Глава 8. Гадкие утки и прекрасные бройлеры
…Дюк знал их всех или почти всех. Они росли у него на глазах, и Дюк поймал себя на том, что…
- …чуть было не сказал – “становились на крыло”, — подслушал мысли Пыря и сделал вид, что краснеет.
- Это кто это? – Гай, когда не маразмировал, становился довольно ехидным старикашкой. – Кто это? Эти гадкие утята, из молодых да ранних? Чем старше, тем гаже…
- И горды тем, что не видели воды, — закончил Ук, солидно позевывая.
Все дружно изобразили усталую отрешенность. Дюк был не согласен с ними, но виду не подал. … “Гадкие Утята”… Хотя… как посмотреть на этот феномен…
…Они плохо говорили по-гусакски, предпочитали общаться с миром по-курсски, оставаясь при этом утками. Дело в том, что на Скотном дворе куры составляли большинство, и свой курсский язык не то чтобы насаждали… Но если кто-либо хотел быть услышанным и понятым как можно большим числом пернатых – тот говорил по-курсски. Утята поняли это быстрее остальных, и на призыв: “Цып-цып-цып!” бросались, словно их звали как положено по-гусакски: “Тега-тега!”…
“Гадкий утенок” стал определением птицы, которая хоть и похожа на своих соплеменников, но никогда не станет (вернее, не дорастет) до взрослой особи. И это не было проявлением остракизма, это скорее напоминало ироничное и покровительственное отношение старшего к младшему. И не только со стороны водоплавающих: куры тоже относились к таким “гадким уткам” с легким оттенком пренебрежения. Так что “младоутки” сбились вместе неспроста – в какой-то мере это было содружество изгоев.
…Но теперь они были повсюду, и Дюк это хорошо понимал. То есть он понимал и воспринимал их такими, какими они были на самом деле: слегка обиженными птенцами, не воспринятыми птичьей общиной и потому ищущими себе земляков среди граждан мира.
Утя не был исключением, и потому его членство в партии “От ОН” воспринималось не как вхождение во власть, а как нечто иное… Что именно, — Дюк еще для себя не определил и что ему предстояло сделать.
Такой же неопределенной фигурой был и гусак по имени Кон, политикой он раньше не занимался, но был признанным мастером “крылопашного боя” и чуть было не стал национальным героем… Но проиграл свой главный бой залетному римскому гусаку, и этот день спортивной скорби стал называться “смертью под оливами”…
И Пим, и Утя, и Кон восседали на Малом Диване – так назывался теперь круговой насест, где обсуждались и принимались законы, по которым и жила птичья стая.
“Младоуткой” был и гусак Перо, который возглавлял “Хромтаускую партию”, но был ей (младоуткой) скорее по определению. И Дюк это прекрасно знал… Вернее, он знал, кто стоит за этой партией… Точнее, — ч т о… А стояла – гора. Не то чтобы высокая и крутая, но вписанная в такую высокую политику и связанная с такими крутыми ребятами… О таких говорят: “Выше только горы, круче только яйца”…
Целая гора хрома, почти единственное месторождение в мире… Дюк покачал головой – какие-то цветные металлы были инструментом принятия политических решений. “Старею, — со вздохом подумал Дюк, — вот уже компрадоры раздражать стали, а ведь они существовали везде и всегда. Ну, продавали они минеральное сырье за кордон, и будут продавать пока не кончится…вообще всё…кончится, и что изменится? Да ничего. Придут другие, создадут какую-нибудь “Утино-Утильную партию” протащат через Диван нужный им закон и станут вывозить за границу птичий помёт, если таковой смогут найти… Нет, я не знаю, куда этот мир катится…
- …но делает он это – решительно, — филин Ук захохотал, напрасно стараясь разбудить старого попугая и не менее старого нетопыря.
- Уке, вы тоже стали читать мои мысли, — Дюк постарался быть как можно вежливее и деликатнее – напрасно.
- У тебя все на твоей шишковатой роже написано, — Ук очень невежливо высморкался, — чего там читать. Сейчас ты о “дамбах” начал думать. Разве не так?
Дюк обиженно нахохлился. Хотя этот старый нахал сказал то, о чем он только собирался подумать. “Дамбы”… Казалось бы – ничего обидного, но…
…Надо было знать гусаков со степных плесов и диких голубей и куропаток.
Не то, чтобы они были какой-то уж больно обидчивой деревенщиной, но именно как самая настоящая деревенщина – они делали свое дело не спеша, обстоятельно, не обращая внимания на колкости “шала-гусаков”.
Они образовали свою партию – “Охранную”, целью и задачей которой они провозгласили “охрану и приумножение даров матушки-земли”. Причем охрана была поставлена на первое главенствующее место. А как же иначе! Собранный урожай свозился на элеваторы, “Охранная партия” охраняла их, контролировала все движения вокруг и хранила верность партийной идее. Все остальное ее интересовало постольку, поскольку это отражалось на сохранности урожая. Да и количество членов партии соответствовало количеству элеваторов. Гусак по имени Мад в духе своей партийной принадлежности хранил молчание в Диване, куда был делегирован “дамбами”, с единственной целью: “чтоб все не хуже городских!” И эта партия больше состояла из сочувствующих.
…Дюк продолжал окидывать внутренним взором весь спектр птичьей партийной палитры… “Красные”… “Гумуснисты”… Это было что-то…
Дюк поймал себя на том, что все чаще думает о них в прошедшем времени, и удовлетворенно усмехнулся.
О них уже можно было вспоминать с ностальгией и даже с теплым чувством щемящей грусти. Хотя не у всех возникали именно эти светлые чувства при воспоминаниях о Скотском уголке…
…Ферма животных в последние дни своего существования (до распада) уже ничего не производила, кроме мяса, конечно… Под нож уходили все, кто не принадлежал к правящей верхушке, к свиньям. И именно они, свиньи, определяли – кто еще поживет, производя один из основных компонентов гумуса, а кто удобрит этот самый гумус своими останками…
Гусакские гумуснисты считали себя наследниками идей, ставших “краеугольным камнем” в основании Скотного двора – первого в мире государства домашних животных и домашних птиц. Где все особи равны…
Где “скот домашний – скот бесправный” наделялся наконец-то правами и свободами… Где все они, в едином порыве, пели, не скрывая слез умиления от чувства единства:
Весь мир насилья мы разроем
До основанья, а затем…
Мы наш, мы новый мир построим.
Кто был ничем, тот станет всем!
…Правда, потом как-то незаметно первая строка гимна животных вдруг стала еще более категоричной: “Весь мир насилья мы разрушим”, но никто не хватился пропавшей рифмы… После пришло понимание, что “мир насилья” обрел очертания Скотского уголка, но было поздно – свиньи уже внесли поправки в Устав: вместо “все животные равны” следовало читать и приписку “но есть и равнее”… Новые гумуснисты в Гусакских далях признали “некоторую ошибочность линии в результате перегибов на этих самых линиях, что привело к головокружениям от успехов, отрыву от пасущихся масс…”
Далее следовала такая внутрипартийная “феня”, в которой разбирались и которую умели толковать только избранные. Вожди, естественно.
К таким относили нынешнего – гусака с партийной кличкой “Бол”, по-гусакски это означало “Будь!” и было неким партийным приказом, а также — депутатским наказом от избирателей. Бол выполнял все это с прилежанием отличника учебы в партшколе. Этим его функции “народного избранника” и исчерпывались. Он делал “Бол!” и больше ничего не делал. От него и не требовали. Даже наоборот – поощряли, потому что помнили еще по Скотному двору: дай этой публике конкретное поручение и потребуй конкретных результатов, и в конкретный срок получишь конкретный отчет о том, почему в итоге жертв не удалось избежать… И неважно, что поручали – пенсионную реформу или озеленение улиц…
… Дюк сокрушенно поцокал клювом и совсем уже хотел перейти к так называемым “Партиям Заднего двора”, как все трое старых маразматиков захихикали в предвкушении…
(Продолжение следует)