Существует масса определений культуры. Но в любом случае она всегда подразделяется на традиционную и обыкновенную, или “высокую”, культуру. Вопрос, вынесенный в заголовок, я как-то задала Борису Гройсу, выдающемуся философу искусства, на что суперстар ответил, что, по его мнению, традиция заканчивается там, где начинается рынок.
Если согласиться с Гройсом, следует согласиться и с тем, что культура – вещь, полностью зависимая от вкуса покупателя и формируемая им же. Следовательно, крупнейшие явления в культуре – будь то эпоха Возрождения в Италии, импрессионизм во Франции или современное искусство Запада – являлись своего рода, говоря по-советски, соцзаказом, отвечающим потребностям общества, а точнее, наиболее обеспеченным слоям его. Необходимо также отметить, что культура – это феномен городской, порожденный и востребованный исключительно городом. Традиционное искусство – порождение неурбанизированного общества, где не существует профессионального (т.е. способного себя содержать искусства, создающего уникальные предметы – сельские ремесленники, специализирующиеся на определенных промыслах – это, как ни крути, а тираж).
Очевидно, но необходимо отметить, что не только культура, но и ее потребитель бывает разным. Так, например, один итальянский потребитель культуры (или, скажем, уникального продукта интеллектуальной деятельности) по прозванию Лоренцо Медичи Великолепный, обладал прекрасным вкусом и образованием. Благодаря ему состоялась Флорентийская школа живописи, архитектуры и скульптуры, стимулировав и сформировав среду, которую и назвали Итальянским Возрождением. Как известно, это течение называлось так потому, что вроде бы своей задачей ставило возрождение высокой древнегреческой и древнеримской классики. С другой стороны, положа руку на сердце, возможно ли усмотреть стилистические сходства этих великих эпох?
Да нет же, конечно, Возрождение отнюдь не копировало достижения древних, а, напротив, произвело революцию, и не только в умах: те же самые флорентийцы создали первую внятную банковскую систему, Леонардо да Винчи открыл линейную и воздушную перспективы (и не только), Данте Алигьери сформулировал принципы современного итальянского языка, а итальянец же Христофор Колумб так вообще открыл новый свет и положил начало эре Великих Географических открытий. Сходство с Древним классическим миром здесь только в том, что в этих двух периодах истории сконцентрировалась масса количественных и качественных изменений, произведших колоссальное влияние на весь мир и на последующие времена. И, вместе с тем, все эти изменения, по современному сказать – инновации — были оплачены испанской королевской четой, миланским герцогом, папой римским и французским королем. Казалось бы, такие разные, но все без исключения – высокопоставленные (хотя Лоренцо Медичи был потомок флорентийских лекарей) люди. Их объединяет одно – отменный вкус, сформированный, как это ни примитивно звучит, хорошим, поистине королевским, образованием, а также стремлением не только прославить себя, но и создать интеллектуальную атмосферу города или государства.
Но все это дела минувших дней, давайте посмотрим на более близкие нам времена.
Появлению буржуазии (среднего класса, по нашему) в Европе 18-19 веков способствовала не только политическая эмансипация “буржуев”, но и рост образованности и общей культуры среди них, вызванных необходимостью соответствовать новому статусу. Соответственно, появился покупатель, что и способствовало пышному расцвету культуры, скажем, Франции – кого только здесь не перечислишь – Гюго, Бальзак, Курбе, Энгр, Делакруа, Стендаль etc. То, что сегодня мы называем “сокровищницей мировой культуры”. Ну а дальше – совсем просто… Пушкин: “не продается вдохновенье, но можно рукопись продать”. Репин, чьи “Бурлаки на Волге” были куплены, несмотря на уверения советских учебников о беспощадной критике Ильей Ефимовичем прогнившего самодержавия, царем Александром Третьим, и висели у него в биллиардной. Можно сказать, что страдания народа у Александра были всегда перед глазами – во всяком случае, тогда, когда он приходил покатать шары… Этот же царь, кстати, открыл музей для широкой публики, который сейчас называется Русским. Ну что это мы все о царях да королях. Братья Третьяковы, Морозов и Щукин были купцами. То есть из среды “темного царства”, которую описал Островский. Щукин с Морозовым вовсю скупали импрессионистов и постимпрессионистов, когда их даже во Франции не ценили. Купцам нравилась инновационная живопись, им нравилось быть оригинальнее и умнее французского буржуа, чему, безусловно, способствовали их образование и вкус. Они разрушали традиционный быт купеческой семьи и даже стереотип убранства богатого особняка с портретами прародителей, и вешали на стены розово-зеленых Матиссов и желто-оранжевых Боннаров.
В конце 19 века пошла мода на примитив – диалектическая спираль делает виток: после сложного охота простоты. Актуально ремесленное искусство. Братья Зданевичи в Грузии открыли Николая Пиросманишвили, вывесочного живописца. Таможенник Руссо пользуется бешеным успехом у французских буржуа. Художник Малютин на базе японской игрушки создает новый символ России – матрешку. Мода на примитивы эксплуатирует традиционное искусство Африки. Из этого последнего рождается французский кубизм, итальянский футуризм, российский классический авангард. и т.д. Вновь ломается традиция, Сезанн и Кандинский становятся самыми дорогими художниками, их покупают уже не просто буржуи, а миллионеры, обладающие не только деньгами, но и вкусом, а еще более – способностями доверять экспертам – галеристам, теоретикам искусства, художникам, советы которых становятся немаловажным фактором формирования как частной коллекции, так и городской среды в тех случаях, когда городской совет или отдельный миллионер желал украсить среду обитания. Пример – Центр Помпиду, являющийся музеем авангардного искусства, или площадь перед ним, украшенная фонтаном, спроектированным щвейцарским художником Жаном Тенгели, с цветной кинетической скульптурой.
…Это была преамбула. Вывод из нее – один. Человек или государство, располагающее деньгами должен, прежде всего, осознавать ответственность перед обществом (к сожалению, как это произошло с Ходорковским, осознание этого приходит слишком поздно). Если говорить о современном культурном поле Казахстана, то здесь мы больше похожи на планету обезьян: практически все, что у нас делается в культуре – копирование образцов. То есть то, чем занимались студенты СПб Императорской Академии Художеств на первом курсе. Конные монументы (17-18 века, Европа) – пожалуйста, вычурные памятники “на память” (19-начало 20 века – Европа, Америка, Северная Африка и Латинская Америка) — пожалуйста, “историческая живопись”, модная во Франции и России в начале 19 века – пожалуйста, египетские пирамиды (2900 год до н. э.) и московские высотки (середина прошлого столетия) – пожалуйста.
Ну хорошо, нет у тебя ни образования, ни вкуса. В таком случае, как сказал известный галерист Марат Гельман по поводу тандема Лужков-Церетели: “то, что нравится мэру Берлина, будет висеть или стоять у него в спальне, но не на главной площади страны”. Король Людовик 16, как и Лужков, имел своего любимца художника Жака Луи Давида, который исправно получал госзаказы. Королю отрубили голову, а Давид стал воспевать завоевания революции, и позже, с таким же успехом – коронацию и величие Наполеона. Мэры Берлина или Парижа — столиц стран, переваривших и изживших абсолютизм, по законам загнивающего Запада, не имеют права без профессиональной экспертизы и общественного обсуждения единолично создавать эстетическую среду города.
На голову казахстанцам в течение многих лет ставят дурного вкуса, непрофессиональные, малохудожественные и зачастую смешные в своей нелепой претенциозности “произведения”. Самое печальное в них – беззастенчивые спекуляции на трепетных чувствах народа. Из советских – это ужасающий Монумент Победы в парке 28 панфиловцев. Более страшное и агрессивное зрелище можно увидеть лишь в horror’ах.
Среди этого монстра в парке нужно “гулять”. Скажите, пожалуйста, откуда возьмутся у гуляющего народа доброта, высокая нравственность, культура поведения? Из этой махины, несущейся “вперед и только вперед”, способной раздавить своей дурной силищей все тонкое, деликатное и доброе в человеке?
А уже постсоветский монумент Алие и Маншук? Уже одно то, что ими механически заменили прежний фетиш – Ленина, не делает нам чести… Но это моральные соображения, а посмотрите, как он сделан. Диспропорции между фигурами и глобусом, небрежность лепки и декора, а наверху — абсолютно неуместные ангелочки (по научному – путти), заимствованные из (кстати!) возрожденческих мотивов, должные символизировать “будуюющее” страны.
Про Монумент независимости и говорить не хочется, достаточно перечислить имена известных в мире художников, чьи мотивы позаимствованы для “создания образа новой страны”: Микеланджело, Бернини, египетские и ассирийские рельефы, Шевченко, ходульные приемы советской монументальной пластики… А коновязь, вознесенная на небесную высоту! А бременские музыканты, венчающие вышеупомянутую коновязь…
Не говоря о рахитах (можно подумать, в 1995 была эпидемия, коснувшаяся исключительно детей и жеребят. Кажется, наши государственные скульпторы вообще не верят в наше “будуюющее”). Не говоря о впоследствии резко размножившихся “добрых ладонях”…
Много красот понаставили по всему Казахстану. Об эпидемии конно-героического строительства я писала отдельно, хотя спада пока нет. Но самые интересные памятники стоят все же в Астане. Почему-то наша новая столица предпочитает не пафос, но эротику. Несчастная маленькая Родина – Мать задом прилеплена к шару, который является основанием для высокого обелиска. Замысел творца (он, кстати, одновременно выполнял функции ректора медицинского института, чем можно объяснить специфическое звучание монумента) как бы понятен: для осуществления материнских задач нужен партнер, но все же не таких же размеров… С другой стороны, для создания героического пафоса применен героический модуль. Эффект восприятия строго обратный.
Чрезвычайно интимен ансамбль из восьми фонтанов, стоящих на площади перед Ак-Ордой: на каждой из трех, по-моему, чаш каждого фонтана сидит многочисленная компания тех же путти. Поскольку на них лежит основная смысловая нагрузка, объясняющая функцию сооружения, то каждый из них держит между ног раковину, раструбом открывающуюся прямо на зрителя. Из раковин, натурально, льются струи, сверкая горным хрусталем и алмазными бриллиантами… Что-то там говорилось о копировании: так вот, наши путти даже не сядут рядом с брюссельским Манекен-Писсом.
Опять же, возвращаясь к ранее “напечатанному”, охота предположить, что покупал это “произведение” такой маленький завхоз, у которого четыре класса образования, но большой практический опыт работы с общественным сознанием. Вернее, бессознанием.
Итак, где кончается традиция и начинается культура в Казахстане? Вроде признаки появления, вылупливания культуры из традиции у нас налицо – есть деньги, есть богатые люди, есть стремление переломить традицию (и народную, и советскую) и делать что-то инновационное. Чего нет? Ах, образования и вкуса. А откуда им взяться, если мы мощнейший образовательный ресурс в виде эстетической среды уже использовали, сформировали и пытаемся продать посредством экскурсий по Астане и показов фильмов о наших красотах? Но проблема в том, что их никто не покупает (не смотрит, не любуется, не репродуцирует – кроме государственных изданий, конечно). Замшелая традиционность нашего нового монументального строительства ну никак, хоть тресни, не станет искусством, а только – и исключительно — пропагандой. В случае астанинских фонтанов — пропагандой наших интенций быть европейцами посредством создания смешного “казахстанского барокко”.
С другой стороны, человеческое восприятие работает автоматически и запечатлевает в мозгу некие стереотипы, особенно пропагандистско-назойливого типа… которые потом подспудно выявляются. Скажем, додумались бы авторы новых денег до многозначительной ладошки, если бы перед этим ладошка не присутствовала бы в нашем монументальном искусстве уже дважды – в Монументе независимости и в Байтереке?
Ведь скоро и дети в школах на уроках рисования будут обводить свою ладошку, и, согласно ну совсем уже архаической традиции (как известно, первыми памятниками изобразительного искусства являются отпечатки руки древнего человека) объявлять ее “творчеством” и “произведением”. Руки бы пообломать тем художникам, которые претворили эту ладошку в жизнь. Хотя, кажется, рука уже сломалась – не у художника, а у очередного “произведения”. Но, собственно, художник и денег, и монумента, то бишь руководитель – все тот же. И, скорее всего, за те же деньги все того же завхоза. То есть на государственном уровне у нас халтурить – выгодно. Особенно если при этом говоришь о культуре и о традиции. Проблема же в том, что мы-то, потребители, в результате оказались в межеумочном состоянии, в культурной пропасти — между традицией и культурой. Народные сельско-кочевые ремесла у нас практически вымерли, поскольку то, что предлагают сувенирные магазинчики, не являются по-настоящему произведениями традиционной культуры. Высокая же культура, не в силах сломать то, что само умерло, не может родиться, поскольку рождаться надо в муках борьбы и преодоления. Остается нечто среднее – китч, или масс-культура. Архитектура. Памятники. Сувениры. Попсовые музыканты. На которых, кстати, ругаются многочисленные радетели национализма, взыскующие “чистоты стиля” и отрицающие “космополитизм”. Но тут уж они неправы – наш китч – самый доморощенный, местного разлива. Мало того, наш китч, в отличие от пресловутой американской масс-культуры (которая и не претендует быть “высокой”), лезет на самые высокие пьедесталы и “украшает собой” самые престижные площади, бессовестно выдавая себя за наши же культурные достижения. Возвращаясь к Гройсу и его предположению о рынке, убивающем традицию и рождающем культуру, можно сравнить нашу ситуацию с китайской барахолкой – мы покупаем (платя налоги) зрелища в виде памятников, которые быстро ломаются. Кроме того, известно, что на китайской барахолке – сплошь подделки. Под Дольче-Габбана, Армани, Гуччи. Но все знают, что это – халтура, имитация. Наша государственная культура точно такая же подделка и, еще большая халтура, но об этом как бы никто не знает, поскольку освящено мощью государственной идеологической машины. Но пример СССР, межеумочное искусство которого не привнесло ничего нового в мировую культуру, и не оставило следа в истории искусства, свидетельствует: в современном мире нельзя превращать культуру в инструмент обслуживания власти, поскольку она, не выполняя своей функции, остается всего лишь грудой бездушной бронзы.
В статье “Медные всадники” (2002, ж. “Кумбез”) искусствовед Баян Барманкулова, добрейшей души человек, предлагала объявить мораторий на монументальное искусство, в бессильной злобе поняв, что нынешнее поколение юных казахстанцев уже не поймет благородной простоты памятников Чокану и Абаю. Для нашего “будуюющего” наши начальники назначили высшим проявлением человеческого духа и памяти уродливого путти, сидящего врастопырку на главной площади страны или скачущего по головам народных героинь. Ну что ж, китчевая среда рождает кичтевых людей. И о какой традиции, и о какой культуре может, собственно, идти речь?