Исповедь на заданную тему
Когда я итожу то, что прожил, и роюсь в днях – ярчайший где, я вспоминаю одно и то же — девятое августа, первый день. Да-да именно в этот день в далеком 1971-м году самолет Аэрофлота приземлился в городе Шевченко Гурьевской области. Играл оркестр и на седьмом небе от счастья я спустился с Наташей на руках по трапу на красную ковровую дорожку и медленно пошел по ней. Несколько русских что-то кричали, надрываясь багровыми лицами, но трубы заглушали их голоса и вдруг умолкли. “Нас на бабу променял” — загремело над огромным бетонным полем и от неожиданности мое тело опустилось на жесткий бетон, но инстинктивно я мягко уложил Наташу себе на колени, грудями по ведру и животом с баррель наверху, и с блаженными лицами мы смотрели вокруг. Моложавый старичок прошел мимо нас к черной Волге и укатил, ни разу не взглянув на нас. Какие-то шестерки что-то кричали с ужасными лицами, но чудом мы оказались в автобусе и через несколько минут были в общежитии – тогда самолет садился-взлетал в центре современного Актау.
Оказывается, на самолете прилетел первый секретарь Шевченко с дипломом самого высшего коммунистического заведения и оркестр-красная дорожка были для него, но так как секретарь был великим бабником и никто ранее в урановом Шевченко не видел живого казаха, то меня посчитали негром несущим очередную радость местного царька. Средний возраст жителей Шевченко был 20 лет и партаппаратчики были такие же молодые, и они шутили, но музыканты замолкли, увидев впервые в жизни казаха, и результат Вам известен. Когда вижу первенца — огромного мужика — чуть было не вывалившегося на бетон аэродрома, то всегда вспоминаю не день его рождения или то, когда сыновья перестают мериться со мной ростом, обгоняя мои шесть футов, — забывая их дни рождения — помню, как вчера, подробности-детали 9 августа 1971 года.
Получив в общежитие комнатку, мы радостно вздохнули, но вдруг с грохотом вылетели дверь и окна, и ворвались мордатые омоновцы. Кое-как поднявшись с наручниками на руках и ногах, с удивлением заметил вокруг общежития несколько танков и вертолетов, соседние крыши были забиты снайперами. Оказывается, бабник приказал доставить меня пред светлые очи и ОМОН, ничего не знавший о казахах, применил максимально возможные меры предосторожности. Над входом мрачного здания огромными буквами зловеще сияла надпись: горком коммунистической партии… и я вспомнил, как в детстве аксакалы с ужасом шептали, что злые инопланетяне с кличкой коммунисты засланы уничтожить жизнь на нашей планете, и приготовился к самому худшему. В огромном кабинете многократно повторялось: мочить, мочить и никаких гвоздей и особенно бесновался тощий заведующий отделом подлой идеологии подлой партии. Кто-то удивился, ТЫ ГДЕ, КАЗАХ, ВЫЗУБРИЛ РУССКИЙ ЯЗЫК и я, обрадовавшись человеческому интересу, гордо выпалил: В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ. Другой задал вопрос 21 века: В КАКОМ?.. Сегодня в Актау три сотни университетов, а в старые-добрые времена в холодной Москве было всего два университета. И вдруг на лбах коммунистов проявилась надпись: КАЗАХ УЧИЛСЯ ВМЕСТЕ С МАКАКАМИ ЛУМУМБА И ШИМПАНЗЕ ПАТРИС… Каким-то чудом чубатому секретарю комсомола удалось вытащить меня за черную дверь и, снимая с меня наручники, он приказал идти на строительство танцплощадки – грубая рабочая сила в совковом раю всегда была в дефиците — недавно идеально лысый олигарх признался, что своим спасением я обязан огромным мозолям от двухпудовки, гнилую интеллигенцию тогда мочили беспощадно. Вечером, усталый, как собака, в перерывах между танцами подчищал последние огрехи – эту привычку к труду благородную я сохранил и поныне – и вдруг наткнулся на плачущего казахского мальчика между беснующимися танцорами. На мое удивление, студент Аманжол Картбаев со слезами поведал, что прямо под цветным бетоном танцплощадки, сохранившимся и сегодня, лежат семь его предков. Знание – сила и мне удалось убедить студента в высокой чести оказанной его роду: в туманной Англии туристы фотографируются на плитах с именами Ньютона и одноглазого Нельсона, и Леонид Ильич сотоварищами над телом великого Ильича, и вообще, с русскими жить – по-русски выть. Знание – сила и иногда адайский аксакал сомневается, неужели кости благородных байымбетов, акимов Картбаевых лежат на земле нищего рыбацкого рода жанай, а невоспитанный городской бой интересуется, сколько русской водки было выпито первыми шевченковскими казахами по случаю знакомства.
Свежо предание, а верится с трудом – Шевченко вошел в историю русской империи зла как родина спецконтингента-зеков. Вся бескрайняя пустыня была покрыта зонами, и в каждой пивной на шестой части суши кто-нибудь исповедовался: “Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Шевченко в пустыне далекой”. Мы просыпались от истошных криков несчастных внутри огромных трофейных передвижных газовых камер и отходили ко сну лишь тогда, когда последний Мерседес со страшным лязгом затихал за городом. Бред подлых коммунистов о преимуществах Запорожцев над Мерседесами и сегодня является святою истиной для аксакалов уранового комбината, их единственным утешением пропавшей жизни. И днем и ночью на православном кладбище звенит в ушах: “Мочить, мочить и никаких гвоздей” – то ли шайтан из-под земли, то ли миниатюрный японский приемник доносит из Москвы единственную мысль лысенького низенького питекантропа. Вся казахская пустыня была отдана на откуп ГУЛАГам, и казахский член Шевченковского бюро подлой партии страстно клялся обеспечить каждому казаху девять грамм на сердце, и лишь зависание компьютера инопланетян приостановили дьявольские планы тотального истребления.
Шевченко был построен по воле Кощея Уранового, крещеного то ли Берией, то ли самим Сталиным с кличкой Славский, на мысе Актау, где хвост разметавшегося во сне шайтана задел холодную морскую воду и непроизвольно вырвалась черная струя, перебродившая со временем в черное золото. Ветераны уранового комбината с пеной у рта хвастаются, что по объему славных убийств Славский превзошел всех инопланетян, но сохранившийся и поныне гриф: “Совершенно секретно” не позволяет оценить в полной мере трудов громадье почетного гражданина казахского города Актау. В честь славного сна или хвоста шайтана Кощей написал в техзадании: “задом и только задом” и ленинградские зодчие построили колониальный город задом к морю — фасадом к пустыне с аборигенами. Лишь офис уранового чудовища смотрит на Каспий, все остальные жилые и административные здания задом выражают презрение к морю и обком подлой партии показывает морю и людям свой зад, и в кабинетах обкома думали, думают, только задом. Сегодня нефтяные небоскребы улыбаются Каспию и пытаются окунуться в благословенную морскую воду, но наследие Кощея Уранового вместе с зековским менталитетом настигли-начертали генплан второго нефтяного города Форт-Шевченко по бессмертной идее: “Век моря не видать”. Ради объективности нужно признать, что часть аборигенов пытается по примеру предков и ваххабитов-арабов продолжать крутить хвосты верблюдам в пустыне, поручив презренным неграм-калпакам добывать черное золото.
С русскими жить – по-русски выть, и автор жизнью своей доказал верность блаженной русской мудрости: “Стерпится – слюбится”. В далеком детстве в сказочно зеленом Жетысу никак не мог отыскать в ущелье караван верблюдов и, когда лошадь продралась через джунгли разнотравья, на покрытый горькой полынью склон, то выяснилось, что высоты лошадки вместе со мной недостаточно для обзора поверх полыни со стеблями толщиной с древнегреческие колонны. Осенью при спуске со склона на лыжах вдруг ноги затряслись, как по гигантской стиральной доске – пропавшие верблюды паслись под снегом, и лишь жирные горбы предали их, до сих пор помню нежный вкус бесбармака, приготовленного из отъевшихся за лето верблюдов. Однажды Иван-водовоз в пьяном угаре воткнул возле родника сломанную сосновую оглоблю колхозных саней. Выросло раскидистое дерево, которое и сегодня кормит шустрых мальчишек сладким урюком. Чудесен адайский курт, желто-золотой лоснящийся жиром и мягкий, тающий во рту не хуже Сникерса, но я не люблю адайский курт и не съел еще и трех кусков. Уйсыны производят полумягкий курт желто-белого цвета аккуратной идеально цилиндрической формы, по образцу впервые собственноручно отформованной китайской принцессой для любимого кочевника У Суна. Но я забыл вкус уйсунского курта и проклятые врачи убивают казахские обычаи: No — жирный бесбармак, No — шорпу попалам с жиром, No — соленый курт. На день рождения мама посылала курт сделанный на севере Жетысу – бесформенные белые сверхпрочные камушки, состоящие на 99% из соли. Никто не пытался разделить часть подарка, и приходилось грызть камушки в одиночестве с мечтами, недоступными даже мальчишкам: лихие предки скакали на диких лошадках и длинными копьями сгоняли дикие рода-племена в один народ и в промежутках между тяжкими трудами подкреплялись камушками, удивительно похожими на мамины. И когда кончался очередной камушек, то еще один дикий род навеки превращался в казахский.
Полуостров Мангышлак заканчивается на севере нефтяным месторождением Каламкас, протянувшимся вдоль мелкого моря на пятьдесят км. В ненастный дождливый день, когда адайский чабан укрывает мелких овец импортным костюмом, мы возвращались в далекий областной центр Шевченко в битком набитых Жигулях. И вдруг один из нас дико закричал, указывая рукой на дорожный знак с надписью АКТАУ. Не успев опомниться-порадоваться, уже через несколько км на выезде из месторождения на громадном щите увидели начертанное огромными буквами АКТАУ. И пошло-поехало, на каждом перекрестке, в забытые Аллахом аульчики, на каждом дорожном знаке гордо сияла новенькой краской АКТАУ. Какая сила, какая жажда перемен, какая охота заставили лихих жигитов в непривычно дождливый для Мангышлака день поменять все надписи на всех дорожных знаках огромной области размером в целых пять Франций. Уже в темноте мы доехали до пригорода Актау поселка Акщукур, где под моросящим дождем полночи вместе с жителями бесновались в сумасшедшем празднике. Когда шайтан спросит меня, на каком языке выдать мне бланк заявления в райские кущи, я отвечу, что мне до лампочки. Я был свидетелем-участником торжества казахского национализма и в благодарной памяти дождливая ночь сияет ярче солнечного дня и ничего мне от Аллаха больше не надо. Я знаю — Актау будет краше Кувейта, я знаю – урюка белый дым покроет пустыню казахскую…