Чем отличается художник от ученого, исследователь от творца? Как показывает современное состояние науки и искусства, границы стираются не только внутри жанров и направлений этих на первый взгляд совершенно разных способов понимания мира, но и между ними. Выставка “Трансформация пространства в Алматы”, открывшаяся в Центре современного искусства совмещает в себе художественное видение и исследовательский проект, представляя произведение искусства не как конечный результат, а как процесс. Ее авторам международному коллективу Artpologist (француженке Аминату Эшар, американцу Даниелю Галегосу и казахстанкам Жанаре Наурызбаевой и Гайше Мадановой) помимо произведений художников был интересен их жизненный мир, повседневный быт. Не удивительно, что в связи с этим в фокус внимания и осмысления попали мастерские алматинских художников. По мнению коллектива, они являются не только отдельными микромирами, в которых происходит таинство творения, но также элементами, отражающими историю Алматы. Выставка демонстрирует как современные масштабные изменения городской среды влияют на маленькие частные пространства отдельных людей. Цель проекта увидеть человеческое лицо за обезличивающими урбанистическими трансформациями. Концепцией и методами вживания и исследования жизненной среды “артпологистов” обеспечила относительно новая и модная на Западе наука антропология, которая, как они считают, близка к искусству. Отсюда и название коллектива Artpologist. “Артпологисты” отличаются от антропологов тем, что исследуют жизненное пространство не только как ученые, но и творчески, как художники: при помощи видео и текста, живописи, рисунков, видеоарта и фотографии. Коллектив создал и свой веб-сайт: http:://artpologist.net.
Авторы побывали в самых разных мастерских. Например, Галима Маданова, у которого рабочее пространство растеклось на территорию всей трехкомнатной квартиры, в которой живет его семья. Или Георгия Трякина-Бухарова, мастерская которого более тридцати лет одновременно является его домом, складом и двором. Абдрашиту Ароновичу Сыдыханову советское государство выделило отдельную мастерскую и квартиру в Доме художника на реке Весновка, где он тоже прожил около тридцати лет. А молодые художники Ирина Масликова и Асель Калиева пока творят за рабочим столом в комнате у Ирины.
Первое ощущение – выставка требует внимания и обязательного чтения комментаторского текста. Без этого ее не поймешь, не почувствуешь ее атмосферы.
Сейчас художники поколения Аминату и Даниэля все больше прибегают к антропологии как к науке, которая дает инструменты познания окружающего мира. У Аминату две магистерских степени – одна по истории кино, другая по этномузыкологии. Она занимается видеоартом. Даниэль учился в Академии искусств Сан-Франциско, теперь свободный художник.
— Каким образом художественная выставка становится исследовательским проектом?
Аминату: Нас интересовал вопрос, как соединяются антропология и искусство. Наш проект с одной стороны изучает приватные пространства, фиксируя способ их исследования, а с другой стороны переосмысляет их художественным образом. Как можно заметить там очень много субъективного, творческого видения.
Мы долгое время вникали в проблему. И сейчас мы так же просим, чтобы посетители тоже проводили на выставке больше времени, погрузились в это пространство. Наверное, потребуется час или два, чтобы понять, что мы хотели сказать. Концепт времени тут очень важен. Мир торопится, все должно происходить быстро, как мелькающие по ТВ новости. Мы же хотим, чтобы люди на нашей выставке остановились и задумались.
Даниэль: Как художники мы используем инструменты антропологии, чтобы лучше понять город и его культуру. Очень часто художники в своей практике опираются на историю искусств, у них происходит диалог с их предшественниками в истории, у них больше историческое мышление. Для творчества им необходим исторический контекст. Для нас же больше важно настоящее. И антропология способствует этому. Это популярный сейчас подход. Но мы его используем по-своему.
— Чем отличается художник от ученого? Ведь наука стремится изучать объективную реальность, а искусство преобразует ее. Вы не видите здесь противоречия?
Аминату: Это одновременно и преобразование и исследование. Мы знакомим с результатами нашего исследования через текст, акустические и визуальные образы. Мы ничего не объясняем. Прибегая к художественным приемам, через видео и аудио, мы создаем условия, чтобы посетители могли прочувствовать это сами. Возможно, в этом заключается преобразующий, трансформативный аспект выставки.
— Это ни столько факты, сколько ощущения?
— Даниэль: Искусство и антропология различаются. Но они одинаково могут оказаться полезными. Ведь для того, чтобы трансформировать мир, необходимо его понять. Задумываясь даже о быте, о повседневных вещах, мелочах жизни, понимаешь, что и на микроуровне все пронизано политикой, властью.
Аминату: Для нас важно больше рассказать об опыте, о прочувствовании. Экспозиция, объекты в пространстве выставки размещены так, чтобы передать атмосферу. Например, зал наверху напоминает мастерскую художника Георгия Трякина-Бухарова. Эта маленькая комната, но в ней очень много вещей. И попав туда, начинаешь ощущать себя так же, как и в его мастерской, которая завалена всем, чем угодно, из-за чего ты себя чувствуешь немного неудобно, маленьким человеком.
— Получается, что жизненное пространство становится объектом репрезентации, объектом искусства?
Аминату: Я думаю что условия, в которых художники живут и работают, уникальны. Очень интересно насколько функционально они апробируют самые непредсказуемые вещи. Например, когда вместо столов они используют двери. Это демонстрирует альтернативную сторону их мышления и выглядит очень интересным, оригинальным и аутентичным. И мне кажется, что и это необходимо показать, не только законченную работу, но и скрытый за ней процесс, действие. Мы видим, что на художника давит или, напротив, окрыляет. Как быт влияет на создание произведения искусства.
— Вы иностранцы, люди других культур и стран, интересуетесь нашим жизненным пространством. Художник в этом смысле такой же человек, как и другие, живет в той же среде. Чем отличается жизненный мир западного художника (американского или французского) от быта казахстанских художников?
Даниэль: В каждой стране свой контекст, конечно, есть много отличий, но есть определенные элементы, которые универсальны, которые повсюду и которыми художник оперирует в своей повседневной жизни. Они очень похожи.
— Что это за универсальные элементы?
— С точки зрения универсума художник впитывает все как губка, пропускает через себя и выражает в искусстве. Похожи и технические моменты: идешь к живописцу, и видишь – что он смешивает краски так же, как и ты.
— А что удивило?
Даниэль: То, что у вас современные художники такого калибра до сих пор не известны и не признаны обществом. Удивляет, например, и то, что художникам советского периода давали квартиры и мастерские от государства. Это вообще феноменально, в США это было бы невозможно. В этих мастерских художники живут и работают очень долгое время. В Америке ты постоянно двигаешься, переезжаешь с одного места в другое. А здесь приходишь в мастерскую и такое ощущение, что ты попал в какую-то временную капсулу. Георгий Трякин-Бухаров уже 40 лет в своей мастерской, Садыханов около 30-ти с 1979 года. Поразительно, что художники очень продолжительное время работают в своих мастерских, вся история сконцентрирована в их пространствах. Когда мы начали посещать мастерские, меня сразу поразило то, насколько они ценные как исторические объекты. Эти места важны для понимания искусства и идентичности Казахстана в большей степени, чем какая-то галерея. Мастерские – это микрокосм. Если ты идешь в Музей им.Кастеева, ты знакомишься с официальной версией истории государства. А в частной мастерской ты видишь, как каждый отдельный художник работал, весь процесс, как он проходил разные периоды, его эволюцию. Процессуальный подход сейчас доминирует в искусстве, не столько важен конечный результат, а процесс. И это область, где соединяются антропология и искусство.
— Наше общество мало интересуется своими художниками. Хотя так же немало художников, которые не интересуются обществом, в котором живут. Наверное, это зависит от низкого уровня культуры. В США к художникам проявляют больше интереса?
Даниэль: Особенно в больших городах у искусства очень высокий статус в обществе. Это, наверное, связано с деньгами, искусство – всегда товар. Поэтому все ждут, когда выйдет новая интересная вещь или зажжется новая звезда. Искусство – одна из самых больших индустрий в США.
— Культура – это бизнес?
Даниэль: Скорее – промышленность, индустрия. Это связано с наличием и развитостью рынка культуры.
Аминату: Во Франции государство помогает художникам. Например, один мой друг-художник живет в квартире, которое государство сдает ему очень дешево. У нас хорошо развита система социальной поддержки. Всем, кому не хватает денег (включая и художников), выплачивают дотации. Хотя сейчас с приходом нового правительства Николя Саркози их начали значительно урезать.
— Не удивительно, что речь зашла о материальном аспекте существования, о том, как художнику выжить. Способ выживания – один из важных моментов среды обитания. Вы свободные художники. Как выживаете вы?
Аминату: Это очень сложный вопрос. Я часто тружусь на работах, которые совсем не относятся к кино, иногда пишу и преподаю, сложно выжить только на своем искусстве.
Даниель: Работаю официантом в ресторанах, чтобы поддерживать себя, свое творчество – это какая-то двойная жизнь. Мой персональный выбор – не делать коммерческое искусство, поскольку тебя займут на 9-10 часов ради искусства на заказ.
— Как это вам удается совмещать разные стороны деятельности?
Аминату: Это тяжело. Это двойная жизнь. Приходится с одной стороны делать свое аутентичное искусство, а с другой – зарабатывать деньги. Но другого пути нет – это постоянный конфликт
Даниэль: Внутри ты можешь создать свой мир с другими же такими художниками, которые также как и ты ведут двойную жизнь. Здесь больше творческой свободы и ты создаешь среду, где можно делать то, что нравится. Тут ни государство, ни рынок не диктуют тебе, что надо делать.
— Вы можете позволить себе путешествовать? Где вы уже побывали?
Аминату: Я работаю три года, а потом путешествую три месяца. Таков мой выбор. Все мы делаем выбор в каких-то вещах. Для меня будет лучше поехать на три месяца в другую страну, чтобы снимать фильмы, чем приобрести хорошую одежду, машину, улучшить условия жизни. Я уже побывала в Индии, Боливии, в Узбекистане. Узбеки устраивают очень пышные свадьбы, для этого один человек должен ехать в Москву и 2 года зарабатывать там на нее деньги. Или, например, если бы люди покупали не такие дорогие машины, они бы смогли путешествовать.
Даниэль: Для западных художников важно путешествовать, это влияет на их работу. Смена окружающей среды и мировоззрения очень полезна для творческой работы.
— Вы уже осуществляли похожие проекты в других странах?
Даниэль: Наш проект может считаться инновационным не только здесь, но и на Западе он не имеет прецедентов.
— Даниэль, я знаю, что тебя интересует советская архитектура. Ты рисуешь дома, которые постепенно исчезают, их сносят, а на их месте строят офисы. Ты как-то сказал, что они уникальны, что таких ты раньше не видел. Что ты усматриваешь ценного в старых типовых застройках?
Даниэль: Типовое строительство относится к конструктивистской архитектуре. В США был такой период, конструктивистская архитектура престала соответствовать своему предназначению, стала очагом разнообразных социальных проблем. Она оказалась не очень удобной для жизни, была плохо построена и из экспериментальных материалов. Эти постройки предназначались в виде общественного жилья для этнических меньшинств – афро-американцев, кубинцев, азиатов.
Государство так помогало тем, у кого низкие зарплаты. Для них и строились эти дома. Когда я приехал в Алматы, то увидел, что в СССР проект социального жилья осуществлялся в массовом масштабе. Я ожидал увидеть в Казахстане нечто совсем другое. Но когда я приехал в Алматы, я понял, что они очень отличаются от таких же проектов на западе, где коммунальное общественное жилье для бедных строили обычно за городом, в резервации, чтобы отгородить этих людей от общества. А здесь строили одинаково как в центре, так и в микрорайонах. Эти дома не наказывали людей за их социальное положение и этническое происхождение. В США они были средством контроля и дисциплины за неугодными обществу через перераспределение жизненного пространства.
— Понятно при рынке и капитализме, у кого денег больше, покупает дома лучше, у кого их нет, тот оказывается на окраине. У нас в СССР не было ни рынка, ни капитализма, а — социализм и народная собственность. Сейчас происходит нечто похожее?
Даниэль: В Алматы дома имеют нечто большее помимо интернационального стиля, распространенного по всему миру. Ветхие дома-коробки интересны тем, что демонстрируют то, как жильцы адаптировали их под свои нужды. Частные квартиры сейчас перестраивают и облицовывают без какой-то отсылки к ансамблевой целостности. В США такого не встретишь. Там существуют строгие ограничения на изменение внешнего облика здания. Ирония в том, что тогда как индивидуальные квартиры стали улучшаться, общая инфраструктура домов пришла в достаточно плачевное состояние. Здания, возведенные с пафосом веры в светлое будущее, в нового советского гражданина, который вырастет в их стенах, сейчас начали стареть, их крыши прохудились, в лифтах страшно ездить.
— Например, в 12-тиэтажном доме, где я живу, многие соседи, стремясь реализовать свои индивидуальные пожелания в планировке, убрали даже несущие стены, что категорически запрещено по правилам техники безопасности сейсмозоны.
Даниэль: Люди хотят улучшить свою жизнь, показать материальное благополучие. Забавно видеть, как модернистская архитектура трансформируется людьми под свои нужды.