Существует ли то, что в Узбекистане официально не признается?

КОГДА НАЧАЛАСЬ КОРРУПЦИЯ?

Давно уже не считают коррупцию банальным взяточничеством или злоупотреблением властью, впрочем, эта мысль иногда проскальзывает у узбекских экспертов, утверждающих, что нет никакой необходимости в принятии специальных законов на сей счет, потому что есть уголовный кодекс. Впрочем, так такое положение частично отражало ситуацию в советский период. Между тем, коррупция превратилась в мощнейший механизм влияния узкого слоя людей на государственную систему, которая позволяет ему изымать из национальных ресурсов выгоды и направлять их в корыстные русла.

В Узбекистане коррупция выросла из советской партсоволигархсистемы, которая в течение 70 лет доминировала как в СССР, так и в республике. Она трансформировалась под текущие политические изменения середины 80-х годов и стала приобретать всеугрожающие масштабы в последующие периоды. В первое время независимости Узбекистана коррупция отражала стремления чиновников легализовать теневой капитал. Благо, либерализация в экономике и введение института частной собственности это позволяли. Тогда происходило сращивание бюрократии с криминальным миром, который также хотел проявить свою силу. Эта тенденция была весьма опасной для самого государства, которое могло разрушиться под влиянием политико-криминального хаоса в стране. В этом случае было правильным власти провести жесткие реформы, которые снизили уровень уголовного мира.

С середины 90-х годов произошло другое проявление коррупции – стремление кланов обосноваться в сфере управления и начать скупку законов и государственной политики. Эта особенность проявилась в корпоративном подходе – компании (в частности, крупные, с участием иностранного капитала) приобретают у государства льготы, которых не имеют другие предприятия, в частности, национальные. В особенности это стало заметным при доступе некоторых (меньших по числу) компаний к конвертации (тогда как другие – их подавляющая часть — такого не могли получить) или при закрытии оптовых рынков и введении 90%-ой таможенной пошлины на ввоз в республику товаров массового спроса. Несомненно, подобные решение принимались при лоббировании частных интересов.

Существенным моментом в изучении коррупции является ее идентификация. Что это такое? Простое злоупотребление власти или мздоимство? Связь государства с мафией? Существует множество точек зрения, что не позволяет определить в полной мере это явление. В свою очередь, подобная ситуация затрудняет проведение исследования, ибо нет статистической или фактологической базы, то есть нет почвы, от которой стоит оттолкнуться. Основывать мнение на эмпирических подходах – это всего лишь незначительное очерчивание проблемы. Сама по себе коррупция – это субъективная оценка общественного явления, позволяющая интерпретировать действия государства или должностного лица в пользу того или иного решения. Есть предположение, что коррупция – это не что иное как “загнивание государства”. Согласитесь, такое определение — явное растяжение ее восприятия.

Если частнопрактикующий врач за выполнение своей работы берет сумму, сверх установленной тарифом, причем она не отражается в бухгалтерских счетах (а значит, не выплачиваются с нее налоги), то является ли это коррупцией? Безусловно, это теневой доход. Но назвать это коррупцией несерьезно.

Если же врач берет деньги за то, чтобы выдать рекруту справку о его негодности для несения воинской службы, то это явно взяточничество. Если же он устраивает на ответственную работу человека, не имеющего соответствующей квалификации, то это злоупотребление служебным положением, но тоже не коррупция. Хотя в обоих случаях ее черты в той или иной степени проскальзывают. Но когда врач берет деньги и их часть перераспределяет “наверх”, то есть вышестоящему начальству, и это уже стало системой, которая работает отлаженно и определенно долгое время, то налицо признаки коррупции.

Если генерал привлекает для работы на своей даче новобранцев, то это соответствует определенной статье уголовного кодекса. В случае, когда идет хищение средств воинской части, между участниками распределяются средства от их продажи на черном рынке, то это групповое преступление. Но если государственные органы, призванные не допускать это, закрывают глаза на подобные факты, более того, они получают часть средств от этого, то коррупция здесь расцветает пышным букетом.

То есть коррупция происходит в системе власти и при участии государственных служащих. Потому что власть имеет все полномочия для принятия законов регулирования экономических и социальных отношений и запуска механизмов контроля и управления, распоряжается национальными ресурсами – материальными, природными и политическими. Власть, являясь выразителем и инструментом народных интересов, обязана им служить, придерживаясь принципов социальной справедливости. И если решения власти скупаются частными лицами или компаниями, безусловно, в корыстных целях, то это тоже одна из форм проявления коррупции. Таким образом, коррупция – это иерархически стройная система взаимоотношений людей, наделенных властью или влиянием, которые используют несовершенство законов или, наоборот, правительственный аппарат для реализации частных интересов наперекор государственным.

В Узбекистане отсутствует закон о государственной службе, что превращает чиновника в этакого феодала, который по своему усмотрению (или по корыстным соображениям) регулирует все политико-правовые и экономические отношения в сфере, которые ему подотчетны. Чем расплывчатее его функции, тем меньше ответственности. Тем больше основ для подкупа. И тем сильнее проявляется тяга к злоупотреблению.

Например, чиновник отраслевого ведомства или местной администрации может самолично принимать решение о регистрации субъекта или выдаче ему лицензии на хозяйственную деятельность. Он может поставить десятки и сотни барьеров, чтобы усложнить получение такого разрешения, и при этом его ответственность будет низка: он может сослаться на свою высокую ответственность, наличие каких-то секретных документов и личной заботы не допустить преступной деятельности в экономике. Но все вопросы будут решены, если дать “на лапу”.

В восточных обществах чиновники работают в интересах не населения, а кланов, которые, в свою очередь, продвигают их по службе, расширяют сферу влияния. Конечная цель – получить все больший доступ к государственным ресурсам, использовать их в частных интересах. Поэтому трудно говорить о беззаконии, если правительство принимает директиву о предоставлении частной компании каких-то льгот, которая, по сути, может также эффективно функционировать и без них. По закону могут конвертироваться суммы, полученные от продажи в стране импортного сахара, тогда как простаивают собственные сахароперерабатывающие заводы.

Также вполне легально принимаются решения о введении высоких ставок на таможне, чтобы “убить” челночный бизнес, представляющий “угрозу” частным розничным компаниям. Все это вызывает определенную реакцию у граждан, считающих, что их государство насквозь коррумпировано.

Ежедневно принимаются сотни документов, регулирующих хозяйственную деятельность, и зачастую они противоречат друг другу. Предпринимателю приходиться “крутиться” в бумажно-документальном потоке и при этом успевать заниматься своим бизнесом. Каждый чиновник от налоговой инспекции, банка, контролирующего ведомства по-своему трактует ту или иную строку документа. Судебное разбирательство по этому поводу зачастую затягивается, что делает неэффективным само существование бизнеса. Коррупция стремится усложнить работу предпринимателя, ибо возникает основа для взяточничества. Человек вынужден нарушать закон, ибо он противоречив во всем, он не отражает реальной ситуации и снижает результаты труда.

Коррупция создает условия для того, чтобы экономика уходила в “тень”. Потому что издержки от официальной деятельности слишком велики, а доходов – кот наплакал. Зато в нелегальной сфере раскрываются “горизонты” для предпринимательства. Несомненно, те люди, которые работают в “тени”, сами по себе талантливы. Потому что они знают законы рынка и действуют по ним. Они понимают, какие барьеры ставит государство перед ними и принимают коррумпированные правила игры. Это их устраивает. Потому что коррупция уничтожает конкурентов и снижает конкуренцию на рынке. Она вовлекает огромные ресурсы, в том числе человеческие, которые пополняют личные карманы.

Поэтому коррупция – это признак слабости государственных институтов, не способных обеспечить экономический рост и общественное благосостояние. Власть в этом случае работает только на обслуживание узкого слоя людей.

Понятно, что в официальных статистических отчетах не отражается вся экономическая деятельность страны. Ибо статистика строит свои расчеты на тех данных, которые получены официально. Теневая экономика оказывалась за гранью ее возможностей. Между тем, неформальная занятость или скрываемая от государственной власти производственная деятельность в Узбекистане всегда являлась существенным источником дополнительного дохода семей. Но если в период плановой экономики она занимала не более 10-20% общего дохода, то в трансформационное время, когда произошло ослабление государственного контроля, неформальная экономическая деятельность стала расширяться и приобретать динамичное развитие, особенно в сфере сельского хозяйства и предоставления мелких услуг. Следует отметить, что этот путь был типичен для многих латиноамериканских государств 60-80-х годов.

Безусловно, неформальный характер подобной деятельности весьма сложно измерить в числовом значении, в частности, по количеству занятых в ней и объему получаемых доходов. Часто бывает, что “теневой” доход может осуществляться в форме обмена товарами или услугами (бартер), а не посредством сделок за наличный расчет. Более того, нередко семьи сами потребляют то, что произвели («натуральное хозяйство»), особенно часто это проявляется в сельской местности. По некоторым расчетам, сельчане потребляют для собственных нужд от 25 до 50% (а в некоторых случаях, например, горных селениях, этот показатель приближается к 100%) произведенной продукции на приусадебных хозяйствах.

Как отмечают эксперты, “официальные статистические данные, получаемые из налоговых деклараций, административная информация, предоставляемая работодателями и производителями, и проводимые время от времени обследования домашних хозяйств не в состоянии охватить весь диапазон неформальной экономической деятельности или вклад такой деятельности в материальное благополучие семей”¹.

Тем не менее, обследования доходов домашних хозяйств и занятости их членов свидетельствуют о том, что объем неформальной деятельности весьма велик. За 12 лет независимости Узбекистана теневая деятельность, по расчетам отдельных экспертов, была высокой в 1992-93, в 1997-99, 2002 годах, составляя от 25 до 40% и более среднего дохода домашнего хозяйства. Своих максимальных значений этот доход достигал в период экономических кризисов, в частности, в начале трансформационного периода (распад Союза и связей между предприятиями огромного постсоветского пространства), прекращения либерализационных процессов (закрытия конвертации и ужесточения налоговых и репрессивных механизмов для хозяйствующих субъектов), закрытия границ и повышения таможенных ставок (что привело к уменьшению объемов приграничной торговли и вымиранию челночного бизнеса).

Вполне вероятно, что для домашних хозяйств с низкими доходами наиболее выгодным оказывалось потребление продукции, произведенной собственными силами. Во всяком случае, социологические опросы в Кашкадарьинской, Хорезмской и Джизакской областях, Каракалпакстане демонстрируют подобные тенденции – около 2/3 сельских домашних хозяйств удовлетворяют свои потребности за счет собственного производства. Косвенно это можно проследить через статистические данные: так, в Каракалпакстане объем товарооборота на душу населения за первое полугодие 2003 года составил 37700 сумов (среднее значение по республике — 79255 сумов), тогда как в Ташкенте — этот объем достиг 202837 сумов, Андижанской области – 105153 сумов, Ферганской – 90395 сумов, Ташкентской – 84633 сумов. Кроме того, если в среднем по Узбекистану объем платных услуг на душу населения составил 16363,1 сумов, то в Каракалпакстане этот индикатор равнялся 6114,7 сумов, Сырдарьинской — 6521,1 сумов, Кашкадарьинской области — 6983,3 сумов. Как видно из этого, население бедных регионов меньше приобретало продукции в сетях торговли или пользовалось услугами объектов сервиса.

Между тем, среди более состоятельных семей все большую роль играет денежный доход, который позволяет им получать различные материальные блага и услуги, в которых ограничены люди с низкими заработками и ведущими натуральное хозяйство. Наметилась еще одна тенденция: неформальная деятельность стала проявляться в домашних хозяйствах с высокими доходами. Чаще всего, это кланы – регионально-родственные группировки, стоящие у властных иерархий и имеющие доступ к национальным ресурсам страны.

В советские годы кланы нивелировались социалистической стратификацией общества, они как бы выпадали из трехступенчатой структуры – рабочий класс – крестьянство — интеллигенция. Между тем, они существовали в Центральной Азии, и часто руководители советских или партийных структур были выдвиженцами из кланов. Коммунисты знали силу и степень влияния родственно-земляческих традиций восточного общества, в которых азиатская община с соответствующей экономикой продолжали функционировать даже несмотря на большевистские репрессии. Если в первые годы независимости Узбекистана власть раздирали демократы, в том числе националистического толка, и коммунисты, которые затем, как по волшебству, трансформировались в рыночников, то в последующие годы во все сферы управления стали проникать кланы (в конце 80-х годов Москва провела чистку республики по т.н. “Узбекскому делу”, в результате которой клановая расстановка сил была нарушена, группировки оттолкнули от власти).

Можно сказать, что в новых условиях, когда прекратился союзный “пресс” на суверенные республики, кланы стали управлять всеми экономическими и политическими процессами в Узбекистане. Более того, они помогли главе государства Исламу Каримову подавить демократические силы, которые ставили вопрос его прямой подотчетности народу, а также криминальные структуры, приобретшие к середине 90-х годов угрожающие масштабы. Ведь и криминал, и демократия ставили кланы в сложное положение. С одной стороны, в демократическом и правовом обществе не было бы возможности для хищений и перераспределения ресурсов в корыстных интересах, с другой стороны, криминальные группировки мешали собственному бизнесу кланов, усложняли безопасность их экономической деятельности.

Между тем, сам президент стал осознавать, какую опасность для страны предполагает усиливающаяся поляризация населения по доходам и какую роль в этом играют кланы. Экономического роста не происходило², внешний долг увеличивался³, население бедствовало в крайней нищете⁴, а представители кланов имели доступы к конвертации, финансовым средствам, производственным мощностям. Они могли осуществить приватизацию стратегических объектов, тем самым укрепляя свои позиции. Некоторые эксперты предполагают, что в ответ на действия президента Ислама Каримова начать борьбу с коррупцией (это проявилось снятием с должностей хокимов и руководителей ведомств) кланы ответили серией террористических актов в феврале 1999 года в Ташкенте. Возможно, последующие прорывы боевиков Исламского движения Узбекистана (лето 1999 и 2000 годов) – это союз кланов с исламскими силами с целью демонстрации, кто есть хозяин в стране. Он достиг своей цели. И глава государства, несмотря на кажущуюся силу его политической власти (авторитаризма), между тем, балансирует между клановыми интересами, при этом не забывая о собственном будущем.

Таким образом, несмотря на то, что неформальная деятельность была способом выживания людей с низкими доходами, теневая экономика стала основой жизнедеятельности для семей с высокими доходами, представляющих кланы.

Прямой противоположностью индексу коррупции является индекс экономической свободы, ключевым критерием которой считаются — право свободного выбора, право свободного обмена, право свободной конкуренции, а также защита личности и собственности, обеспечиваемые государством. Институт CATO оценивал уровень свободы экономики по 26 конкретным показателям. Среди них: количество и уровень налогов, влияние правительства на экономику, независимость судов, уровень защиты интеллектуальной собственности, наличие или отсутствие скрытых таможенных барьеров и т.д.

Так вот, по результатам исследований, наиболее свободная экономика мира — в Гонконге. Второе место разделили США и Сингапур, третье — Великобритания и Новая Зеландия. В первую десятку также вошли Канада, Швейцария, Ирландия, Австралия и Нидерланды. Из постсоветских государств в этом рейтинге первенствовала Эстония (16-е место). Латвия заняла 51-е место, Литва — 69-е, Украина — 117- е. Остальные государства СНГ в рейтинге не участвовали. Для сравнения, Германия в этом перечне заняла 20-е место, Япония — 26-е, Италия — 35-е, Франция — 44-е, Израиль — 56-е, Китай — сотое, Турция — 103-е. По данным CATO, чем ниже уровень экономической свободы в государстве — тем ниже личные доходы его граждан⁵.

А чем ниже доходы у населения, тем больше социального неравенства, поляризации граждан по материальному благополучию. Тем, естественно, интенсивнее проявляется коррупция. Исследования, проведенные в Боливии и Эквадоре, показали, что бедное население часто сталкивается с дискриминацией в получении государственных услуг, а издержки, связанные со взяточничеством, ложатся тяжелым бременем, соответственно, на более бедные домохозяйства и малые предприятия. В Грузии 77% компаний сообщили о своей готовности дополнительно уплачивать в виде налогов в среднем 11 процентных пунктов от своих валовых доходов, если коррупция будет искоренена. Очевидно, что коррупция очень дорого обходится как государственным бюджетам, так и населению, и компаниям.

Это же касается и Узбекистана, где бедное население не имеет доступа к материальным благам, и им приходится их покупать, тогда как эти блага им полагаются или бесплатно, или за более низкие цены.

Интересные выводы делают некоторые ученые, которые изучают связь между уровнем налогообложения, долей государственных расходов в ВВП и размерами теневой экономики. Так, экономист Гарднер в 1988 году утверждал, что в зрелых рыночных экономиках чем выше налоги, тем выше государственные расходы и тем больше размеры подпольной экономики. В странах с государственными доходами в 50% и выше (Скандинавия, Голландия) теневой сектор относительно больше, чем в странах с низкими налоговыми поступлениями (Австралия, США, Швейцария, Япония). В переходных экономиках как раз наоборот: чем ниже уровень государственных доходов, тем больше теневая экономика. В странах постсоветского пространства наблюдалась обратно пропорциональная тенденция, когда нелегальное производство вытесняло государство из экономики: если на один процент снижалась доля государственных расходов в ВВП, то на такое же число увеличивался удельный вес теневой экономики.

Возьмем, к примеру, здравоохранение: государственные расходы Узбекистана на эту отрасль сократились с 5,9% ВВП в 1991 году до 3,0% в 2000⁶. Между тем, резко возросла стоимость медицинских услуг, за которые пациенты расплачиваются в неофициальном порядке. Более того, врачи и медперсонал в поисках новых источников дохода продают в клиниках и больницах препараты, поступающие в республику в качестве гуманитарной помощи из-за рубежа. В результате сотрудники американской организации Heart to Heart были вынуждены сопровождать грузы непосредственно в клиники, чтобы не позволить лекарствам “раствориться” по дороге, однако это не гарантия того, что они не будут потом продаваться пациентам.

Впрочем, эта тенденция присуща подавляющей части постсоветских государств: “в таких странах, как Азербайджан, Грузия и Молдова, где система финансирования государственных услуг пришла в упадок, неофициальные платежи от пациентов составляют примерно 50-80% доходов системы здравоохранения” ⁷.

Таким образом, подрыв финансовой мощи государства ведет к коллапсу институтов, что, в свою очередь, подавляет экономическую активность и угнетает инвестиции. Эксперты утверждают, что экономическая либерализация может сопровождаться упрочением институтов, причем независимо от того, осуществляется она в виде шокотерапии (Центральная Европа, Вьетнам) или в виде постепенных реформ (Китай).

Коррупцию можно изучать, даже если нет прямых статистических данных. Общеизвестно, что коррупция наиболее сильно и ярко проявляется в странах с переходной экономикой, в период, когда ломаются прежние хозяйственный уклад, стереотипы и мышление, вводятся новые институты. Безусловно, это сопровождается социальной дисгармонией: ведь новые структуры еще не окрепли, а старые продолжают “тянуть” общество в прошлое. В этот момент теневая экономика и коррупция выходят на арену политической и экономической жизни, криминал начинает пробивать себе путь в органы власти. Особенно такие тенденции можно обнаружить в странах постсоветского пространства и, в частности, Центральной Азии.

С другой стороны, такие же процессы отмечаются и в государствах Африки, в которых сильны племенные и клановые отношения, патриархальная надстройка не позволяет экономическим факторам приобрести всеобщие масштабы и доминировать в процессе принятия государственных решений. В итоге вся полнота власти и ресурсов страны концентрируется в узком слое населения – у кланов и бюрократии. Происходит слияние управленческой верхушки с криминалом, который позволяет осуществлять нелегальную деятельность, получать ренту от эксплуатации национальных ресурсов, а коррупция, в свою очередь, стремится легализовать эти доходы.

В связи с этим коррупцию можно определять по нескольким показателям, а именно:

Во-первых, состоянию и развитию политической системы государства и народовластия. В авторитарных государствах оппозиция находится вне принятия политических решений, она порой объявляется вне закона. В этом случае правительство вне контроля со стороны населения, и тогда коррупции не избежать. Средства массовой информации подцензурны, они не занимаются поиском просчетов и недостатков в политике функционирующей власти, чтобы, в свою очередь, через информирование населения способствовать в исправлении негативного. Чаще всего “четвертая власть” становится составной частью правящего аппарата (режима, клана, класса), она обслуживает ее и создает идеологическую базу для существования такого режима. Инакомыслие признается признаком отказа от “демократических завоеваний”, стремлением свергнуть существующий строй и прочего, что следует преследовать и наказывать.

Безусловно, такие тенденции заметны в узбекском обществе. Существующие четыре партии (Народно-демократическая партия Узбекистана – НДПУ, “Милий тикланиш”, “Фидокорлар”, “Адолат”) не представляют собой никакой политической силы, тем более — авторитета в обществе. И дело не только в малочисленности их членов, но и в том, что программы партий как бы списаны друг у друга, они опираются на один и тот же социальный электорат, платформа основана на книгах и лозунгах главы государства Ислама Каримова. То есть они все проправительственные, и никакой критики и тем более реальной оценки проводящихся реформ или существующего социально-экономического положения с их стороны не делается. Оппозиционные движения объявлены вне государства. Сложно зарегистрировать не только партию или крупное общественное движение, но и неправительственные учреждения, потому что это коррупционерами воспринимается как “альтернатива” государству. Таким образом, общественность не имеет возможности контролировать состояние политического плюрализма в обществе. Возникает идеология, которая подавляет любое сомнение со стороны населения в отношении авторитарной власти и управленцев.

Коррупция способствует снижению или полному отсутствию контроля за государством и исполнительной властью со стороны парламента. Не секрет, что в нынешнем Олий Мажлисе значительное число лиц, которые представляют исполнительную власть: министры, хокимы, руководители ведомств и крупных государственных предприятий, аппаратов президента и правительства. Совмещение функций законодательной и исполнительной власти обязательно ведет к гипертрофированности в принятии каких-либо государственных решений, лоббированию частных интересов. Поэтому не случайно исследователи Всемирного банка утверждают, что индекс скупки государства в Узбекистане держится на отметке “средний” ⁸.

Даже последние изменения, связанные с формированием двухпалатного парламента и, якобы, передачи им больше властных полномочий, на самом деле являются фикцией. Данные мероприятия проводятся не из-за того, что власть стремится расширить демократические принципы и обеспечить народовластие, а в связи с давлением, которое оказывает на Узбекистан мировое сообщество и международные финансовые институты. Экономическое сотрудничество с республикой невозможно, как и невозможны инвестиции, если власть коррумпирована. Потому что будут предоставлены неравные условия для участников рынка. “Лидирование” обеспечено тем компаниям, которые “скупили” указы и постановления. Кстати, исследователи Всемирного банка выставляют Узбекистану высокий показатель административной коррупции, в части уровня взяток как процента от прибыли компаний – 4,4, тогда как в Албании – 4,0, Латвии – 1,8, Польше – 1,6, Чехии – 2,5, Болгарии – 2,1. Выше, чем у Узбекистана, показатели у Азербайджана – 5,7, Армении – 4,6, Кыргызстане – 5,3.

В этом контексте под сомнением стоит так называемая политическая стабильность в стране. Насколько граждане Узбекистана вовлечены в процесс выбора правительства? Можно сказать, что население никак не участвует в формировании местного и центрального правительства – все это прерогатива администрации. Насколько прозрачно такое правительство? Никто, например, не знает, каковы доходы руководителей министерств, ведомств, да и самого президента. Можно задавать вопросы, неужели они так много получают, что могут позволить себе роскошные особняки? Верны ли слухи, что многие государственные чиновники занимаются бизнесом или являются собственниками нескольких предприятий, оформленных через подставные лица? Коррупция стремится увести ответы в “тень”.

Никто из членов правительства не отвечал за неправильные решения, если они таковыми не признавались президентом Исламом Каримовым. Никто из министров не подавал в отставку из-за коррупции в их ведомстве, тем более, не делал попыток бороться с ней. Суммы, которые изымаются коррупцией из официальной экономики, огромны. Но их трудно подсчитать. Еще сложнее подсчитать государственные и общественные потери, которые складываются из-за скупки государственных решений.

Во-вторых, функционированию правительства и эффективности принимаемых им решений. В настоящее время в Узбекистане президентская и правительственная власть выступает в одном лице. Такая концентрация власти не может не вызвать перегибов и тем более ошибок в принятии управленческих решений. Особенно, если об их ответственности от такого лица не может быть и речи. Каким бы благородным ни был человек, однако он не может единолично распоряжаться всеми национальными ресурсами так, чтобы постоянно достигать позитивного эффекта.

Обладая значительными природными ресурсами, между тем Узбекистан относится к числу стран, в которых высок уровень безработицы и низко состояние материального благополучия населения. Коррупция изымает из экономики значительные средства, в результате чего падает уровень жизни. Так, согласно данным представительства ООН, в Ташкенте за 1991-2001 годы численность населения республики, живущего менее чем на $1 в день, составила 19,1%, коэффициент разрыва по бедности – 8,1; доля 20% наиболее бедного населения в национальном потреблении доходов – 9,2%; численность населения, страдающего от недоедания, и детей со сниженным весом в возрасте до 5 лет – по 19%.

Такие результаты могут быть не только из-за сложности переходного периода, но и из-за ошибок в управлении, которые возникают из-за влияния коррупции. К примеру, в июле 2002 года правительство издало постановление, согласно которому были закрыты оптовые рынки. Мотивировалось это необходимостью упорядочения торговли, контроля за товарно-денежными потоками. Одновременно на 90% увеличились таможенные платежи на ввозимый импорт. За короткое время прекратился челночный бизнес, возросли цены, много тысяч людей остались без работы. Пытаясь закрыть “дыры”, правительство запретило передвижение на границе, в частности, с Казахстаном, никак это официально не объясняя, и подавило приграничную торговлю. Безусловно, была видна подоплека такой “скупки”: владельцев сети крупных магазинов не устраивало, что узбекистанцы приобретают вещи и продукты на дешевых рынках.

В итоге возросла контрабанда, нелегальная миграция, снизились поступления в бюджет, но правительство не стремилось признать свою ошибку и тем более устранить ее. Более того, такими методами оно подавило “черный валютный рынок”, так как основной спрос на иностранную валюту проявляли “челноки”.

Зарубежные эксперты провели расчеты взаимосвязи экономических реформ и демократических свобод в Центральной и Восточной Европе и СНГ в 1998 году. В результате оказалось, что чем меньше демократических свобод, тем хуже с реформами в сфере экономики. По пятибалльной системе при уровне свобод в Туркменистане, близком к нулю, реформы составили около 1,5, в Узбекистане, соответственно, 1,3 и 2, Таджикистане – 1,6 и 1,8, Боснии и Герцеговине — 1,7 и 1,5, Хорватии – 2,8 и 3,1, Эстонии – 4,2 и 3,3, Польше – 4,8 и 3,8, Венгрии – 4,7 и 4,0⁹.

В-третьих, верховенству закона и борьбе с преступностью. До сих пор в Узбекистане не приняты законы о государственной службе, о борьбе с коррупцией, которые являются основополагающими в системе экономической и политической безопасности. Правительство с удовольствием принимает акты, в том числе и международного характера, направленные на противодействие сепаратизму и терроризму, в то же время не осознавая, что эти явления порой порождаются теневой экономикой и коррупцией, невозможностью населения принимать решения в своей жизни. По мнению экспертов, этим самым оно стремится лишить почвы для существования тех реакционных сил, которые напрямую угрожают существующему политическому режиму, в частности, Исламского движения Узбекистана. Между тем, под “гребенку” попадают вполне здоровые и конструктивные силы, стремящиеся к политической стабильности. Безусловно, это усиливает социальную напряженность в стране.

Зарубежные исследователи пишут: “Распространенные представления о существующей коррупции среди государственных служащих, особенно в правоохранительных органах, способствуют возникновению недоверия к государству. Однако на низовом уровне коррупция в основном является стратегией выживания для служащих, получающих низкую заработную плату. Борьба с этим явлением на всех уровнях усложняется тем, что широкое распространение коррупции есть закономерное следствие чрезмерного государственного вмешательства в экономические и социальные процессы, когда дача взятки или наличие связей являются непременным условием доступа к экономическим ресурсам (валютным, кредитным, материальным) и социальным услугам (образовательным, медицинским)”¹⁰. При таком раскладе сил правительство снимает часть ответственности или обязанностей со своих плеч и перекладывает их на людей, у которых оно ранее изымало ресурсы в виде налогов или не допускало к справедливому распределению.

Ни для кого не секрет, что жилищно-коммунальная система Узбекистана переживает кризис. Государство снижает свое участие и тем более финансирование жилых зданий, это становится заботой граждан, которые сами имеют весьма низкие доходы. При отсутствии необходимых ресурсов на поддержание изветшавших основных фондов, инфраструктуры, материальной заинтересованности работников самой коммунальной сферы возникает стабильная коррупция. Любой ремонт делается через мздоимство, приобретение стройматериалов – тоже через подкуп хозяйствующих лиц. Проверяющие органы тоже получают свою “долю” прибыли.

Другой пример: правительство вводит ограничение на какую-либо деятельность или устанавливает для всех хозяйствующих субъектов равенство в оплате налогов, таможенных пошлин. Между тем, для некоторых компаний вводится понятие “в виде исключения”, когда с них снимается обязанность уплаты НДС, таможенной пошлины на ввозимое оборудование, им предоставляются особые банковские льготы, разрешается заниматься “запрещенным”. Порой такие документы противоречат не только действующим законам, но и Конституции, но из-за невозможности доступа к Конституционному суду невозможно такие документы аннулировать или изменить. Было бы наивно считать, что таким образом стимулируется производство, поскольку нарушается рыночный принцип равенства. И это не без пользы для коррупции.

Коррупция противодействует либерализации политической и, тем более, судебной систем. Возможность получения доходов от сокрытия факта преступления, изменения меры пресечения правонарушителю, или, наоборот, злоупотребления и вымогательства со стороны карательно-репрессивных органов привели к тому, что служба в полиции рассматривается как важный источник жизнеобеспечения для многих граждан, деформируя в сознании статус и значение этих структур. В этот порочный круг вовлечены как судебные инстанции, так и адвокатура и прокуратура. По признанию некоторых адвокатов, они выступают передаточным звеном денег на подкуп от обвиняемого к органам, которые принимают окончательное решение. В этом случае “правоохранительная” система никак не заинтересована в прозрачности своей деятельности. Борьба с коррупцией будет “торпедироваться” ею же самой.

Существует мнение, что узбекское правительство рассматривает коррупцию и организованную преступность как главную угрозу национальной безопасности, поскольку они тормозят экономические и демократические преобразования. Но пока население, третий сектор не подключены к этому процессу, все шаги государства останутся мыльной пеной на воде. Уже президент Узбекистана все реже и реже говорит об этой проблеме, понимая, видимо, свое бессилие. Его попытка провести кадровую рокировку в Навоийской и Самаркандской областях привела к результату, близкому к “нулю”. Чистка в налоговой системе эффекта не дала. В полиции, прокуратуре и службе безопасности подобное даже и не проводилось. Указы об упорядочивании проверок хозяйствующих субъектов так были искажены, что ситуация осталась прежней – бизнесмены продолжают жаловаться на постоянные проверки и вмешательство в дела компаний со стороны административных структур. В этом случае закон становится разменной монетой у коррупции, которая прикрывается им как щитом, но сама использует неофициальные каналы влияния, например, через восточные традиции, кланы, связи и пр.

Вопрос слишком сложный, чтобы на него можно было просто ответить. Нет рецептов от коррупции ни в какой стране, возможно, она будет существовать всегда, более того, являться стимулом для демократии в борьбе с негативными проявлениями в обществе. Лишь одно ясно: чем больше народовластия, чем прозрачнее деятельность правительства, чем больше подотчетна власть населению, тем меньше шансов у коррупции. Тем слабее теневая экономика и сильнее – официальная.

В Узбекистане такое не предвидится еще сотню лет…

_____________________________