Выброс
Забастовали мы не сразу. Позже Донецка, а тем более Кузбасса.
Боялись. Поскуливали, подначивали друг друга в забоях и пивных (на чужом горбу в рай, мол, едем…), но дни шли, с газет тянуло заманчивой вольностью, а мы ни гу-гу. Робкие предложения “отдельных товарищей” о необходимости “солидарки с братьями”, насмешливо и жестко пресекались “разумными головами”, солидно пояснявших о том, что “все одно все уже на спаде” и “поздно”, что “там, где надо – разберутся” и “палится” просто нет смысла, ибо “эта буза” не сегодня-завтра кончится, а вот результаты ее все одно получат все горняки СССР. И мы в том числе.
“Чего …оне ТАМ, не понимают что ли? Шахта – она везде шахта..” — многозначительно гипнотизировали нас апологеты спокойствия и порядка.
Так что сорвало нас только после того, как в центральной прессе появилось постановление правительства СССР о “мерах по стабилизации экономической ситуации в угольных регионах Кузбасса и Донбасса”, в котором НЕ упоминалась Караганда.
Мы поняли, что нас “кинули” и кинули поделом. Стало невыносимо горько от “невопиющей отраслевой несправедливости”. Мы страдали от справедливо настигшей нас расплаты за собственную трусость. Это ощущение разогрело воздух вокруг нас так, что взрыв был неминуем.
Шахты Караганды встали, как ужаленные – все и вдруг. Никакой раскачки и нерешительности. 19 июля, утром, шахты карагандинского угольного бассейна, расположенные друг от друга до 60 километров, стояли все до единой.
Непривычная масса народа на площадях Шахтинска, Абая, на “лобном” месте Караганды, возле шахтной администрации области, рядом с дедушкой Лениным. Бесконечные выступления “простого народа” – все было внове, все интересно. Говорили об отсутствии денег, продуктов, ширпотреба, справедливости, о закрытии ядерного полигона, обо всем.
Пьяных не было. Развязанности не было. Злобы не было.
Общая атмосфера этих дней излучала приятные ощущения расправления затекших членов. Многие детали стерлись временем, но это ощущение осталось щемяще неизменным.
“Это сладкое слово –свобода”.
Удивительное состояние неожиданного и внезапного раскрепощения – пенит до сих пор.
На сходках было удивительно тепло. Люди, никогда в жизни не бывавшие на сцене, дерзко выходили перед огромным количеством народа и выступали сбивчиво, волнуясь, но очень притягательно-искренне, здраво и понятно.
Как это удивительно! Жил человек, жил… Работал, отдыхал после нее и вот, как оказалось, когда настал момент, у этого, так называемого номенклатурой “простого человека”, нашлись и нужные мысли и образы и слова… И не только бытового, а и государственного, если хотите, мирового значения.
На телеэкранах, которые тогда показывали все происходящее круглые сутки (памяти Бахытжана Бопановича Мукушева), появились симпатичные, раскрепощенные лица, поднимающие и “смеющие обсуждать” персоны, поступки и актуальные для региона темы, имеющие ясное, логичное мнение по всем вопросам, что воспринималось всеми органами чувств как дождик в пустыне.
Власть выглядела растерянной, если не сказать хуже.
Ее было не видно в суматохе событий. А отысканная, она была совершенно не готова толково отвечать на задаваемые людьми вопросы.
Именно поэтому, перебрав их, на главной площади очень скоро стали требовать “самого главного начальника – Горбачева”.
Перед тем как вышел Назарбаев, его, волнуясь, представил какой-то чиновник, высокопарно, перечислив все его звания и должности. Когда появился Сам, какой то средних лет горняк, стоящий недалеко от подиума, хмуро произнес: “А это кто такой?”.
Вышло грубовато. Другой его товарищ, из первых рядов, тут же веско урезонил:
“Божжи, Марат! Дай сказать человеку! Там видно будет…”.
“Я – Назарбаев!” — несколько с вызовом начал он. Потом речь уровнял и постепенно смог убедить присутствующих в необходимости локализовать бунт, заверив, что лично (завтра же) поедет в Москву, к Горбачеву, по поводу требований горняков и “будет стоять за нас “стеной”, так как со многими, практически со всеми нашими требованиями, он согласен.
“Сами то — не откажитесь от них?!” — вывернул он ситуацию.
“Не-ет!” — простодушно взревели мы.
На следующий же день, все до единой шахты, дружно приступили к работе и перевыполнили месячный план – знай наших!
Общее настроение было приподнятое и совершенно необычное. Мы не узнавали сами себя. Если бы нам еще месяц назад сказали, что мы своими действиями понудим явиться к себе главу государства, мы бы не просто не поверили. Мы бы даже не поняли о чем разговор.
Справка.
За время первых и последующих забастовок, в СССР не было никаких проявлений вандализма и дикости. На площадях не было пьяных. Не было истерики. Было празднично.
На газонах, конечно, намусорили. Но по сравнению с тем, что происходит сегодня в городах после выступления шоу-звезд -мы сорили несопоставимо меньше.
Да тогда и сорить то было нечем.
Напор
После забастовки 89-го года, в Караганде возникло неведомое ей до того явление — “Рабочий комитет”. Официально он назывался: “Областной рабочий комитет карагандинского угольного бассейна, по контролю “Протокола за ходом выполнения шахтерских требований №608”.
Набор самих этих требований, “с точки зрения сегодня”, был дюже пестр и нелеп.
(“Смешались в кучу кони, люди…”). Мы требовали — “сахара городу”, транспорта милиции, сигарет мужчинам, сапожки женщинам, зарплаты “всем трудящимся”, патрульные машины для милиции, районный коэффициент для Казахстана, закрытие ядерного полигона для всего мира. Очень забавно, например, выглядело требование “оплачивать крепление куполов в двойном размере”. Практически, оно “выливалось” в шесть бутылок водки – то есть цену своей жизни, мы подняли с трех бутылок, до шести. (Позже, кстати, мы так и не смогли никому, а в первую голову иностранцам, объяснить ни что такое “купол”, куда надо отдавать по технологии жизнь, ни про цену которую мы за это запрашивали).
Мы тогда торопились разом, рывком решить все накопившиеся проблемы, коли подвернулся случай.
Удивительное было время!
Свалившиеся возможности и внимание к себе отравили покорное сознание. Стало тесно и душно. А и то! Мы стали в одночасье и власть, и профсоюз, и партия, и рабочая инспекция, и бюро по правам человека, и юридическая консультация, и клуб по интересам. (Демократия, коммунизм, либерализм и лейборизм в одном “флаконе”). Мы учились с нуля оценивать “ситуацию”, общаться с людьми, говорить с властью, выступать публично, не теряться ни в чем, согласовывать любые вопросы, проверять, договариваться, обсуждать, продумывать и оформлять протоколы переговоров.
(Пренебрежительное, если не хуже, отношение к “черни”, “дорвавшейся до власти” муссируется заинтересованными до сей поры. Но за прошедшие два десятка лет, легко убедиться, что на фоне различных по размеру и качеству общественных событий, произошедших с той поры, шахтеры прекрасно справились тогда со свалившейся на них исторической миссией – первичной демократизацией социальной жизни тотального общества, показав попутно, что хотя “простые люди подземелья” и в состоянии при случае руководить страной, государственный чиновник не способен работать в шахте).
Придет затюканный начальством рабочий, замордованный инстанциями служащий, опустошенный интеллигент или скучающий дедок, добивающийся “того, не знаю чего, там, не знаю где” — вымотают все нервы, а надо не просто выслушать, не просто найти для него “то самое — не знай чего”, а и расстаться с ними по человечески – к взаимному удовольствию. Да еще решить то, чего не решалось годами.
Конечно, не все мы решали, да и не могли, хотя бы в силу отсутствия элементарных аппаратных навыков. И мы, конечно, не могли не попадать в нелепые ситуации, но влетая в них бодрились, старались “держать хвост пистолетом”. (В Донецке, в перерыве на съезде горняков СССР, рядом со мною в туалете пристроился министр угольной промышленности СССР -Щадов Михал Иваныч, который, желая, видать, продемонстрировать свое профессиональную памятливость, осведомленность и коммуникабельность, а заодно и “прощупать пролетария на робость, глупость и услужливую вшивость”, веселым сипом (у него был такой, колоритный… вечно простуженный голос) ехидно весело так спросил: “Ну, когда по Караганде-то начнем, Павло?”
На что я, с щенячьей наглостью, выразительно зыркнув вниз, брякнул: “Да вот кончим… и начнем…”.
Но жизнь учила строго, сразу и на всех углах.
Важнейшей способностью, которой она требовала овладеть как можно раньше, было способность максимально четко выражать и формулировать свои пожелания и мысли.
Вспоминаю первый урок на эту тему. Был он на переговорах в 1990-м году с представителем правительства СССР Львом Дмитриевичем Рябевым — маститым мужчиной в золотых очках, способным сутками царствовать за столом без видимых признаков усталости.
“Зачитываю, уважаемые горняки, восьмой пункт ваших требований:
— Выплачивать заработную плату немедленно, при наличии денежных средств.
Предлагаю, товарищи горняки, заменить слово немедленно — на сразу же…
Вы как?!
— Не-ет! Пусть будет как написано… Какая разница? Чего тут не понятного?!
Не-мед-лен-но!
— Ну, хорошо, хорошо…
Ну, с… Как видим, товарищи, существо этого, сформулированного вами, требования, состоит из двух частей:
Часть первая — Выплачивать заработную плату….
Что запишем в графе исполнения, товарищи шахтеры?!…”.
Мы ошарашено смотрим друг на друга, до шока не понимая и не представляя потому, как к этому относится…
Л.Д. — Ну… Зарплату то вам, пока, не отказываются выплачивать?!
— Еще чего!.. Но выплачивают же с огромной задержкой. По месяцу, по два.
Л.Д. — Это, товарищи, ко второй части вопроса. А то, что горнякам за их труд необходимо выплачивать заработную плату, и она хоть и с задержкой, но по факту выплачивается – это не вызывает сомнений? Деньги то на шахту приходят, в конце концов?! — хорошо поставленным голосом чеканит он.
— Ну, приходят… Канешна… — поникшими голосами бормочем мы.
Л.Д. — Хорошо! Тогда переходим ко второй части этого же вашего требования: Выплачивать заработную плату немедленно.
— Да, да! Именно немедленно! И в срок! Так и должно быть! А где она – немедленно? Вам же, Дмитрич, объясняют! Люди живут впроголодь! Денег вовремя не платят! А шахтерский труд он –знаете…Сами бы поработали…
— Товарищи, я все прекрасно понимаю… Но в этом вашем требовании, вашей же рукой написано: “выплачивать немедленно при наличии денежных средств…”. У вас есть сведения, что зарплату задержали, после получения денежных средств из центробанка?!
Мы в осадке… Какие “средства”? Какого “наличия”? Кто их получает? Когда? Как и кому это проверять? Абзац… Мы раздражаемся, комплексуя из-за своего же бестолково выраженного, но такого важного пункта… Кто его писал? Как это произошло?
Позже мы разобрались, что многие пункты наших требований, написанных особым канцелярским “кодом”, были внесены администрацией шахт, поднаторевшей в бюрократической, неуловимой для ответственности, многосмысленности…
Но оторопь мы испытывали лишь на первых порах. Оказавшись в дискуссионном пространстве, которое сами же и создали, зная по своей подземной практике ценность коллективного мыслительного творчества, мы очень скоро разобрались в основах конструкций этих “канцеляризмов” и уже могли бойко вести любые переговоры, цепляясь за каждый выгодный нам смысл. И размывая в ничто смысл, нам не выгодный…
В заключении главы, может и не кстати, отмечу свое сожаление о том, что романтика первой, такой волнующей братской солидарки того времени, раскололась таки о так называемый “национальный вопрос”. Понимая “объективность и неизбежность происходящего” и даже его полезность, ощущение потери чего-то очень дорогого, крайне важного, размена его на “чужие карты” –не покидает.
В памяти остались первые шершавые прикосновения этого дурмана.
В гостинице “Измайлово”, в 1991-м году, мы проживали, проводя какой-то очередной съезд “всех горняков мира”.
Возвращаюсь я из города и вижу, что мои украинские друзья собрались в кучу и чего то там маракуют в холле. Я подошел.
— Здоровеньки, Павло! А ты, шо… ще не вписавси?.. Ну, це не дило! Давай фамилию!
В лицо мы друг друга знали уже прилично, а фамилии еще не выучили.
— Павло Ляксандрыч — ответствую в тон вопроса.
— Яка шахта?
— Актасская…
— Ого! Что воно… за таке…Ак… Як гутаришь?!
— Белокаменная, значит…Ак – белый, Тас – камень. Ак- тас-сская…
— Це…по якой такой мове?
— По нашей, по казахстанской…
— Дак ты …мусыльманын?!
— Ну нет… пока… Я там живу…
— Тю! Ни! Це не треба…
— А чего вам треба? Свою незалежну профспилку зробить? Чтобы хохол с хохлом гутарил?!
Ребята смутились от напора и затоптались.
— Ну… чуял же! Не треба было… — на измене пробасил Микола Крылов, их фактурный вожак, вроде хрестоматийного Левы Зада.
— Значит наш мусыльманин вам не гож с вашим хохлом-министром гутарить? А може он после баурсаков крепче выдаст, чем ваши кумы после сала?.. — пользуясь смятением наседал я.
Ребята облегчающее захохотали.
И все же… Прошло немного времени, и все мы, со всем своим скарбом и профсоюзами, оказались в разных странах. Я очень скучаю по ним.
Справка
За период с 89 по 97 год, в Карагандинской области произошло более ста забастовок разного характера и размеров.
Голодало более 200 человек.
В 91-м году, от Шахтинска, Абая, Сарани и Шахана прошло колонной 60 км в Караганду, более шести тысяч человек.
В судах было рассмотрено по нашим искам более тысячи дел и создана прецедентная практика рассмотрения трудовых споров, которой раньше просто не было.
Купол — пустое пространство над крепью, постоянно образующееся после вывалов угля и породы и, в которое постоянно необходимо лезть и закладывать его бревнами, ежесекундно рискуя быть задавленным вновь обрушенной массой породы.