Горбачевская перестройка – это скрещение русской судьбы с заграничными чудесами, колючей проволоки с парламентской этикой Нам тут подбросили: 2 марта президенту СССР исполнилось 70 лет. СССР нету. Пост президента советской Атлантиды упразднен в силу отсутствия на карте этой затонувшей империи. Проблемы нет, а человек, слава богу, есть, он жив, прекрасно выглядит и принимает поздравления. С чем поздравим Михаила Сергеевича? Cо славным юбилеем. Что отпразднуем? Свободу. Как отблагодарим? Горбачев — один из величайших политиков XX cтолетия. Все уйдем, со своими благодарностями и проклятиями, а его не поглотит Лета. И десятки поколений, озираясь назад, будут с восхищенным недоумением вглядываться в его лицо на памятниках, монетах и портретах. И гадать: кто он был, этот таинственный Освободитель? Чего желал на самом деле? Отчего так получилось, что именно ему, чуть ли не презираемому современниками, выпала эта удивительная доля? Почему Клио была так милостива к нему? В книжках М.С. Горбачева потрясенные потомки ответа не сыщут: про книжки не будем в юбилейные дни… О философском наследии лучше в другой раз. Про километры кинопленки, записанной на разнообразных съездах, тоже, знаете, ни к чему. Тем более о политических победах. Весь путь генерального секретаря ЦК КПСС — из Кремля в Горбачев-фонд — устлан шипами, разочарованиями, трагикомедиями и завершен жирной точкой отставки в конце. Вся так называемая карьера — раздолье для циников и насмешников. Просчеты, метания, кадровые провалы, вялое лукавство. Где величие, в чем? Кто у нас гении человечества? Попробуем разобраться. Говоря о политиках, мы редко применяем к ним те человеческие качества, которые сами ценим в людях. Кто у нас гении человечества? Как правило, великаны, взирающие с горных высот, заваленных трупами. Великие полководцы, императоры, грозные цари, победители в классовых битвах, провокаторы гражданских войн, собиратели земель русских и нерусских. Легко представить Александра Македонского, пирующего среди сломанных стульев, или Ивана The Terrible, убивающего своего сына, или Ильича на броневичке. Вообразить их живыми людьми, участниками диалога с нами, невезучими статистами истории, просто невозможно. Все — памятники, с протянутой дланью, на громадных лошадях, в треуголках, шинелях и кителях. Толпы медных всадников и озирающиеся мы, бедные Евгении, вечный страх, вечная погоня. Бессмертные нелюди и смертный народ. Горбачев оказался чужим среди великих. Живым. Самолюбивым, говорливым, влюбленным в свою жену, слабым и спотыкающимся на каждом шагу. Не похожим на своих бронзовеющих предшественников и потомков в Кремле, грешным и человечным, вечно рвущимся в толпу, к нам, чуть не отталкивающим свою охрану. Только такой и мог сотворить и натворить с нами все, что мы бы и сами сделали, окажись на его месте. Совершить все те ошибки, что мы бы и сами совершили, доверь нам партия руль и партийный скипетр. Развалить все, что и так держалось на соплях, только ткни и слегка подергай… Человеческое рифмовалось со свободой. Да и стоит ли всерьез говорить об «ошибках»? Страна, доставшаяся молодому генсеку после многолетней гонки на лафетах, была в состоянии куда худшем, нежели ельцинская Россия, подаренная Путину. Речь не только об экономике: мировое посмешище и страшилище, империя зла на глиняных ногах, государство наше вызывало острейшее чувство стыда у всех, кто в нем жил и хоть что-то соображал. Омертвелым членам политбюро было все равно, какой страной они правят и что в мире о них думают. Живому, честолюбивому Горби это не было безразлично. Он понимал, что без крутых перемен не обойтись, и мягко назвал их перестройкой. Он знал, что на Западе, где жизнь развивалась по нормальным законам человеческого общества, экономика функционирует успешней. Он полагал, что соединение лучших черт бессмертного ленинского учения с живым опытом остального человечества выведет империю из тупика. Он верил, что в России можно построить капитализм под руководством коммунистической партии. Он думал, что ветхую громоздкую посудину стоит лишь как следует подремонтировать, подлатать и — пускаться в дальнейшее плавание. Он не знал, что ее нельзя трогать: рухнет, потонет. Свобода и развал Свобода и развал были запрограммированы в те дни, когда Михаил Сергеевич задумался о переменах и осторожно включил прожектор перестройки, не подозревая, сколько там прикручено к выключателю в тротиловом эквиваленте… Все прочее: шумные съезды, раскол партии, явление Ельцина, кадровые озарения советского президента, превратившие заурядных его холуев в путчистов, — малозначительные детали. Впрочем, потомкам будут интересны и другие исторические подробности горбачевской эпохи, ее закономерности и свежие политологические открытия. Они прочитают о том, как в те далекие годы эмпирическим путем был выявлен новый русский закон общественного развития: уверенно двигаясь к рынку и демократии, империя должна пройти неизбежный этап кромешного бандитизма. Причины, по-видимому, сыщутся в криминальной сущности тоталитарного государства, помноженной на историческое своеобразие загадочного нашего пути. Потому ничего другого из горбачевской перестройки — этого скрещения русской судьбы с заграничными чудесами, колючей проволоки с парламентской этикой — и выйти не могло. Беда заключалась в том, что за годы социализма на территории СССР было построено уникальное государство, соединившее в себе самые светлые мечты человечества и самые мрачные уголовные черты. Отдельные пессимисты договариваются даже до того, будто идея свободы, равенства, братства, заимствованная на Западе, была по-своему хороша, но Россия наполнила ее новым содержанием. Будто бы именно уголовщина была движущей силой октябрьского переворота и советской власти, ее повадок и методов управления. Романтические бредни утопической философии и радикальные экономические теории, соединившись на нашей почве, дали неслыханные результаты, обогатившие словари народов мира неологизмами типа «колхоз», «ГУЛАГ» и почему-то «спутник». А потом — «перестройка». О результатах не догадывались, затевая эту самую перестройку, отдельные члены политбюро ЦК. Об этом не догадывался лично Михаил Сергеевич. По причине живого ума… Первые всходы нашей демократии — криминальный геноцид в Сумгаите, погромы в Баку, Фергане, Туве — как бы подтвердили эту высказанную выше весьма пессимистическую мысль. Довольно скоро выяснилось, что передел власти в стране обернулся криминальным переделом всенародной собственности, принадлежавшей ранее государству и его верным слугам из партийных верхов. Вообще говоря, империя разрушалась коммунистами с двух сторон: снизу ее приватизировали, кусали, обгладывали веселые ребята лет 30 — 50 с вневозрастными комсомольскими значками, партбилетами и другими красными книжечками, а сверху идеалисты осуществляли «политическое руководство». Для этих целей империя была не нужна, и ее тоже приватизировали, растащив на куски. Другая альтернатива Была ли «другая альтернатива», как говаривали в перестроечные годы? Была. Ничего не трогать, гнить потихонечку заживо при зрелом социализме. Или, почуяв угрозу власти, сразу отыграть назад, пока еще у Кремля имелись спецсилы и спецсредства. Покончить с беспределом, начав со свободы. К чести Горбачева, он этого делать не стал. А мог бы. Любой из великих людей на его месте не пожалел бы ни пуль, ни крови. Хотя бы из страха, но скорее по убеждению в необходимости людоедства для пользы страны. А Михаил Сергеевич начал метаться между Вильнюсом и Лондоном, между собакой и волком, между Москвой и Форосом… Генсек ЦК КПСС, мертвая функция с мертвой книжкой Ленина в руках, обязан был круто переложить руль: тысяча-другая арестов быстро привела бы в чувство «коммунистов за демократию»… Живой человек, с его живым, природой заложенным ужасом перед насилием, должен был отступить, испугаться, потерять голову. Великий человек одержал бы разгромную бесславную победу. Живой человек был обречен на поражение. Спор о вольном русском слове …В августе прошлого года Михаил Сергеевич вернулся в свой кремлевский кабинет. В тот самый, откуда в декабре 1991-го был бесцеремонно изгнан Ельциным, Хасбулатовым и примкнувшим к ним Бурбулисом… Вернулся ненадолго и по пустячному делу: поддержать в глазах Запада имидж ельцинского наследника Путина, восстановить — после девятилетнего перерыва — преемственность власти в Кремле. Но уже месяц спустя, в сентябре, Горбачев зашел туда по иным делам и в ином качестве: ходатаем за свободу слова, председателем общественного совета НТВ. Встреча вышла историческая: отец оттепели и сторонник заморозки спорили о вольном русском слове. Сошлись на том, что свобода неприкосновенна, но закон есть закон… Рассказывают, что при первом посещении Кремля Михаил Сергеевич очень волновался, а в другой раз был спокоен, сдержан, дружелюбен и уверен в себе. Что и правильно: живая история, встретившись с маленьким неинтересным сюжетом, должна проявлять снисходительность. В дни юбилея Горбачев опять во главе партии. Трудно сказать, как сложится судьба ведомой им российской социал-демократии, а лучше и вовсе оставить эту тему. Даже если Михаил Сергеевич со своими славными, хотя и несколько таинственными эсдеками, выиграет будущие выборы, он уже при всем желании не сумеет перевернуть историю и оставить в ней яркий, немеркнущий новый свет. Выбираться из нынешней трясины, куда угодили мы вовсе не по его вине, будем без Горбачева и, боюсь, еще нескоро начнем. А сегодня — день благодарения. Юбилейные годовщины. В феврале — 140 лет со дня отмены крепостного права. 2 марта 1931 года родился Михаил Горбачев. Президент СССР. Великий человек, живой человек.