Пролог под холодным ветром
“Бля, так и знал, что не надо выходить…” – обреченно подумал Макс. Над его головой, на втором этаже пел Чиж про ветер, который вырывает из рук последние деньги. Захотелось обратно, в теплую накуренную квартиру, где друзья, малознакомые потасканные девицы, которых удалось вызвонить и пригласить на вечеринку (Леший — гений в таких делах), бухло, анаша, ленивые разговоры. Где на заднем балконе пацаны сейчас курят траву, добивая второй короб. Где играет “Чиж и Компания” — любимая музыка хипарей и бродяг, к которым Макс и друзья себя относили.
Здесь, на улице, дул пронзительный ветер, деревья в немой скорби размахивали голыми ветвями. Отморозки сгрудились у подъезда, на их одинаковых плоских лицах застыли одинаковые тупые ухмылки. Макса ждали.
“Середина декабря, а снега все нет…” – с этой не к месту пришедшей в голову мыслью Макс сделал шаг навстречу отморозкам, потом еще один, еще…
Отморозки не шелохнулись, однако Максу показалось, что он не движется к ним, а стоит на месте, зато они надвигаются, страшно, странно, не переставляя ног.
Макс вышел из подъезда и встал перед отморозками, сунул руки в карманы куртки. Тут же ему в голову пришло, что если начнут бить, то руки быстро вынуть не успеет. Впрочем, Макс мысленно плюнул на это, рассудив, что так и так у него шансов против всего кодла маловато. Руки из карманов вынимать не стал.
Отморозки так же молча и, казалось, безо всякого интереса наблюдали за душевной борьбой Макса. Однако глаза их жили своей жизнью, ощупывая, осматривая Макса, будто просвечивая его рентгеном. Когда Макс сунул руки в карманы, некоторые насторожились, подозревая, что в карманах может быть нож.
…Немая сцена длилась вечность. На заднем плане выл ветер, и под этот аккомпанемент Сергей Чиграков, по прозвищу Чиж, хриплым голосом пел песню о любви. Деревья-декорации качали в такт песне голыми ветвями, а за кулисами визгливо хохотала одна из приглашенных девиц…
Сцена первая. Квартира Макса
— Мальчики, может, “Руки вверх” поставите? – безвкусно накрашенная девица неопределенного возраста (где-то между шестнадцатью и тридцатью годами) манерно затягивалась “Магной”.
— Говно эти твои “Руки”, — грубо отвечает ей один из парней, разливая водку по разнокалиберным рюмкам, затем отклоняется назад, дотягивается до магнитофона, стоящего за его спиной на колченогой тумбочке. Нажимает кнопку, обрывая Чижа на полуслове, меняет кассету. Группа ДДТ начинает объяснять присутствующим, что такое осень. Парень возвращается в исходное положение, начинает фальшиво подпевать. Девица брезгливо морщит губы и стряхивает пепел в пустой стакан с отломанной ручкой.
— У Макса всякой попсы нет, — девицу обнимает за плечи сидящий рядом с ней светловолосый всклокоченный юноша в мятом свитере. Вряд ли юноша испытывает к девице симпатию, возможно, ему просто нужна точка опора, потому что он уже не может без посторонней помощи удержаться на стуле.
— Лешенька, — щебечет другая девица, обладательница неприятного запаха изо рта, прекрасно знающая об этом своем недостатке, поэтому постоянно жующая мятные резинки, — а у него видак есть? Может, посмотрим?
Тот, кого назвали Лешенькой, медленно фокусирует взгляд на девице и говорит:
— Есть… Пшли… — он хватает девицу за шею, та с видимым усилием поднимает его со стула. Они уходят в другую комнату. Вскоре слышен визгливый хохот, переходящий в прерывистое оханье.
— Во дает Леший, — парень, менявший кассеты, толкает в бок своего соседа, — сам еле на ногах стоит, а мокрощелку щас отжарит будь здоров… — и вновь наполняет рюмки водкой. Сосед задумчиво поднимают свою, вертит в длинных пальцах, залпом опрокидывает в себя, морщится.
— Слышь, Рус, а куда Макс делся? – спрашивает сосед, отдышавшись.
— Сказал, что за запивоном пойдет, — Рус вновь совершает манипуляции с магнитофоном. Все слушают некоторое время “Крематорий”. Наконец любительница группы “Руки вверх” смотрит на часы, висящие на стене:
— Мне домой пора. Кто проводит? – судя по ее тону, домой она вовсе не собирается, ей хочется, чтобы ее начали отговаривать. При этом она поглядывает на Руса.
— Сама дойдешь, — бросает Рус.
— Ну и ладно, я еще посижу. Нам же видик обещали, — девица опять прикуривает “Магну”, потом встает из-за стола, потягивается, демонстрируя присутствующим длину своей мини-юбки, вновь усаживается на место. Сосед Руса роняет вилку и лезет за ней под стол.
…Молчание затягивается. По комнате плавает сизый дым, “Крематорий” поет о девочке с глазами волчицы, Рус, путая слова, пытается подпевать. С балкона доносится надрывный кашель, а за кулисами мерно скрипит кровать и раздается оханье…
Сцена вторая. Кочегарка
Избитого Макса приволокли на кочегарку – излюбленное место отморозков. Это их штаб-квартира, военная база, место для раскумарок, пьянок и траханья. Пробраться сюда можно либо перемахнув через забор, либо через дыру в том же заборе, надежно скрытую густым кустарником.
Макса бросили на грязный пол, для острастки пару раз пнули в живот. Отморозки уселись на теплые трубы, появилась бутылка самопала, которым торговала соседка Макса по подъезду. Сорокалетняя баба через своего трахаля добывала спирт, разбавляла его водой и разливала по бутылкам из-под лимонада, которые каждый день поставляли ей местные алкаши. С алкашами расплачивалась натурой – тем же самым самопалом. Бизнес позволял ей рассчитываться за коммунальные услуги, одеваться на барахолке, кушать хлеб с колбасой, да ежемесячно платить малую мзду ментам, чтоб лавочку не прикрыли. Поговаривали, что бутлегерша даже умудряется откладывать в чулочек на старость доллары, обменянные по выгодному курсу. Но это были непроверенные слухи.
Бутылку распечатали, пустили по кругу. Заедали самопал хлебом. Процесс проходил в полном молчании – отморозки вообще редко когда говорили. Макс лежал на полу, не чувствуя холода, и пытался реально оценить свои шансы на то, что сегодня он встретит рассвет. Сознание мутилось, ему хотелось блевать, но он не решался пошевелиться, опасаясь новых ударов. Сквозь полуприкрытые веки он наблюдал за отморозками и думал, что если тремя пузырями они не ограничатся, то дела его плохи. Самопал забирал конкретно, а отморозки по-пьяни вполне могли, вволю поиздевавшись, под утро просто прирезать Макса, как свинью.
Первая бутылка закончилась, ее швырнули в Макса. Бутылка приземлилась в нескольких сантиметрах от его головы, брызнули осколки. Несколько вонзилось Максу в лицо. Потекла кровь. Отморозков это развеселило. Появился второй пузырь. Осушили его ударными темпами. На этот раз бутылку бросили с таким расчетом, чтобы она не попала в Макса, а разбилась рядом с ним. Так и произошло. Макс застонал, попытался встать. Отморозки сорвались со своих насестов, окружили Макса. Удары сыпались один за другим, в основном все целили в голову. Хрустнул нос под чьим-то каблуком. Боль взорвалась в голове, принеся за собой блаженную, почти осязаемую, тьму.
…Звук от ударов напоминал записанную на плохую кассету барабанную дробь. В такт ей извивалось на грязном полу тело. А на заднем плане инфернальным органом гудели паровые трубы…
Сцена третья. Квартира Макса
Балконная дверь распахнулась, и в облаке дыма с характерным сладковатым запахом прелых листьев в комнату ввалились три человека. Две девушки и парень.
— Рус, выруби эту пургу, грузит! – заявил парень, закуривая. – Поставь лучше “Нау”.
— А “Нау” твой не грузит? – спросил Рус, но тем не менее кассету поменял. Все с минуту слушали, как Бутусов спрашивает, куда девались крылья.
— Траву куришь? – внезапно спросил сосед Руса вульгарную девицу. Та приканчивала уже пятую сигарету.
— По настроению, — сообщила девица.
— А сейчас настр есть?
— Возможно…
— Тогда жди меня на балконе, я счас.
Девица вышла на балкон. Через минуту сосед Руса, вооруженный “беломориной” и пакетиком марихуаны присоединился к ней. Табак из папиросины он выпотрошил прямо на улицу, насыпал в ладонь горсть сухой конопли. Процесс забивки требовал общения.
— А тебя как зовут? – поинтересовался парень. — А то я не расслышал, когда Леший представлял.
— Инна, — сказала девица, внимательно наблюдая, как “беломорина” постепенно заполняется травой.
— Меня – Костя…
Оказалось, что больше говорить было не о чем. Впрочем, косяк был готов. Костя щелкнул зажигалкой, затянулся…
…- Рус, а куда Макс делся, — спросил вновь прибывший парень.
— Он, это, бля, сказал, что за запивоном пойдет, — Рус сделал усилие, чтобы удержать в себе рвущююся наружу только что проглоченную водку, — ты больше, Крыс, под руку не говори…
— Звянки, Рус… Может, пойти, поискать его? Вдруг че случилось? – тот, кого прозвали Крысом, идти никуда не хотел, а предложение внес, основываясь на собственных понятиях о настоящей мужской дружбе.
— Ты этот район знаешь? Где ты его найдешь? – резонно заметил Рус. — Девчонки, давайте водку пить!
— Э…блэп…ясь, — булькнула одна из девиц и умчалась в туалет. Рус сделал музыку погромче, чтоб не слышать характерных звуков, доносившихся из сортира, где девица “вызывала Ихтиандра”.
— А Леший куда пропал? – спросил Крыс, обнимая вторую девицу за филейную часть.
— Он в спальне…разминается, — Рус вновь принялся разливать водку. Словно в подтверждение его слов из спальни раздался крик.
— Он ее че там, душит? — Крыс уже не стесняясь ощупывал девичий филей.
— Или она его… — впрочем, никто Руса не слушал, потому что Крыс с девицей целовались взасос. — Там еще одна комната есть, — поморщился Рус. Крыс с девицей удалились.
…Рус вновь поставил “Крематорий”, откинулся на стуле, прикрыл глаза. “Кремы” сообщали, что Павлик Морозов жив, в непонятном ритме колебался сигаретный дым, раскачивалась лампочка под потолком, отчего тень Руса отплясывала на стене какой-то шаманский танец. А где-то за кулисами слышался негромкий смех, перемежавшийся звуками поцелуев…
Сцена четвертая. Кочегарка
Когда Макс пришел в себя, он пожалел, что еще жив. Лицо его покрылось кровавой коркой, каждая клеточка тела вопила от боли. Эта боль оглушала, сводила с ума.
Отморозки приканчивали четвертую бутылку. Пили уже без закуси, занюхивая рукавами и закуривая сигаретами “Полет”. Казалось, лежавшее на полу тело, уже не волнует их. Внимательные глазки отморозков заплыли, подернулись какой-то пленкой, какая бывает у больных собак или кошек, которым хозяева вкололи обезболивающее.
Макс лежал на полу и думал, что же с ним еще сделают. Хотя, чтобы они не сделали, хуже и больней Максу уже не будет. Разве что убьют. Смерть не пугала Макса, он даже желал ее, как желают любимую девушку.
Самый плюгавый из отморозков внезапно спрыгнул со своего насеста. Вынул из чехла огромный армейский нож, и, помахивая им, направился к распростертому окровавленному телу. Он схватил правую руку Макса и рубанул ножом по основанию большого пальца. Теплая кровь тугой струей ударила в лицо отморозку. Отрубленный палец упал в черную пыль, Макс завопил, но не от боли, а от страха. Крик вышел хриплым, похожим на воронье карканье. И тут пришла боль. Началась она в несуществующем уже пальце, в мгновение ока охватила все тело, ударила в мозг. Странно, но она придала силы избитому и искалеченному телу. Макс легко поднялся на ноги, держа на весу ставшуюю неестественно узкой ладонь, и ударил ногой в лицо отморозку с ножом. Отморозок рухнул на пол, кровь хлынула из разбитого носа, смывая ту, Максову. Отморозок выронил нож, и Макс мгновенно схватил его левой рукой. Держать так нож было непривычно, однако Макс рухнул на лежащего отморозка и несколько раз ударил его в лицо ножом. Потом силы оставили его.
Оставшиеся отморозки сползли с насестов. Макса отшвырнули в сторону, к двери, а сами склонились над своим поверженным собутыльником. Послышался негромкий шепот, речь отморозков была проста, односложна и пересыпана нецензурными словами.
Макс понимал, что вскоре займутся им, однако не мог пошевелиться. Дверь в нескольких сантиметрах от него билась от сквозняка об косяк, но все что он мог сделать – это попытаться доползти до нее. Максу удалось продвинуться на несколько сантиметров, как вдруг страшный удар обрушился ему на плечи.
…Сухой стук двери и скрип петель – эта однообразная музыка заполнила собой всю Вселенную. Да еще где-то за кулисами выл ветер, словно собака, оплакивающая хозяина…
Эпилог под белым потолком
…- Доктор, как он?
— Очень плохо, мы сделали все возможное, но… — слышится плач.
— Успокойтесь. Сестра, налейте валерьянки…
— Сволочи…
Голоса нарастали, становились громче, как будто в магнитофоне кто-то постепенно добавлял звук. Вскоре барабанные перепонки разрывались от грохота, как будто говорившие поселились в голове.
Лежащий на кровати человек без возраста открыл глаза и увидел ослепительно белый потолок, по которому змеилась черная трещина. Человек без возраста задрожал – трещина эта казалась ему чем-то важным, зловещим, угрожающим жизни.
— Он будет жить, скажите, доктор, он будет жить?!
— Не волнуйтесь, жить-то он будет, но…
— Инвалид…- снова плач.
— К сожалению… сильно поврежден позвоночник… гангрена, придется ампутировать… затронут мозг…
Голоса вновь удалялись, покуда не умолкли совсем. Человек без возраста расширенными от ужаса глазами смотрел на трещину, расколовшую белый потолок. Трещина росла, увеличивалась, чернота ее поглощала белизну потолка. Вскоре осталось лишь маленькое белое пятнышко – жалкая надежда на спасение.
Спустя минуту исчезло и оно…