С музыкантом, автором и руководителем проекта «The Magic of Nomads» Газизой Габдрахимовой встреча была назначена в кафе. Я пришла пораньше и в поисках тихого дальнего уголка предупредила официанта: «Когда войдёт красивая, эффектная дама, то знайте, это ко мне». Дежурный реверанс для оживления разговора. Пришла Газиза. Я впервые видела ее воочию. Изящная, небольшого роста. Красивая. Приятная. Скромный букет астр приняла с искренней радостью. И я вспомнила реплику короля из сказки Шварца: «А! Не ломается! Какая славная девушка…».
***
— Расскажите, Газиза, когда музыка вошла в вашу жизнь?
— Я училась в 12-й школе Алма-Аты. Пришла женщина и стала отбирать детей вроде как в музыкальный кружок. Нас прослушали, и велели прийти в музыкальную школу. С родителями. Мои были заняты на работе, и я пошла сама. Пришла, а там все дети с маменьками, с папеньками, одна я как сирота. Та женщина взяла меня за руку, завела в класс и вручила мне кобыз. Мне сразу понравился его звук. И я выбрала его. Раз и навсегда. Или он меня выбрал… Родители потом несколько лет принципиально не покупали мне инструмент. Чтобы я бросила занятие. Говорили – зачем тебе это? Мама пророчествовала – будешь сидеть в оркестре в третьем ряду справа! Басты қатырма! Лучше выучись на врача, мы не молодеем, надо, чтобы в семье был свой врач.
— Удивительно. Обычно родители мучают детей музыкалкой. Помните, в фильме «Позови меня в даль светлую», по Шукшину, персонаж говорит: «Вот ослепнешь, или ноги поездом отрежет, а профессия при тебе останется». А после школы вы сразу поступили в консерваторию?
— И ещё с шестого класса училась в республиканской музыкальной школе им. А.Жубанова. Двадцать лет я занимаюсь музыкой профессионально. То обстоятельство, что у меня не было тогда, ещё в школе, своего инструмента, сказывалось впоследствии. Многие технические моменты я тогда недобрала. Хотя уже в четвертом классе выиграла конкурс.
— Сколько у вас кобызов сейчас?
— Три. На гастроли вожу их всех с собой. Был ещё один совершенно уникальный кобыз, его у меня украли в 99-ом году. Забрались в квартиру и вынесли только его.
— То есть вор был очень тонким ценителем прекрасного.
— И действовал по наводке. Я даже догадываюсь, кто его осведомил. Надо же было знать, что я на гастролях. Мне делал кобызы мастер Алексей Першин, теперь уже покойный. Я к нему ходила и мы месяцами тщательно работали над звуком. Он все ругался — что ты меня мучаешь? Заказывал где-то специально обработанную древесину, тигровый клён. Из любой чурки вещь не вырежешь. Хороший инструмент получается примерно один из пятидесяти сделанных. Показывал мне полено и говорил – вот из этого, может быть, что-то выйдет. И ещё у него был секрет им самим придуманного лака. Он уже совсем старенький был, когда я просила его – Алексей Алексеевич, все мы не вечные, может, надо где-то зафиксировать ваш рецепт. Они с Ахметом Жубановым ещё в пятидесятых годах начали экспериментировать с кобызом, совершенствовать его.
— Каким образом и для чего?
— Для придания красок звучанию. В начале тридцатых годов Ахмет Жубанов собрал оркестр имени Курмангазы и был его дирижёром. И понял, что традиционные инструменты технически не дотягивают. Вот смотрите, у домбры две струны, у кобыза две струны. По саунду все приглушенное. И Першин с Жубановым поняли, чего-то не хватает. Добавили струн. Долго мучились с ними, пробовали разные материалы. Была знаменитая кобызистка Фатима Балгаева, главная муза Жубанова. Она первая вынесла кобыз на мировую сцену. А сколько потом было критики. Музыковеды-традиционалисты возмущались. Почему вы играете скрипичный репертуар, во что вы превратили кобыз! Не желая слышать, что все инструменты проходили эволюцию. А ведь без этого нет роста, нет развития.
— Вы же и сами преподавали какое-то время?
— Преподавала, но в консерватории не любят, когда ездят на гастроли. Хотя я считаю, когда творческий вуз, можно было бы как-то пойти навстречу.
— Вы занимаетесь только концертной деятельностью, гастролями? Почему-то вас почти не видно на телевидении.
— Не зовут. Неформат. Как они говорят. Говорят, что нас тяжело слушать. Музыкальные каналы соглашаются «крутить» только за деньги.
— Вас? Тяжело слушать? Сколько стоит, чтобы «крутили»? Кажется, это называется «ротация»?
— Например, месяц тебя будут крутить, три раза в день, пять дней в неделю. Просили за это от трёх тысяч долларов до пяти. Во всяком случае, несколько лет тому назад такие были цены. Ещё бывает, знаменитые исполнители дадут вместе с нами сольный концерт, запишут его на флешку и ездят с фонограммой по гастролям. Им так удобнее. Чем нас с собой таскать.
— Нейрофизиологи говорят, что занятия музыкой, начатые в раннем детстве, улучшают качество нейронной сети, обеспечивают лучшую пластичность мозга и даже влияют на его состояние в пожилом возрасте. То есть если совсем уж примитивно рассуждать, у музыканта меньше риска заболеть Альцгеймером.
— Очень может быть. Не говоря о том, как музыка обогащает жизнь. Имеет смысл всех детей учить музыке не для приличия, а потому, что она формирует вкус. Дети моих коллег из «The Magic of Nomads», и моя дочь в том числе, слушают только качественную музыку. Не потому, что мы их пичкаем ею. Они сами её распознают и выбирают. Потому что с детства погружены в эту стихию. Как-нибудь обратите внимание, на конкурсах, на концертах, выходит ребёнок, играет на рояле или на скрипке, и у него совсем другое лицо делается. Что-то такое есть мистическое в музыке.
— Вы для себя дома играете? Не для репетиции, а просто для себя? Когда тяжело, когда плохо.
— Да, и когда мне радостно, играю. В прошлом году на ЭКСПО мы с эстрадно- симфоническим оркестром Алматы концерт дали. Столько было красок, столько возможностей. Все свои мысли, чувства вкладываешь в такие выступления. Приходишь с таких концертов перевозбуждённая. Ты слышишь все это по вертикали, по горизонтали, в ширину, в высоту… И такие салютики в голове.
— Многие исполнители говорят, что ни за что, ни за какие деньги не будут выступать в местах, где зрители пьют и едят. А как вы к этому относитесь?
— Нормально отношусь. Многие звёзды мировой сцены не гнушаются выступать в залах с таким форматом, где зрители жуют. Пусть едят на здоровье! Музыка тоже пища. В известном смысле.
— У вас есть композиция «Бұлбұл заман». О некоем благословенном времени, золотом казахском веке. То, что французы называют Belle Epoque. И там такие слова «Күнде жиын, күнде той». В буквальном переводе – каждый день застолья, каждый день празднества. Вам не кажется, что мы, казахи, слишком заигрались в вечный той?
Вы так загадочно улыбаетесь… Или вот у нас много говорят о том, что «надо сделать так, чтобы о нас узнали в мире». Что за невроз такой?
— Это от комплексов. От очень запущенных комплексов. Живут же финны какие-нибудь без этого болезненного, надрывного желания, чтобы о них узнали. Занимаются своими внутренними проблемами. Ладно, допустим, что знакомить зарубежного зрителя с нашей культурой надо. Кто бы объяснил нашим организаторам… Вот возят наших исполнителей на дни культуры Казахстана. В Италию, Испанию, Францию, в ту же Москву, где слушают уже давно Верди, Брамса, Венявского. Везут туда оркестры народных инструментов. Или певичку эстрадную. Включают ей фонограмму.
— Да, вижу иногда репортажи о таких концертах. На сцене мадам, в көк көйлек наряженная. В полном упоении собой по сцене кру-ужится. В зале наши московские казахи, две тетеньки из посольства. Кого дурим?
— И наша молодёжь учащаяся. Согнанная для массовидности. Мне звонят потом мои коллеги зарубежные и говорят – что это? Оркестр народных инструментов? Отлично, пропаганда народной казахской музыки. Но как играют! От начала и до конца очень плоско одну мелодию. Это настолько примитивно.
— Я не музыкант, объясните мне. Вот они играют «Адай», например. Чего не хватает?
— Гармонии не хватает. Там же и кобызисты, и домбристы, и вилончелисты. Проблема почти всех оркестров народных инструментов, фольклорных ансамблей — это плоское исполнение. Понимаете, кюи Курмангазы, Казангапа, Ыкыласа, Даулеткерея — это полноценные завершенные авторские произведения. А коллективное переигрывание в унисон — это не есть верх профессионализма. Если делать кавер, то надо подчеркнуть, углубить, правильно интонировать, расставить акценты. В чем гениальность Моцарта, Чайковского, Верди? Если вслушиваться, то это многослойность мелодий, гармоний, главных и побочных партий, переплетение между собой… это разные живые образы. И каждая точка, пауза, штрих важны. И только так музыка может дышать.
— Хорошо, а кто интересен зарубежному зрителю? Например, есть музыкант, играющий на кобызе, по-настоящему интересный им?
— Есть. Раушан Оразбаева. Она очень популярна на Западе, её куда только не приглашают. Так у неё и профессионализм, и самобытность, и поиск. Она вообще шаманка.
— Есть несколько музыкальных инструментов, голоса которых лично мне кажутся очень похожими на человеческий. Это фагот, саксофон и кобыз. Слушаешь, и как будто с тобой разговаривает кто-то умный и грустный. А вот кобыз, он кто? Какой бы он был по характеру, будь человеком? Он же мужчина? В том, как исполнительница держит кобыз, зажав его между ног и обняв, мне видится даже что-то эротическое, без примеси непристойности.
— Да, он мужчина. Утончённый, и такой … вредненький.
— А он кто по роду занятий – человек от сохи, пастух, чабан? Если продолжать метафору.
— Не-ет… Он голубых кровей! Он аристократ.
***
© ZONAkz, 2018г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.