Начало см. здесь
Дос не испытывал страха смерти. Он им жил. Это осознание пришло позже, когда Дос стал задумываться над тем, что же принуждает его упираться глазами в пол. Страх становится естественным состоянием, в котором он подобен вещи в самой себе. Нет контраста с чем-либо, а потому и сравнивать не с чем. Дос теперь знал, что страх и испуг – не одно и то же. Обычная, естественная реакция эмоционального всплеска не может продолжаться долго, на то она и реакция, реагаж на конкретную угрозу. Со страхом – иначе. С ним живешь, в нем живешь и … для него живешь … как ни странно. Да, для него.
Лишь мертвые ничего не боятся, живые об этом только мечтают. Устремленность к смерти и есть проявление жизни. Дос теперь хорошо понимал это. Можно радоваться откусывая от яблока, и можно сокрушаться тому, как оно убывает…, но то, что это непременно кончится… кончится, со всей безжалостной предсказуемостью… кончится только потому, что однажды началось… кончится оттого, что знаешь это.
Досу иногда казалось, что некая сонная одурь кутает его словно в вату. И если, громадным усилием воли, доводилось стряхивать этот сонный морок, то становилось еще страшнее. Это и был тот контраст, на фоне которого приходило чувство мимолетного пробуждения – так, не сплю. Но именно это и ужасно: ведь это значит, что я спал все это время. А значит: ходил, говорил, решал, убеждал… и все это во сне!
От страха Дос по новой укутывался в состояние привычной боязни испугаться собственного пробуждения.
Рассказать кому-нибудь? А стоит ли? Да и честно признаться – Дос и для себя… все это… недостаточно четко формулировал… и делиться с кем-либо… когда еще сам не до конца…
Нет. Ерычу… ему вроде удалось кое-что растолковать …
— Ну, вот, смотри… Сколько времени прошло как за стол сели? И часа нет… А вы уже чокаетесь так, что проливаете водку на стол… на то, что на столе. И я просто вынужден следить – куда капнуло: на мясо… на салат, ну и так далее. И я просто рыщу глазами – куда?! Куда моя смерть прячется …
— Да, уж – шугаешься конкретно… И что, постоянно в такой напруге?
— Неважно. Но я знаю… я её предельно ясно вижу… вот это в рот положу… и все – трындец! А вы не видите, хотя трескаете… мой яд целыми рюмахами… еще за здравие.
— Да, ладно… Ты ж сам… коданулся… никто не заставлял. Да и чему завидовать? Сам же знаешь – сегодня нажремся, а завтра – тебе будем завидовать, что тебя похмелье не ломает…
— Так и я про то… Мне капли достаточно будет, а вам — по пузырю, по ящику, по цистерне… но главное – для того же результата…
— Все там будем. Чего заранее-то
…— Да в том-то все и дело… нет никакого “заранее”. Просто я… себе же… как срок назначил… сам. А вы живете – сколько отмерено. Время у вас – другое.
— Как это другое? Пространство может быть другим, а время единое… вечное…
— Вот-вот… Кажется, догоняешь… Не время, конечно, а понимание времени. Оно у вас… иначе… не идет, нет… вы иначе идете по времени, а оно единое и вечное, спору нет. Вы проходите по времени иначе, чем я. Но все мы идем… по времени. И всё… и все просто идут по времени. Целые поколения. Меняются только наблюдениями, а время – стоит незыблемо.
— А-а… кажись, догнал. Не время… идею времени. Оно у нас другое потому, как идем мы – нетвердыми шагами… Ты это хотел сказать?
— Примерно. Но не совсем то. Вы просто не замечаете времени. Тем и рады. А у меня оно – сконцентрировалось. Конкретный тайм-код светит…
— Теперь догнал. И догонюсь, пожалуй. Ну, давай… за незамеченное время! А проще – “за жисть”!
***
Дос позже узнал, что этот разговор слушал Нурик. Тот, кто отвез тогда на кодировку, тоже, как и Ерыч, друг детства. Нурик позвонил. Нурик взялся за дело.
— Старик, я беспокоюсь. И не за Ерыча.
— Что, он опять бухает?
— По черному. Но разговор сейчас не о нем…
— Почему же? Я чувствую, ты и его собрался спасать.
— Придется. Но я не об этом… хотел с тобой… Слушай, мне как-то не по себе, что ты… ну, в себя ушел… совсем.
— И что теперь? Мои дела…
— Не дело это. Одному хреново, сам знаю. Бывало. Когда жена уходила и детей забирала. Сначала – ничего. Даже радостно. “Асса! Савсэм адын! Савсэм адын!” Да… А потом – хреново так, что хоть на стенку лезь. Или в петлю полезай…Что ни в какие ворота… Я знаю… ну, примерно представляю… Каково одному…
— А ты никогда не допускал мысли, что это естественное человеческое состояние? Ведь рождаемся и умираем в одиночку…
— Ты это брось! Эрудитские сопли – вопли в собственную жилетку. Нет, всё – тебя вытаскивать пора! Киснешь…
— Все на одного, да!?
***
Дос и сам уже пытался “встряхнуться” и выйти… Вот только – куда? Тогда он еще не знал, что идти – это по большому счету, некуда, но он встряхнулся и вышел…
Бывшие одноклассницы, стоило им сойтись вместе, непременно затевали какие-то совсем уже старушечьи пересуды. О ценах, о ремонте, о дороговизне, о кошмарных временах… потом, по кругу: о дороговизне, о ремонте, о ценах, о кошмарных временах… и снова… о ремонте, кошмарных временах, о дорогой цене, которую придется заплатить… за кошмар ремонта… и еще раз…
Бывшие одноклассники – кто не пил, был слишком занят, кто пил – был слишком этим занят. Кто, как и Дос, оставался где-то посредине, сходились во мнении: не пить – скучно, а пить – тоскливо. Этим и оканчивалась задушевная часть таких встреч, и остальное время одноклассники дулись в карты. Или играли на бильярде. Или шли в кегельбан. Или – к игровым автоматам. Или – к проституткам. В смысле – в сауну… В общем – скучновато… зато не тоскливо. Этим бы и успокоиться, да только… все как-то… не то…
Дос иногда не понимал, чего же ему не хватает. Работа, какая ни какая, но была. Дос сотрудничал с несколькими рекламными агентствами сразу и при хорошем заказе случалось огребать неплохо. Квартира была, машины не было. И уже в этом можно было разглядеть позитив: никуда не нужно ехать, только потому, что есть машина.
Досу действительно некуда было ехать. Разве что ради самого процесса перемещения в пространстве. Не во времени, нет… С этим нужно было оставаться дома и смотреть в пол. Что Дос и делал. Пока не вычитал где-то фразу, которую потом любил повторять: \»Хорошо одному! Вот только некому рассказать, как тебе хорошо одному!\» Примерно так цитировал Дос по смыслу, притворяясь веселым простачком. Одиноким.
***
Перед тем как за него решительно не взялся Нурик, Дос попытался решить эту проблему сам. Или, как он это называл, \»позиционировать себе в личном плане\». Женщин вроде бы хватало. Но их не было. Не было. Когда Дос понял это, он действительно испугался. Одной этой мысли… и испугался.
…Со шлюхами все понятно. Работа такая — тяжелая, грязная, опасная. Но древнейшая. И работают. Куда денешься… Обществу куда-то надо сливать болезненный темперамент постиндустриальности…
…С “ночными вдовами” тоже неясности практически отсутствуют. Ну, нужен бабам любовник, который иногда подкидывает “на чулки”…
…Кроме них… еще и “разведенки”, “матери-одиночки”, “вечные невесты”, “лолиты”, “вековухи”… Словом, имя им – легион. Женский.
Вот только женщин – нет. Ну нет, почему-то. И весь сказ.
Когда Дос пришел к этой мысли, ему стало не по себе. И было отчего: женщин не было.
***
По голосу Нурика Дос понял – все уже решено. За него – тоже.
— Сегодня вечером – у меня. Без разговоров! С помытой рожей. Форма одежды – парадно-выгребная.
— А шею мыть?
— Мыть. Хомут больно красивый.
Фая действительно была красива. По-настоящему, по-бабьи красива. Да, именно так, по-бабьи. Без всяких там новомодных определений “секси”, “матрона”, “топ-модель”.
Красивая баба – обидный ярлык. Только на него не обижаются… Красивые бабы…
(продолжение следует)