В жизни я видел его только однажды, давно, на моем 60-летнем юбилее. Стройный, легкий, порывистый, возбужденный, он выбежал на сцену, обнял меня пылко, сказал что-то по-немецки, потом – по-французски, по-казахски и по-русски. Говорил скороговоркой, немного сумбурно, но искренне, сердечно. Первое впечатление: импульсивный, обаятельный казах.
Конечно, я имел представление о Галымжане Муканове, переводчике с французского и на франсэ, публицисте, исследователе, многогранном, всегда увлеченном литераторе. Позднее узнал его переводы из Клера Клермонта (“Владимир и Зара”), П. Корнеля, Ги де Мопассана, Г. Аполлинера, П. Верлена, а также озвученные им на французком стихи, поэмы и прозу Абая. И публицистические его статьи – смелые, острые, актуальные – были мне знакомы. Не все и не всегда разделяли его точку зрения, но он высказывался открыто, без оглядки, вступая в полемику с теми, кого называют “национал-патриотами”.
После тяжелой операции, затяжной депрессии, бытовых неурядиц, которые преследовали его особенно зло, он нашел в себе силы встать на костыли и снова творить и жить с былым азартом. Тогда-то и стал он звонить мне часто, всегда деликатно, с пиететом младшего коллеги делился своими планами-громадье, писал стихи, статьи, мечтал, снова стал тем же неуемным, увлекающимся романтиком, стойко преодолевая хвори, боли и вечное безденежье. Едва получив квартиру, он задумал ее сделать литературным салоном, разработал тематику бесед с друзьями, каждый день ошеломлял меня мощными задумками, мечтая усиленно пропагандировать казахскую литературу на французском языке.
Я знал: жил он трудно, нескладно, неуютно. И он стремился вырваться из круга неудач, преодолеть отчаяние и испытания. Кажется, не все его понимали. И опустошающее одиночество томило, тяготило его. А он был нежным, чутким, легкоранимым, впечатлительным человеком. Нуждался в любви, которой не было.
Видел я его последний раз по телевизору в беседе с Дидаром об Абае.
И вдруг замолк. Расспрашивал знакомых: никто ничего не знал. Телефон молчал. “Отец в больнице”, — ответил как-то сын. И вот скорбный звонок: “Вы знали моего отца?” “Знали…” Я все понял.
Год назад он прислал мне книжку “Abai” в бордовой обложке. Его переводы из Абая, осуществленные с Кристианом Висанти. На двух страницах – адресованная мне теплая надпись на немецком, французском, казахском языках. Его память. Его благожелание. Его искренний салем. Как прощание.
Он любил литературу, родной язык, народ. Считал себя европейским казахом. Был радетелем большой культуры.
“Начнем с понедельника”