Сторонники «Евразийства» любят вместо топонима «Россия» употреблять идеологизированный термин «Россия-Евразия». Идеологизированность вытекает из полемичности: евразийцы противопоставляют свой подход «западникам». Не всегда вслух, но всегда по сути — евразийцам, помимо «западников», противостоят и «почвенники». Собственно, благодаря взаимному противостоянию, своеобразной «круговой антипоруке», и существуют эти три идеологии — западничество («чаадаевщина»), евразийство («гумилевщина») и почвенничество («данилевщина»). Для обидных кличек я использовал имена не основателей соответствующих течений, но наиболее вменяемых представителей, с чьей аргументацией можно работать, не испытывая чувства неловкости.
Чаадаев исходил из ценностей своего времени и своего сословия — и четко осознал, что в рамках этих ценностей Россия не выдерживает критики. Данилевский указал, что оценочное сравнение России с Европой (равно как и с Азией) неуместно: критерии оценки у России свои, «автохтонные». На этом можно было бы и остановиться, однако подобный подход не позволяет заниматься исследованием, то есть именно сравнением: все русское «вытекает» из самого себя. Чтобы избежать галиматьи в духе Гуссерля, пришлось вывести Россию из чего-то не-российского: из монгольской империи. При этом сохранялась определенная чистота: монголы, отправившиеся на завоевание мира (монголы пассионарные), суть вовсе не те монголы, которые остались дома, — о чем Гумилев писал достаточно подробно. Монголы-завоеватели — не европейцы (очевидно), но и не азиаты. Получилось, конечно, что теперь монголов нельзя ни с чем сравнить, однако предметом исследования являлась Россия — и здесь все выглядело вполне нормально и научно. Вот что, однако, забавно: Евразия как идеологема суммирует Европу и Азию (под крылом России), в то время как в основе этой идеологемы лежит нечто противоположное: Евразия — это ни Европа, ни Азия, ни Россия.
Теперь учтем, что разговоры на идеологические темы ведутся обычно в политическом контексте. Какая из перечисленных идеологий может лечь в основу современной политики России? Вопрос, конечно, не совсем корректен. Идеология (в идеале) существует для «мобилизации масс», а для «внутреннего употребления» нужна методология. В таком случае, какую из этих идеологий можно превратить в методологию?
Все три. Но сперва необходимо исследовать Евразию. Как относиться к странам европейского типа — более-менее понятно (хотя бы — благодаря Максу Веберу). Дальний Восток, пусть грубо, но укладывается в китайские стратагемы. Исламский мир постичь, наверное, сложнее, чем «мир стратагем». Но Евразия не исследована вовсе. Известно, что Чечню, к примеру, невозможно понять, зная лишь законы шариата (хотя бы потому, что существует еще и адат). Известно, что Средняя Азия лишь внешне была «советской», то есть «модернизированной» в определенном смысле… Смысл «советскости» также ускользает, не будучи сводимым ни к европеизации, ни к негативной реакции на нее.
На пресс-конференции в связи с открытием сайта «Чеченская республика» Ильясов на все вопросы отвечал примерно одинаково: «Правительство работает». Формат разговора требовал терминов, в которых опосредуется европейская политика, или хотя бы советская политика, или (на самый худой конец) политика исламского государства… Но эти термины здесь не годятся. Нужны иные термины, евразийские, которых нет.
А как, например, описать политику Киргизии? А того же Афганистана? Эти задачи стоят не только перед «мировым научным сообществом», но и (в значительно более острой форме) перед теми, кому предстоит выработать методологию политики России. Россия, безусловно, — тут правы идеологи евразийства — соединяет в себе и Европу, и Азию. Следует добавить: и Евразию. Правда, как в европейской, так и в азиатской системе оценок Россия оказывается глубокой провинцией. Мало того: ежели будет выработана евразийская система оценок, Россия сможет считать себя до кучи провинцией Афганистана! Но евразийскую систему оценок необходимо определить, исчислить, формализовать — для того, чтобы вычесть из России Европу, Азию и Евразию.
Останется ли что-нибудь? Вопрос открытый.