После окончания вуза и двухлетней примерки на себя рабочих костюмов различных профессий (каждая из которых, впрочем, не продолжалась больше месяца) я наконец решил “остепениться” и найти постоянное пристанище для собственных умственных способностей и источник для существования. Лето – неблагодарное время для подобных поисков, но вот в самом конце августа мне позвонила знакомая девица не самого строгого поведения и сообщила радостную весть, меня изрядно ошарашившую. Дескать, она, окончив педколледж, устраивается на работу в школу. Мне же она предложила пойти по ее стопам, то бишь направить их в стены среднего учебного заведения. Я живо представил себе школу, которая могла бы взять на работу подобного учителя. Но решил, что попробовать-то можно, тем более что, как я думал, с таким образованием, как у меня, дорога к детям заказана. Хотя тут же вспомнил моральный облик своей знакомой и понял, что, в принципе, еще не все потеряно.
Поход в отдел кадров оказался краткосрочнее и проще, чем я даже мог себе представить. Для начала меня, правда, представили руководству школы в лице директора и завуча. Первый вопрос несколько обескуражил: “Что бы вы могли вести?” От неожиданности я смог только произнести: “А что нужно?” В ответ мне был перечислен практически полный список школьных предметов, среди которых я обнаружил для себя много нового, в частности военную подготовку, психологию, экономику и валеологию. В мое время что-то из этого перечня еще не было придумано, а что-то уже было отменено. Трезво взвесив свои возможности и желания, я скромно осведомился, а не интересует ли потенциальных работодателей мое образование? Узнав, что запись в дипломе гласит “История журналистики”, мне тут же предложили взять 9-е и 10-е классы, чтобы познакомить их с течением реки времени. В довесок (чтоб не расхолаживался) прицепили НВП в тех же параллелях. Потом уже, через месяц работы, мне объяснили, что учителей практически во всех школах не хватает настолько, что готовы брать любого человека с улицы, лишь бы образование хоть как-то соприкасалось с будущим предметом. В отделе кадров все решилось, как я говорил, еще быстрее. Выдали список документов из десятка пунктов и экземпляр трудового договора и наказали предоставить их в месячный срок.
Как писал Джани Родари в своем незабвенном стихотворении, у каждого дела запах особый. Когда я в ночь перед первым рабочим днем на новом месте, неожиданно для себя переживал по этому поводу, то думал, что учительская работа пахнет мелом и влажной тряпкой, типографской краской учебников и цветочной пыльцой на День учителя. На деле все оказалось гораздо прозаичнее. Нынешняя школа пахнет подхалимажем, раболепием перед властью и… местным туалетом (последнее, впрочем, было всегда). После десятилетия относительной свободы, начавшегося в последние годы перестройки, когда в школах можно было делать все, что угодно, разве что не марихуану за дверями “М” и “Ж” покуривать, минобр в срочном порядке начал закручивать гайки. Жесткие директивы по принципу “Партия сказала, комсомол сделал” и ни малейшей возможности отклониться от норм. В противном случае из-под директора тут же вылетает его мягкое во всех смыслах этого слова кресло, поэтому главный школьный начальник тут же превращается в местного городового, с готовностью колесующего любого, кто посмеет отклониться от исполнения приказа.
Признаюсь, порог школы переступил с некоторым трепетом, все-таки не делал этого без малого семь лет. Перемены разительны, неожиданны, а зачастую смешны. Если раньше в фойе детей и их родителей встречал Владимир Ильич, то теперь другой глава другого государства. Поражает разнообразие тем настенных стендов: “Я выбираю безопасный секс”, “Что ты сделал для профилактики ВИЧ?”, “Если хочешь быть здоров, закаляйся!” (причем лучше всего, как Порфирий Иванов и его нынешняя рьяная последовательница) и тому подобная лабуда. Сразу вспомнились сетования другой своей знакомой, чей ребенок после первой недели в школе стал задавать вопросы наподобие: “А что такое секс?” и “Почему нельзя колоться использованным шприцем?”. И ведь действительно, нынешние дети еще с десяток лет не знали бы ничего ни о наркотиках, ни о СПИДе, ни о возможности вместе с закалкой подцепить воспаление легких, если бы не настенная агитация в колыбели среднего образования. Безусловно, говорить об этом надо, но ведь не восьмилетним детям, у которых сразу срабатывает рефлекс “попробовать то, что нельзя”.
Но вот я и в кабинете. Передо мной десятый класс, для меня, правда, пока что первый. Звенит звонок, и по приобретенной при получении звания “лейтенант запаса” привычке (ведь не зря же мне дали еще и НВП) я встаю по стойке “смирно”. И тут вверенные мне дети начинают… петь. От неожиданности я чуть не сел мимо стула. Вдоль голых стен кабинета, декорированных лишь портретами всем известных ханов и биев, понеслось гулкое “Жаралган намыстан…”. Если бы предупредили, я, может, и сдержался бы, но о том, что уже не первый год ученики должны начинать свой день с пения гимна акапелло, мне никто не сообщил, поэтому я совершенно искренне начал хохотать. Теперь представьте себе картину: раннее утро, вдоль парт стоят двадцать с лишним дылд, вразнобой и коверкая слова, поющих гимн республики, а перед ними, обхватив руками голову, сидит еще довольно молодой человек и громко ржет.
Не подумайте, я не имперский шовинист какой-нибудь и не анархист, у которого дома в красном углу висит портрет Нестора Махно, но нельзя, нельзя прививать любовь к родине, к ее символам в приказном порядке. Это должно идти от сердца, из глубины души, если хотите. Чудовищно давать ребенку текст гимна (а петь, как мне потом объяснили, дети должны не просто куплет-припев, а весь гимн полностью) и говорить: “Завтра выучишь от сих до сих, а не то будешь вечным дежурным!” Он выучит, потому что кому охота горбатиться с тряпкой после уроков, но потом его реакция на этот текст и музыку будет подобна моей. Хотя, если честно, не помню, чтобы меня заставляли учить гимн СССР, который я до сих пор помню и отношусь с уважением.
Но вот эпопея с почитанием государственных символов закончена, и я наконец могу познакомиться со своими подопечными. Да уж… Мужская половина — все как один выше и шире, а женская… В общем, практически всем уже давно пора забросить школьную парту и отправляться прямиком в загс. Каждое поколение про следующее после себя говорит: “Вот акселераты!”. Только когда же эта акселерация кончится?
Больше всего в первый день я боялся облажаться. Вдруг зададут они мне вопрос, а я, хоть в истории шарю получше многих нынешних учителей с соответствующим образованием, ответить не смогу. Но мои опасения были напрасны. Их ничего не интересует, просто ничего. К первому уроку я, естественно, не приготовился, и после проверки посещаемости предложил ученикам выбрать тему для разговора. Любую, абсолютно из любой сферы, но только интересную и познавательную. После ожидаемых вопросов о моем возрасте и семейном положении темы неожиданно кончились. Вернее, осталось их только две: сотовые телефоны и предпочитаемая мной марка сигарет. Все! Еще надеясь на лучшее, я попытался вернуть их в историческую стезю, но тут же был жестоко разочарован. Имена Цезаря и Жанны д’Арк, кроме того, что она была девой, ни о чем им не говорят. Как, впрочем, и многие другие.
После урока меня ожидал еще один сюрприз: мне выдали поурочный учебный план, согласно которому я должен был преподавать лишь один предмет – историю Казахстана, остальная история в плане на это полугодие не предусмотрена. Выдали еще и учебник, красивый такой, глянцевый, чуть ли не в подарочном оформлении и абсолютно политизированный. Может быть, я в истории разбираюсь не настолько хорошо, как о себе думаю, поэтому все нововведения в дела давно минувших дней комментировать не буду и оставлю их на совести авторов этого пособия. Скажу лишь, что выдержано оно в стилистике того полотна, о котором я упоминал в материале “Из всех искусств для нас важнейшим является… театр”.
Единственным светлым пятном первого рабочего дня стало совещание всего педсостава школы. Вот уж где я получил истинное удовольствие, одновременно поняв, что учителя очень многое перенимают у тех, кого обучают. Это был натуральный бедлам, основной темой которого стало недостойное поведение учеников школы, отправленных (за их же деньги) в главный концертный зал города с почетной миссией посетить концерт фонда “Бобек”. Дескать, и не хлопали они, когда президент упомянутого фонда появлялась на сцене, а если и хлопали, то недостаточно исступленно, и смеялись не в те моменты, которые в сценарии концерта отмечены как “бурный смех в зале”, в общем, не ученики, а диссиденты какие-то. Классные руководители оправдывались тем, что не выдали им на руки копию сценария, а не то бы их подопечные не только хлопали, но и одобрительно гудели и восторженно свистели. На этом совещание собственно и завершилось: класруки взяли повышенные обязательства, а дирекция пообещала не снимать с них больше, чем треть зарплаты.
Кстати, о зарплате. Я, конечно, не ожидал, что мой скорбный труд будет оценен цифрой с шестизначными нулями, но в день получки понял, почему я – одновременно историк и военрук, хотя имею на руках диплом об окончании журфака. За такие деньги согласятся работать либо полные сумасшедшие, либо законченные альтруисты вроде меня. Конечно, нагрузка у меня не ахти какая, но попался мне на глаза под стеклом стола в одном из кабинетов корешок другого, более заслуженного и загруженного, учителя. А в нем все, как на ладони, видно: проведенные часы, классное руководство, проверка тетрадей, выслуга лет, минус, естественно, налоги и вклад в обеспечение собственной старости (если
, конечно, не обманут), итого двадцать тысяч тенге, то есть около ста тридцати долларов. Конечно, это не так уж и мало, но и, без сомнения, не много. А тем более, когда весь рабочий день находишься в нервном напряжении: и от этих деградирующих, но одновременно акселерирующих детей, и от сбрендившего на почве выполнения инструкций и положений начальства.Скоро заканчивается первая и, наверное, последняя в моей жизни учебная четверть, проведенная мной не в качестве примерного школяра за партой, а по другую линию фронта. Из школы я уйду. Это уже точно. Тем более что мне, как военруку, поручили с каждым из вверенных мне классов выучить подходящую строевую песню на государственном языке (интересно, где ж я их столько выкопаю, в каком песеннике?), чтобы с ней участвовать в смотре “Жас улан”. Видно, как считалось у нас, что в армии главное – это песня, так и считается. Всё! К черту все это вылизывание одного места и одной темы, все эти бесконечные планерки с обсуждением того, что мы уже вылизали, а что еще не успели и что обязательно вылижем. Буду опять работать то тут, то там, но, по крайней мере, почувствую себя снова относительно свободным человеком, а не винтиком машины. Может, винтиком быть и неплохо, но только в машине, выполняющей достойную и нужную функцию, коей наша средняя школа сейчас не является. Напишу заявление, отдам в отдел кадров и не буду появляться в школах еще лет десять, тем более, что никаких документов оттуда забирать не надо: их у меня там так никто не проверил и не спросил…