как бы кому-то этого ни хотелось, все равно пробивает свою дорогу в Центральной Азии. Чисто запретительными мерами остановить продвижение каких-то идеологий сложно, так как это не оправдывается. Гораздо важнее попытаться найти какие-то альтернативные способы решения этой проблемы. Скажем, было бы очень полезным, на мой взгляд, попытаться интегрировать в систему религиозных институтов тех самых выпускников арабских мусульманских заведений, которых отозвали лидеры Центральноазиатских республик из-за рубежа. Образование у них зачастую выше, чем у тех религиозных деятелей, которые нигде не учились, а познавали все от своих дедов и т.д. Другое дело, что их взгляды действительно отличаются радикализмом, поскольку их учили одному, а возвратившись домой, они застают здесь совершенно другое. И естественно, что со всей полнотой энергии им хочется все старое переделать. Если их постоянно чураться, обзывать ваххабитами и всячески отстранять от религиозного воспитания, то эти люди волей-неволей станут центром притяжения недовольной маргинальной молодежи и будут постоянно создавать проблемы. Если же этих людей каким-то образом интегрировать, сохраняя какой-то контроль (дать им зарплату, должность, адекватные их реальным знаниям), то в принципе, я вижу здесь один из шансов погасить экстремизм. В некоторых областях региона существует опыт, когда эти имамы, будучи первоначально радикально настроенными, затем оказывались в положении, когда у них появляется ответственность за общину и т.д. Таким образом они постепенно вникают в реалии и начинают более трезво смотреть на многие вопросы.
— Дмитрий, как из Москвы вы оцениваете перспективы радикального исламизма в Казахстане и Центральной Азии в 2001 году?
— Наверное, достаточно просто предсказать, что весной — летом повторятся Баткен и т.д. Но другое дело, как ситуация начнет развиваться внутри. В настоящее время на политической арене появилась новая политическая сила – “Хизб ут – Тахрир” – достаточно новая для региона организация, и она во многом отличается от прежних компонентов исламистского движения. В Таджикистане, Узбекистане, где она набирает силу, партия оказывает достаточно серьезное влияние. Отмечу, что она совсем не похожа на исламскую оппозицию так называемой первой волны, будь то Исламская партия возрождения в Таджикистане, которая принимала активное участие в событиях гражданской войны, или группировки “Адалат” в Узбекистане. Здесь система организации гораздо более совершенная. “Хизб ут – Тахрир” – партия, которая имеет огромный опыт работы в подполье, то есть накопила отточенные инструменты и механизмы воздействия на массы. У нее гораздо более радикальная непримиримая идеология. Сейчас становится понятным, что исламские движения первой волны в Центральной Азии, в общем-то, были не столько идеологическими, сколько движениями региональных групп в борьбе за власть. “Хизб ут – Тахрир” — партия, принципиально не приемлющая никакого сотрудничества с правящим режимом. Она не готова и не намерена удовлетвориться ни 50%, ни 60%, ни 70%. Задача ставится — взять под полный контроль все государство. И конечно, с такой силой трудно иметь дело, хотя я считаю, что в Узбекистане имеет место некий перехлест. Эта партия, при всем ее радикализме идеологии и жесткости в организации, не показала себя как активная участница неких насильственных действий (ни взрывы, ни перевороты за ней не замечены). Может быть, какие-то ее члены участвовали в каких-то акциях, но в целом эта партия не проявила себя как военно-террористическая диверсионная сила. А на сегодня в Узбекистане, к примеру, людей хватают, арестовывают и сажают на 10 лет только за то, что у них нашли какие-то листовки и известно, что они являются членами этой партии. Такая политика властей в регионе только подпитывает экстремизм и вряд ли может положить конец распространению этой идеологии. На мой взгляд, почва для распространения радикального исламизма по сей день сохраняется; и я думаю, что эта тенденция будет продолжаться. В Центральной Азии исламский фактор будет набирать силу. Но при всей активности исламистов на самом деле соотношение сил еще далеко не в их пользу. Как показывает опыт, население пока не склонно поддерживать такие экстремистские партии и устраивать массовые восстания. Кроме того, сами исламисты пока еще не могут договориться между собой, так как большой слабостью исламистских группировок является соперничество между собой.
— Вы хотите сказать, что особой угрозы национальной безопасности в регионе нет, пока исламистские группировки продолжат соперничество за влияние в Центральной Азии?
— На сегодня ислам — наиболее динамично развивающаяся религия, наиболее активная, наиболее быстро распространяющаяся, имеющая наибольшее число новых адептов. Но и здесь немало противоречий: нужно сказать, что в первую очередь идет борьба внутри ислама, а не между концессиями – исламом и христианством. Достаточно посмотреть на ту войну, которая шла между Ираном и Ираком, и Афганистан, причем в Афганистане идет борьба между шиитами и суннитами. И все эти группировки стремятся закрепить свое влияние в странах Центральноазиатского региона.
После исчезновения Москвы как Центра многие стремятся занять это место, наиболее сильно эта перестановка сил ударила по Таджикистану. Сейчас становится ясно, что система, которая существовала, была во многом оптимальной для этого региона, для этих условий. Такой резкий переход к новой системе, наверное, не мог происходить иначе, чем через такое кровопролитное состояние. И сегодня, несмотря на то, что ситуация не такая, как в начале 90-х годов, противоборство внешних сил в Центральной Азии все равно имеет свое место. Появился Каспийский регион, который привлекает внимание многих региональных и внешних сил. Возрастает роль Китая в международных отношениях и Центральная Азия, по сути дела, стала тем местом, через которое можно влиять на прилегающие регионы.
— Дмитрий, как, по вашему мнению, поведет себя Россия по отношению к Центральной Азии?
— С приходом Владимира Путина наша политика в регионе начинает приобретать более осмысленные черты. К сожалению, Ельцин не в состоянии был влиять на эту политику.
Но сегодня Россия начинает понимать, что, забросив Центральную Азию, можно создать в долгосрочной перспективе проблемы себе, с одной стороны, а с другой — лишиться преимуществ, которые несет сотрудничество со странами региона. Сейчас Россия начинает выстраивать долгосрочную стратегию своей политики в регионе. Вместе с тем, в самой России существует ряд проблем, например, нет консолидации различных ведомств, что затрудняет реализацию данной стратегии. России следует договориться с американцами, чтобы выработать определенные правила “игры” в регионе. Возникла новая конфигурация сил, которая заставляет действовать и считаться с ней. И в этой конфигурации исламский фактор приобретает все большую силу.