Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
Кто клеветы про нас не сеет?
Кто нас заботливо лелеет?
Кому порок наш не беда?
Кто не наскучит никогда?
Призрака суетный искатель,
Трудов напрасно не губя,
Любите самого себя,
Достопочтенный мой читатель!
Предмет достойный: ничего
Любезней, верно, нет его.
А.С. Пушкин
Эту не совсем форматную статью я посвящаю своему другу. Нет, пусть читатель не думает, что в этой статье я буду писать о его заслугах. История сама расставит все на свои места и раздаст кому – медали, а кому и…
К написанию этой статьи меня побудили огорчения друга по поводу реакции его ближайшего окружения на мои статьи, посвященные его семье и друзьям и опубликованные в газетах. Поэтому, пользуясь случаем, я задним числом хочу принести извинения тем, кому пытался подарить, как мне казалось, художественный подарок.
С самого раннего детства я вошел в семью моего друга на правах полноправного ее члена. Все его близкие оказались выдающимися людьми. Я не так давно писал о его деде – заслуженном ученом-гидрогеологе, о сестре — известной балерине. Нет, все в порядке, они действительно замечательные люди, заслуженные ученые и талантливые артисты, их труд очень важен для нашего общества. Но, выяснилось, что они к тому же очень скромны, и постеснялись прослыть истинными патриотами и народными героями в глазах общественности. Правда об их патриотичности со страниц, хотя и не любимых властью, но уважаемых и почитаемых в народе, газет оказалась для них не так притягательна, как глянцевая болтовня о том, какой гардероб нынче в моде или куда лучше ехать отдыхать летом. Это уже не просто моя грустная ирония, а, к сожалению, правда.
На днях у меня состоялся такой непростой диалог с другом.
“Адилет, — горячился мой друг, — в какой стране мы живем? Те немногие, из которых ты хотел сделать героев, мало того, что отказываются ими быть, так они еще и собираются подавать на тебя в суд! Что же делать? О ком же писать тогда, ведь писать получается не о ком? Настоящие сливки общества, герои современности предпочитают западную глянцевость или тишину и подполье тогда, как они катастрофически необходимы народу. Да, я знаю, ты хотел быть искренним и честным, пусть немного приукрасил правду, но выделил самое подлинное в них, а в итоге — вместо благодарности оказался в опале. Но вот ведь какая незадача-то, если согласно твоей теории, центр — то место, где стою я и стоишь ты, значит, мы сами решаем, что есть правда (истина), а что ложь. И как мы решим, так тому и быть.
Да, ты был прав, когда писал, что “правда, она и заколотить может”. Вот и я в разговоре с сестрой сказал: “Если же вы такие честные и стесняетесь того, что приукрашены немного, то будьте тогда честны до конца и выходите из дому без макияжа и укладки!”.
Такова вкратце была его реакция на желание семьи судиться со мной за небольшое искажение правды. Я долго мучился, вспоминая его грустные глаза, в которых было разочарование тем, что ближайшее окружение стыдится нарисованного мной патриотического портрета. “Да, — думал я, — что же тогда до остальных? Что же тогда делать им? Если герои, в которых они хотят верить, не герои вовсе, а так, герои понарошку, имеющие все предпосылки быть настоящими, но стесняющиеся этого”.
Мне стало смешно, когда мой друг наивно беспокоился о возможном суде надо мной. “Успокойся, — говорил я ему. — Какой может быть суд? Что будет предметом разбирательства? Обвинения в том, что ты — патриот или, наоборот, в искажении этой правды? А что такое, вообще, эта правда? Если закон гласит, что до 25 лет ты не можешь быть прокурором, а, не имея банковского опыта, ты не можешь быть управляющим банка, но ты им становишься, то, значит, нет никакого суда, потому что нет самой правды”.
Правда — это то, что мы видим, то, что рисуем. Ты думаешь это они — герои? Ха. Героями делаем мы их сами. Пшик, и завтра они — не герои. Нет в этом мире единого стандарта понятия правды. И это сказано Федором Михайловичем Достоевским: “Правда, она и заколотить-то может”. Ну, а что мы с этой правдой? Живем в мире иллюзий и верим в то, что за несколько лет сколачиваем капитал за счет нашей с тобой правды. Пока будет эта правда — суда не будет, и пусть выдвинут хоть сотни исков против нас — правды от этого больше не станет. Правда – это то, что видят люди, то, что пишем мы. Ибо мы правдописцы, задающие тон, и указывающие в каком направлении плыть”.
После моих слов он надолго задумался и, наконец, сказал: “Обидно жить, зная, что твой порыв, твоя искренность не значат ничего, а только заставляют тебя страдать все больше и больше”.
Я вспомнил поэта Олжаса Сулейменова и писателя Чингиза Айтматова – людей, веривших в правду и понявших в итоге, что правды этой вот самой нет. Многие осуждали Сулейменова за отъезд за рубеж, за то, что он предпочел беззаботную западную жизнь поискам правды. А можем ли мы теперь, с высоты пережитого и увиденного здесь нами, не согласиться, что по-человечески его поступок может быть оправдан. Возможно, и он, веря в идеалы свободы и справедливости, в патриотизм и героизм, разочаровался однажды и понял, что поэзия народу не нужна. Что, чем выше ты будешь возносить народ, тем меньше этот народ станет понимать тебя. Возможно, в его поступке была своя философия и понимание того, что народ не поймет и осудит даже самые искрение намерения.
Я смотрел в уставшие и потерянные глаза друга, физически ощущая какую боль он испытывал, когда должен был радоваться. К его недоумению, на его глазах рушились представления об образцовости, патриотизме, чести и благодарности. Собственно так думал и я, хотя и не вкладывал в это столько боли и души.
“Люди смеялись, — повторял он, — над тем, что приукрашенная тобою правда делает из героев посмешище”. “Посмешище, — ответил я, — не герои, а те, кто смеются. Нас считают за быдло и смеются над нами во всем мире, потому что мы не научились любить и ценить себя, а научились, только воровать. А что же до нас тогда Западу?”.
“Да, — говорил он. — Но в нашем с тобой мире, уверен, еще с десяток таких, как мы, разделяющих наше мнение, поддерживающих нашу правду и желающих жить в достойной стране, где есть место гордости за свое происхождение!”.
Тогда я ответил ему: “Согласен, но ведь нас так мало! Разве ты мог ожидать, что твой друг – борец и потомок хана, постесняется быть узнанным героем. Или твоя сестра, которую ты всю жизнь боготворил и которая видит теперь в тебе врага, бросившего тень на ее глянцевую звездность. Или твой дед, стесняющийся нескромности быть узнанным. Или твоя мать, ее друзья, писатель Бельгер, наконец? Все наши действия нелепы. Мы заблуждались, что миру нужны герои, которых замечаем мы. Парадокс: но герои не нужны самим героям. Выходит, нам здесь не место?”.
Тогда он возмутился: “И что же, ты предлагаешь бросить все и уехать? Но спрашивается: куда? Неужели на запад, где мы чужие? Да, я вижу, что понимания нет. Но я поверю в мир, если даже мира – нет! И если есть ты, понимающий меня, и если я даже останусь один, все равно никто не сможет лишить меня права мыслить так, как я мыслю. Я вижу то, что вижу, и хочу об этом говорить – значит, это моя правда. А что мы там? Кому мы нужны? Мы не можем изменить мир, значит, мы его разрушим и построим заново. Мы видим с тобой кривую модель: насколько ничтожно людское сознание, кругом страх, запугивания, значит, мы победим этот страх, и заставим других не бояться. В этом наше историческое предназначение.
Миллионы людей на планете умирают ежедневно, а ради чего они жили, неужто ради еды и воды? И почему по-настоящему великих — единицы и они остаются в памяти на века? Помнишь, в каких нелегких условиях всеобщей людской темноты приходилось противостоять алашординцам колониализму и людской безграмотности, при каком низком понимании сути истории приходилось изучать ее Шокану, а Абай? А сколько среди миллиарда людей таких, как Достоевский? Единицы, потому что именно на их долю выпала нелегкая ноша борьбы, борьбы против угнетения и людских страхов. Именно они немногие, кто посвящал свою жизнь борьбе и умирал, оставив знаки в виде бессмертных трудов как некий код культуры для других поколений. Ими вооружались новые люди и продолжали борьбу, затем и они падали, но их имена остались на века. И так будет всегда. Поэтому, если мне скажут: оставь борьбу — бесполезно, я не сдамся, а продолжу, и буду бороться до конца. Я разочарован в родных, но буду верить в существование людей достойных, понимающих тебя. Может быть, где-то живет тот читатель, которого ты называешь своим солдатом, и именно он, вдохновленный твоими идеями, начнет, наконец, борьбу и разрушит мир, и придут новые люди, которые его переустроят, а потом и этот мир сломается, и придут другие. Так что некуда нам с тобой уезжать. Наша земля — наш центр мира”.
В словах моего друга всегда звучала какая-то своя истина, но все это только красивые слова. Все это — самообман, хотя и имеющий долю рациональности. Вглядываясь в современное мироустройство, мы понимаем, как все-таки важно развивать идеи центризма и прививать самоуважение к себе. К своей статье я взял эпиграфом пушкинские строки о том, что, в конечном счете, важней всего любить и ценить, в первую очередь, себя. Странно, теория типичного восточного общества, по г-ну Акимбекову, главному редактору “Континента” и по совместительству политологу, дает сбой, демонстрируя, как важно все-таки развивать дух индивидуализма и центром всего считать именно себя.
Пусть простит меня читатель за обилие рассуждений и демагогию, но, однако же, в основе всего этого лежит правда. Родные друга ополчились против моей правды, но ведь любой автор – художник, видящий мир в определенном ракурсе. И действительно, если вдуматься, правда — на нашей стороне, на стороне тех, кто может эту правду преподнести. Что дает обществу суд над свободой слова, вероисповедания, самовыражения? Гоняют Казиса, а несгибаемый полковник пишет все больше и больше, пугают Гульжан, а она еще сильней становится от этого. Разве можно уничтожить право на самовыражение? Нет. Можно убить десятки и сотни журналистов, как это было с Муфтахом и Шарипжановым, но разве Гульжан или Розлана испугались? Нет, их стало еще больше, к ним пришли и такие, как я, а за мной потянутся сотни! Потому что права человека — это сила, движущая общество, и, неважно в какой системе мы живем, борьба за них будет бесконечной.
Я часто задумываюсь над тем, насколько бесполезна и опасна для общества борьба со свободой слова. Ведь пресса – это, в первую очередь, его душа, а разве можно уничтожить душу? Министр оскорбил журналиста, в итоге в обществе разгорелся скандал. Помните, когда было всего лишь несколько газет, постоянно гоняемых властью, тогдашние “Солдат” и “ХХI век” были вечными жертвами, которых все жалели и боялись поддержать, в страхе испытать ту же участь. Сейчас когда-то гоняемые газеты обрели массовую популярность, киоски, не желавшие торговать ими, стали разоряться, а предприимчивые лоточники, наоборот, процветать. Это значит, что в обществе, каким бы оно не было трусливым, все же есть потребность в правде, не нарисованной, глянцевой и причесанной, а в настоящей.
Тем более обидно, что кто-то боится быть засвеченными на их страницах. Осознавая, что с ними вряд ли что случится, они стыдятся, что завтра их будут осуждать. Хотя все чаще на страницах прессы, прошедшей через жернова гонений и репрессий, мы видим новые, еще вчерашние домашние, лица, поборовшие страх и оказавшиеся там из честности и порядочности. И, чем увереннее и решительнее будет борьба в прессе, тем больше будет вовлекаться в нее людей. Тем больше у нас шансов, что завтра это борьба перейдет на улицы, и уже никакие силы не остановят ее.
Все будет хорошо!