Уже несколько лет Казахстан находится в опасной полосе самоубийств. Дети, подростки, взрослые прерывают нить жизни с такой легкостью, будто имеют шанс начать все заново. Нет ни одного города в республике, где бы ни прокатилась волна трагедий. Бастыки от проблемы отстраняются, полицейские закрывают уголовные дела с формулировкой “Нет признаков состава преступления”. А тем временем люди “от жизни такой” лезут в петлю, стреляются, прыгают с крыш. Всех мотивов не перечесть, но они так далеки от повальных самоубийств, случавшихся в просвещенной Европе прошлых веков. Мы, словно, живем в ином измерении.
Повестью “Клуб самоубийц” Роберт Льюис Стивенсон высмеял появившиеся на стыке двух столетий эстетские кружки и декадентские общества, в коих первенствовали болезненный эгоизм и клиническая меланхолия, картинная обреченность и надуманная помпезность, маниакальная тоска и разочарованность в жизни. Молодые франты с бледными лицами, туманными взорами и наигранной бравадой готовы были прожигать жизнь не только за карточными столами, пускаться в какие угодно рискованные предприятия, но и прекращать житейские коллизии самым изобретательным образом.
Сорок фунтов стерлингов – и вы получаете законный шанс “вырваться из плена жизни, избежав при этом посмертного скандала”. Для этого нужно немного: чтобы одна роковая карта попала вам, а другая – вашему палачу. Все очень просто… Поводов же для намерения уйти в мир иной хоть отбавляй! Хотя бы этот: “Мысль, что я являюсь прямым потомком обезьяны, — сказал сей оригинальный самоубийца, — показалась мне невыносимой”…
Проблема суицида в истории развития человечества всплывала время от времени. В императорском Риме самоубийство было, чуть ли не пижонским. Закоренелая римская традиция брала начало с Сатурналий, когда в Вечном городе наступал коммунизм: рабы имели право клеймить господина в хвост и в гриву, пить с золота и спать на хозяйских перинах. Одному из их числа выпадала на время праздника царствовать, а по окончании – достойно сыграть в ящик. Коли у венценосца не хватало духу – ему помогали доброхоты, с избытком нажитые в короткие дни власти.
На улицах Рима часто звучало “se praecipitavit” – значит, разбился, бросившись со скалы, или утопился.
Французы на этот счет говорили так: “совершил прогулку до сетей в Сен-Клу”, то есть утопился в Сене и был выловлен невдалеке от Парижа. Улов в Сен-Клу был ужасающим.
Но оспорить наивысшую экзальтированность Рима удалось немцам: молодые щеголи взяли за манеру после прочтения романа Гёте “Страдания молодого Вертера” или кидаться в реку вниз головой, или “кончать свою жизнь высоко и мгновенно” – в петле. К слову, автор книги говорил, что юный Вертер пустил себя в распыл вместо него.
Тема дозволенности самоистребления просветителями и публицистами XVIII века обсуждалась много и живо. Первым написал об этом “благородном средстве” Монтень. За перо взялись Монтескье, аббат Прево, Вольтер. В частности, Вольтер вспомнил имя одиозного Иоганна Робека, издавшего в 1736 году “толстую, длинную, увесистую и холодную книгу”, восхваляющую суицид, равную труду Джона Донна. Удивительно, что Донн, просил свою рукопись не предавать “ни гласности, ни огню”, но спустя тринадцать лет сын поэта опубликовал записи.
Жан-Жак Руссо утверждал в “Новой Элоизе”, что при изучении суицидальной проблемы крайне важно принять во внимание предрассудки, свойственные эпохе и нации. Мол, “когда кончать жизнь самоубийством не модно, считается, что так поступают одни безумцы. Однако сколько есть примеров тому, что люди мудрые во всех отношениях, не терзаемые угрызениями совести, гневом, отчаянием, отказываются от жизни, ибо она им в тягость, и умирают с большим спокойствием, чем жили”.
Учитывая, что суицид – это одна из форм убийства, тезис, кровавой струей вытекающий из фолианта Донна, был обескураживающий: если далеко не каждый совершающий убийство – преступник, то и не всякий самоубийца несет на себе печать дьявольского греха.
За редким исключением все мировые религии клеймят известное святотатство. Формула порицания была лаконична: жизнь, данная Богом, не принадлежит нам. Однако, используя эту аксиому, хитроумные греческие софисты изящно продолжили ее: “…но именно потому, что она нам дана, то и принадлежит только нам”.
Казалось бы, зачем в начале 1911 года на международном уровне запрещать применение белого фосфора для производства спичек? Вначале табу на фосфор поставила Германия, затем – Англия, следом – остальная Европа. Ответ был известен: ядовитый раствор зажигательной смеси немца Ремера, одного из изобретателей спичек, – лучшее средство, чтобы покинуть этот мир. За двадцать лет, пока не появились “безопасные” “шведские спички”, его придумка свела в могилу не одну сотню душ. В Лондоне, особенно в ветреные и туманные октябрьские дни, народ, подверженный сезонной меланхолии и сплину, буквально валом лез в петлю.
Еще за сто лет до этих событий, находясь на борту британского фрегата “Нортумберленд”, пленный Наполеон через губу бросил капитану Райту: “Самоубийство стало у англичан почти национальным обычаем”. И был прав. В Европе траурный будильник завел поэт Томас Чаттертон. Перед этим 17-летним парнем, символизирующем “весенний день английской романтической поэзии”, преклонялись Байрон, Шелли, Китс, а когда он отравился крысиным ядом, последовала череда поклонников. Спустя четыре года масла в огонь подлил Гёте романом “Страдания молодого Вертера”.
Для поколения романтиков, пивших вино из черепов, спавших в гробах и поклонявшихся идее смерти, Вертер и Чаттертон стали символами подлинного гения. Распространение романа вызвало в Европе волну подражающих самоубийств, что впоследствии было названо эффектом Вертера, столь сильным, что в ряде государств власти запретили распространение книги. Министр внутренних дел Франции жаловался, что его осаждают непризнанные таланты с угрозами покончить с собой.
Выдающийся психолог Франкл, объясняя суть рационального суицида, не счел возможным осудить действия кого-либо. Ни великого Гомера, не разгадавшего загадку о рыбаках и повесившегося от кручины; ни Аристотеля, не постигшего тайну явления прилива и отлива и бросившегося в море; ни повара Людовика XIV Вателя, вовремя не представившего к хозяйскому столу жареного окуня и отравившегося.
Что касается нас, то тут парадокс! По авторитетному мнению ученых, в периоды наиболее тяжелых лет – войн, эпидемий, катастроф – уровень массового самоубийства снижается, ибо повышается ценность человеческой жизни. А вот за благополучие, состояние душевного спокойствия и комфорт приходится платить высокую цену. Значит, казахстанская молодежь рассчитывается за благоустроенность, уют жилищ, общественных учреждений и отсутствие разлада с собой и окружающим миром.
***
И все же жизнь полна закономерностей – завершив свои книги, воспевающие самоубийство, Иоганн Робек, Филипп Батц и Жан Амери покончили с собой.
***
© ZONAkz, 2011г. Перепечатка запрещена