Голос, любимые словечки, интонации его до сих пор живо звучат в ушах.
В последние годы он звонил мне каждый вечер, часов в семь, после того, как заканчивал работу и прослушивал новости по “Свободе”.
— Герольд?! — вопросительно-утвердительно спрашивал он и, убедившись, что я у телефона, произносил фразу из азербайджанского анекдота: «Ну, как живешь?»
— С удоволствием, — отвечал я, согласно тому же анекдоту, после чего Морис Давидович, вздохнув, пространно говорил о тревожных событиях в нашем взбаламученном мире, делился своими суждениями, забирался в дебри истории, перемежая свою вдохновенную импровизацию анекдотами, частушками, сочными, острыми, солеными русскими словечками, по части которых был виртуоз. Выражался он вообще красочно и энергично. Рассказывая, часто прибегал к своим любимым фразам-оговоркам:
- Но дело не в этом.
Или:
- Вот ведь в чем дело.
А заканчивал телефонный разговор традиционно:
— Ну, ладно. Ну, пока. Ну, давай.
Мы были знакомы без малого сорок лет. Особенно близко — в последние лет десять. Бывали вместе в командировках, заседали на многочисленных собраниях, участвовали активно в несметных конференциях, “круглых столах”, регулярно общались в ПЕН-клубе.
Я называл его двоюродным братом, намекая на то, что мать его поволжская немка (в девичестве Шмидт, родом из Катариненштадта). И он надписывал свои книги — “с братским гроссчувством”, “с чувством братства”, “с братской дружбой”.
Теперь я вынужден писать о моем старшем друге в прошедшем времени:
он не дожил до нового, XXI века, ровно неделю, скончавшись в Бата-Яме (Тель-Авиве).
На смерть его откликнулись все казахстанские газеты, скорбная весть облетела всю Среднюю Азию, которую он знал глубоко, описывал проникновенно, воспевал щедро и ярко и где у него было много друзей и почитателей.
Уезжать из Алматы он не хотел. Уезжал мучительно — вынужденно, по семейным обстоятельствам. Всех уверял: «Вернусь. Устрою, мол, семью и вернусь. Куплю однокомнатную квартирку и буду писать. Работать могу только здесь. Здесь мои герои, история, тема, жизнь, судьба. Напишу еще два романа. Там, в Израиле, я не нужен. Никому. Ни я сам, ни мое творчество».
О том он написал искренне и президенту страны. Не суждено было…
Прожил Моррис Давидович в Израиле всего год и, судя по отдельным звонкам и признаниям, душевно неуютно.
Разные думы неотступно терзали его душу.
О том он исповедально написал в последней своей книге — “Четвертый Рим”. Заключительная фраза этой книги: “Может быть, и вправду бродят во мне какие-то дрожжи, не дают покоя…”
Да, такие дрожжи бродили в нем всегда, даже, казалось, в безмятежные минуты. И Дух его покоя не знал.
Слушать его было маняще интересно. Рассказчик был отменный, память — поразительная (помню, в гостинице, в Семипалатинске он ночь напролет читал мне на память Багрицкого и Шевченко, пел одесские частушки эпохи НЭПа), жизненных впечатлений — уйма, юмор — искрометный.
Он обладал удивительным даром ассоциативного мышления, чувством историзма и умел как-то ловко, я бы сказал, грациозно, а то и парадоксально сопоставлять и осмысливать разрозненные факты и явления бытия, подмечать потаенную суть, определять ее истоки, корни, выявлять главные звенья развития и видеть современность остро, неожиданно, сквозь призму давно прошедших событий.
О том ярко свидетельствуют его книги: “Повести Черных песков”, “Хроника царя Кавада”, “Повести Красных песков”, “Маздак”, “Искупление Дабира”, “Семирамида”” “Падение Ханабада”, “Колокол”, “Комиссар Жангильдин”, “Путешествие в Карфаген”, “Дорога на Святую землю”, многочисленные статьи, киносценарии, пьесы, очерки фельетоны.
Его произведения переведены на сорок языков мира.
Французский критик Ален Боске в газете «Фигаро» писал по поводу выхода во Франции в 1992 году романа “Семирамида”: “Морис Симашко — русский писатель, который ни на кого не похож”.
Как определить жанр последней его книги, названной им “Четвертый Рим”? Это своеобразная литературная биография художника, в которой перемешались и исповедальная проза, и острая, злободневная публицистика, и мудрый анализ политических катаклизмов, и признание в любви к жизни и сотоварищам, и тревога за будущее, и завещание. Автор прибег к словосочетанию ВОЗДУХ ЭПОХИ.
Вот этим воздухом эпохи и пропитано, пронизано, просвечено его последнее сказание.
Он прислал рукопись, набранную на компьютере, своему другу и ровеснику -президенту Казахского ПЕН-клуба Абдижамилу Нурпеисову.
Я успел ее прочесть как раз в канун кончины автора. Вместе с двумя знакомыми отправил ему через посольство Израиля поздравительную открытку.
Убежден: и казахский, и русский, и инонациональный читатель прочтут последнюю книгу-аманат Бориса Давидовича Симашко с удовольствием и пользой.
След этого необычного писателя в литературе нетленен. Он неустанно думал о закономерностях движения Духа.