Их “обзывают” “постмодернистами”

Месяц тому назад в Финляндии прошел очередной, юбилейный — 20-ый по счету — Лахтинский Международный Писательский форуме (the Lahti International Writer’s Reunion). Данный писательский форум давно уже считается престижным и занимает в европейском международном календаре видное место. Например, в 1997 году здесь побывали Kobo Abe , Vasily Axenov, Miguel Angel Asturias, James Baldwin, Alexandra Berkova, Malcolm Bradbury, J. L. Doctorow, Gunter Grass, Salman Rushdie. А в 1999 году от Казахстана был приглашен Мурат Ауэзов. Участником международных писательсикх встреч был и поэт Бахытжан Канапьянов. В этом году Казахстан представлял писатель и философ Дидар Амантай. Кстати, несколько эссе и статей Дидара Амантая были опубликованы в нескольких газетах Финляндии на финском и шведском языках. С крахом коммунистической идеологии “инженеры человеческих душ” на всем постсоветском пространстве оказались в своеобразной тени, они теперь куда реже попадают в фокус общественного внимания. Поэтому Лахти послужил хорошей оказией для того, чтобы встретится с человеком для которого литература и литературные процессы не пустой звук.

Д.Амантай: Сейчас мировая литература переживает бурный рост и кардинальные изменения. Все это можно объяснить постмодернистским ощущением. В рамках данного ощущения можно объединить все современные течения, хотя постмодерн как культурное явление тоже ставится под сомнение. Причем никто себя не объявляет “постмодернистом”, это их так “обзывают”. Тех, кто интересуется какими-то современными проблемами искусства и культуры, и тех, кто хочет осмыслит то, что вокруг происходит, электронные и печатные СМИ со спешкой называют постмодернистами. В принципе, такие вещи случались и раньше, когда Камю относили к “экзистенциалистам” и он публично отрекся от таких лавров. Беседуя с разными писателями из разных стран, такими как Эммануэль Карер (Франция), Чуан Гуат Ен (Малайзия), Евад Флисар (Словения), Сунао Сузуки (Япония), Гаетан Суси (Канада), я убедился, что литература жива и вопреки нашим горестным ожиданиям не собирается умирать. К тому же там, на Западе, книги публикуются со стремительной быстротой и в случае успеха так же стремительно экранизируются. А поиск художественных методов выражения продолжается, и, как мне показалось, небезуспешно.

Д.Амантай: Казахская литература очень сильно отличается от западной литературы, точно так же, как отличается от западной литературы – русская. Вся наша трагедия в том, что мы “по дискурсу”, то есть по способу выражения текста и по “сцеплению структур значения, обладающих собственными правилами комбинации и трансформации”, – русская литература. Мы повторяем стили изложения и формы повествования. Хотя о тотальном сходстве речи не идет. Сходство на уровне текстуального значения. Русская описательная проза полностью была заимствована казахской литературой. Все это идет от Толстого. Русская проза 19-го века дала два великих начала: это Толстой и Достоевский. Все крутится вокруг них. Но русская проза 20-го пошла по пути толстовской описательной прозы. А духовная высота и духовный поиск, и соответственно, подобающий на этим духовным вершинам собственный стиль – был забыт. Никто в 20-ом веке не пытался экспериментировать на “материалах” Достоевского, а лишь соревновались с Толстым, пытаясь его превзойти. Когда западные коллеги русских прозаиков, осваивая модерн, пытались реагировать на современный мир уже другим способом, в России писали такую же прозу, что создавали русские писатели в 19-м веке, исключая Достоевского. Об этом даже Иосиф Бродский писал. А на Западе уже появились пророческие произведения иной формы изложения. Флобер, Кафка, Джойс, Пруст, Гессе, Алан Роб-Грийе, Борхес, Камю, Сартр… В контексте данного анализа казахская литература 20-го века уж очень похожа на русскую литературу, хотя мы имели сильные и богатые устные традиции, которые дали бы толчок литературе иного направления. Но мы не совсем уж бедные, у нас тоже были свои нестандартные вещи: “Коксерек” и другие новеллы Мухтара Ауэзова, “Конец легенды”, “Пропасть”, “Гнедой конь” Абиша Кекильбая, “Смутное время”, “Смерть борзого” Мухтара Магауина, повести Оралхана Бокея.

Д.Амантай: Люди, которые пытались мне оппонировать, не хотят заглянуть хотя бы в философские, культурологические и обширные современные литературные словари. Они нашли бы определения некоторых современных терминов и все стало бы ясно. Мои оппоненты данный способ изучения путают с модными течениями начала 20-го века, когда каждый второй с приходом в искусство объявлял о появлении нового течения и тем самым делал себе имя и деньги. А постмодернизм – серьезная философия эпистолярного жанра. Такие авторитетные имена, как Жиль Делез, Жак Деррида, Жан-Франсуа Лиотар, Мишель Фуко, Юрген Хабермас, Бодрийар, Гваттари и др., прямо или косвенно имеющие отношение к постмодернизму, свидетельствуют о том, что за этой “веселой наукой” стоят серьезные исследователи и интеллектуалы, кумиры читающей и думающей части планеты. Говорят, это чисто западное явление. Простите, тогда откажитесь жить в той цивилизации, в которой вы пользуетесь технологическими изысканиями иных и чуждых культур! Мы все по-разному относимся к этому явлению, но оно… есть. Другой вопрос, что хорошо в нем и что плохо. Не заметить этого или объявить все это “империалистическими происками Запада или Америки” — это не ответ, а уход от ответа. Мы должны достойно и вовремя отреагировать на данное явление, и только таким способом мы защитим и приумножим нашу культуру, а также не отстанем от мирового цивилизационного развития. Лиотар пишет: “Эклектизм является нулевой степенью общей культуры (выделено мной, Лиотар пишет не частной национальной культуры): по радио слушают реггей, в кино смотрят вестерн, на ленч идут в закусочную Макдоналдса, на обед – в ресторан с местной кухней, употребляют парижские духи в Токио и носят одежду в стиле ретро в Гоконге…” Здесь мне вспоминается знакомый пассаж Бека Ибраева, когда он говорит, что, если цивилизация идет на спад и наступает эпоха застоя, приходят варвары и разрушают данную культуру, и дают толчок к новой культуре. Конечно, Бек здесь говорит в символичном ключе, сравнивая нераскрытые потенциалы малых народов в наше время с походами гуннов в прошлые века или даже с порывом талибанов разрушивших статую Будды. Постмодернизм – это учение о явлении постмодерна в культуре и в искусстве. А постмодерн – это не прихоть современных ведущих философов, которые активно начали изучать данное явление в начале 80-х годов 20-го века. Модернизм конца 19-го и начала 20-го веков дал название постмодернизму. И постмодерн появился как оппозиция к модерну. Как И. Бродский пишет: “в сущности, модерн – это сжатая и лаконичная — классика”, так же постмодерн – это сомнения в постулатах модерна. Модерн стремился к гармонии и единству, текст имел сжатость и лаконичность, вся техника и приемы письма стремились придать общему тексту завершенность. Это было ответ на политические, экономические и социальные катастрофы того времени. А постмодернисты, начиная с их критики метарассказов (истории человечества, религиозных книг, литературы как таковой…), кончая многочисленными попытками построить собственные постмодернистские тексты, сомневались во всем и везде, находя противоречивые моменты в их контекстах. Играя текстами предыдущих лет, десятилетий, веков, они сомневались в существовании законченности. Они первыми видели, что тексты по своей природной структуре дискретны. Но появлялись удивительные книги, такие как “Имя розы” Умберто Эко и “Хазарский словарь” Милорада Павича. И попытка Олжаса Сулейменова (кстати, вполне научные!) восстановить словарный фонд языка Малого Человечества тоже выглядит почти постмодернистской. Но еще надо помнить, что “только новые формы способны нести новое содержание”, и поэтому никогда не избежать эксперимента. Дело в том, что тексты казахские “ура-патриоты” понимают слишком буквально, и очень ревниво и агрессивно относятся к деконструкции и реконструкции литературных классических текстов и канонов, а так же к изменениям стиля и дискурса. Наверное, в их сознании до сих пор сидит так называемый “соцреализм”, когда искусство должно было отражать действительность так, чтобы она была похожа на реальную жизнь, но тогда камеру надо ставить на улице надолго, чтобы получить еще более реальную картину. Ведь творчество начинается только тогда, когда у тебя нет ни точного детального плана, ни точных чертежей твоего данного “литературного проекта” и ты не знаешь, какой у тебя будет финал. А если ты знаешь, как это делать и ты такое делал не раз, тогда ты, просто-напросто, – сапожник, который за день шьет несколько пар сапог, потому что он заранее знает как быстро это делать.

Мне очень жаль, что мы, казахские писатели любого поколения, говоря о постмодерне, еще не успели освоить даже модерн. Мне кажется, весь сыр-бор от этого. Когда мы спорим, мы говорим на разных языках. Русская литература 20-го века, несмотря на все огрехи, счастлива тем, что у нее есть Бахтин, Владимир Набоков, Михаил Булгаков и Андрей Платонов. А у нас и проза, и литературная критика находятся уровне социальной антропологии. Тексты не читаются, все ограничено в рамках русской официальной литературной критики. До сих пор Белинский в авторитете. Я, когда читаю какой-то новый рассказ, (я стараюсь всегда читать все новое, что мне попадется), ищу какие-то отклонения от классического выполнения. Меня радует, что сейчас тексты уплотняются. Плотность текста идет в ногу с ритмом времени, хотим мы этого или нет. Даже постмодернисты в сжатых текстах делают экскурсы во многие столетия. По большому счету, пока в литературе все постмодернисты – это интеллектуалы. Но пока. Потому что постмодернизм имеет одну слабую сторону, он открывает дорогу и обывателям, и спекулянтам. Уже в живописи и архитектуре халтурят. Кино еще держится. И еще одна важная деталь: современная проза и киноязык сближаются, сейчас не важны твои лингвистические отвлечения, а важны события, которые ты разворачиваешь, это может быть события действий, события мыслей, события твоих чувств. То есть все, что ты создаешь, должно быть в форме события. Должно “что-то происходить” и “что-то случаться”.

Д.Амантай: Да, сейчас не только казахская, но и русскоязычная казахстанская проза в затишье. Я не в курсе, чем живут мои современники. Редкие рассказы, которые удается прочесть, и которых в последнее время стало все меньше на страницах периодики, не дают полную информацию о том, что происходит. И поколенческие различия слишком локальны, чтобы говорить о некоей масштабности. Допустим, когда говорят, что то поколение пришло с тем-то или внесло то-то, я думаю, люди немного лукавят или преувеличивают. После шестидесятников в казахской прозе до сих пор все – “шестидесятники”. Да, шестидесятники отличались от Мухтара Ауэзова, теперь мы должны отличаться от них. Эпический язык и эпический размах, существующие в казахской прозе, и тотальная описательность стиля, и натур-реализм, а также социально-антропологическая тематика – все должно модернизироваться и слиться еще с другим дискурсом, сохраняя корни, но изменяя формы и технику изложения. Казахская проза 20-го века тоже был экспериментом на лад русской прозы, а ведь мы могли бы иметь совсем другую прозу. Дай бы нам немножко свободы тогда , мы открыли бы границы других литератур и культур, но об этом никто не говорит сейчас. Ведь, по существу, мы были как чистый лист по опыту письменной литературы и могли бы там нарисовать что угодно, но соразмеряя и изменяя все согласно устной нашей литературе.

Д.Амантай: Я не пессимист в отношении будущего духовной жизни Казахстана. Любое материальное процветание дает толчок к развитию духовности. Так было во все времена. Но другое дело, насколько мы отстанем за это время. Запад идет вперед, находя в себе противоречия и разрешая их. И влияя на всю планету. А Восток дал свой ответ Западу: Япония, Корея, Малайзия, Сингапур, Иран, Китай и так далее. Говорят, техническая цивилизация дает комфорт и общество будет строиться на достижении комфорта и обладании им. А мы-то знаем, что духовность требует немного “печали”, хотя и “светлой”. Пока это – неразрешимая дилемма, которую надо решить “властителям дум ”. А потом придет и вера во что-то духовное и высокое.