– Александр Владимирович, в российском телевизоре опять много «ястребов». Вы тоже недавно сказали на передаче ТВЦ «Право голоса»: в прежние времена мировой порядок всегда ломался и устанавливался заново в результате больших войн. И эта инерция никуда не делась. А большой войны не было уже 70 лет… И дальше: «Сейчас мы стоим на пороге очень рисковых событий для всего человечества. Другое дело, что война может не носить тот характер, какой носила Первая или Вторая мировая война».
А какой характер она может носить? В условиях, когда у потенциальных противников есть ядерное оружие? Разве не очевидно, что сегодня большая война невозможна в принципе? Никто не хочет сгореть в атомном аду. Ни один западный президент не готов развязывать крупную войну даже с неядерной страной, если в перспективе его собственная страна получит десятки тысяч гробов. Такого президента не переизберут. Или устроят ему импичмент. Откуда же взяться большой войне? Ведь и Россия её никогда не начнёт.
– Прежде всего, хотел бы отметить, что мировых порядков было несколько. Сегодня можно много говорить о том, что они развивались от простого к сложному, что институциональное развитие в XX веке, конечно, заметно превосходит то, что мы можем сказать, например, о Вестфальской системе. Но по сути, если мы посмотрим на исторический процесс, то многие черты систем более старых, чем биполярная, можно найти и сегодня. Это касается как развития таких понятий как суверенитет, национальное государство, так и межгосударственных отношений. Действительно, в рамках биполярной системы можно было говорить об устойчивости. Наличие огромных ядерных потенциалов у двух сторон в известной мере сдерживало возможность войны. Главным образом потому, что возможность уничтожения такого огромного потенциала неядерными средствами фактически было сведена к минимуму. То, что в основном наши отношения с США касались сферы разоружения, было, может, не так и плохо. В конце концов, это действительно давало возможность поставить под контроль процесс, который нес в себе серьезные риски глобальной войны. Сегодня во многом этот процесс диалога замораживается, и это тревожно. Более того, если, к примеру, санкционное давление и общее напряжение между ведущими державами будут нарастать, то нельзя исключать разрушения правовых режимов соблюдения ряда договоров, таких, например, как РСМД и выход из них, который может рассматриваться как ответная мера на давление.
У нас не должно быть иллюзий относительно того что большой войны быть не может. Она вполне может носить гибридную форму, форму череды региональных конфликтов, где конфликтующие стороны могут противостоять друг другу опосредованно, как в Корее и во Вьетнаме. Нельзя исключать, что из такого регионального опосредованного конфликта не произойдет более масштабный прямой конфликт, принимая во внимание то, что по сравнению с периодом разрядки и даже концом 80-х технические «неядерные» возможности выросли. Кроме того, конкуренция в треугольнике Россия–Китай–США также выросла. Отрицать вероятность военного конфликта, например, в АТР невозможно. То, что кажется, будто большой войны быть не может – иллюзия. Хотя, повторюсь, на мой взгляд, вероятнее цепь региональных конфликтов за влияние в том или ином регионе, в рамках которых будут конкурировать ведущие мировые державы, активно наращивающие сегодня свои военные потенциалы.
– Некоторые эксперты говорят, что «война уже идёт». Но тогда это очень странная война. «Враги» спокойно ездят друг к другу в гости. Покупают во «вражеских странах» недвижимость, отправляют туда на учебу детей и так далее. Возникает вопрос: не пропаганда ли это всё? Не разводка ли населения? Может, в россиянах просто поддерживают «мобилизационный дух», отвлекая от проблем коррупции и провалов внутренней политики?
– Действительно, многие страны связаны друг с другом экономически, финансово, а элиты ментально. Но давайте вспомним период перед Первой мировой войной. Разве страны Европы не были связаны друг с другом экономически, разве монаршие фамилии не были родственными друг другу? Кстати говоря, даже в годы холодной войны СССР активно торговал с Западной Европой, особенно с 70-х. Все это тоже было. Сегодня, например, если говорить о России, то действительно значительная часть элиты ориентирована на Запад. Но я бы не стал впадать в экономический детерминизм и определять все именно и только экономикой. Она очень важна, но все же последние кризисы, в том числе и на постсоветском пространстве с участием внешних, внерегиональных акторов показывают, что сводить все к экономике никак нельзя.
Давайте скажем честно: как бы наша элита ни хотела интегрироваться в Запад, полностью равной там ее не воспринимали и не будут воспринимать. Кроме того, российская элита остается заложником иллюзий по целому ряду вопросов, например по отношению к Украине. Так что тот факт, что элиты в какой-то степени интегрированы, вовсе не означает, что это всегда эффективный предохранитель от геополитического напряжения. Да и сам по себе бизнес вовсе не всегда может оказать решающее влияние на политику своих стран, не только в России, но даже и на Западе, примером чего является политика санкций ЕС в отношении России.
– Вы сказали на той передаче, которую я упомянул в начале: «Неправильно думать, что, если Россия свернёт свою активную внешнюю политику, то сразу займётся внутренними делами, наведёт в них порядок… Наоборот, я вижу в более активной внешней политике, в том числе в её повороте на Восток, приводной ремень для внутренних реформ».
Поясните, пожалуйста, вашу мысль. Вы предлагаете реформаторам зачерпывать энтузиазм из военных побед? Из «крымского консенсуса», вроде бы объединившего россиян вокруг Путина, он как-то не очень зачерпнулся. Начальство как воровало, так и ворует. Российская глубинка как бедствовала, так и продолжает. Или тут другая мысль?
– В последнее время в СМИ различной направленности начали появляться публикации если не о разрушении «крымского консенсуса», то, по крайней мере, о том, что он уже не оказывает определяющего влияния на развитие страны. Но этого и следовало ожидать. Крымский консенсус многие воспринимали не как самостоятельный акт в отрыве от стратегии развития, а как индикатор системных изменений. Но оказалось, что он, приведя к постулированию суверенитета и первоначальному обозначению красных линий на внешней арене, не стал катализатором ожидаемых трансформаций экономической, социальной, информационной и антикоррупционной политики. К сожалению, пока, действительно, ключевые проблемы обеспечения экономического роста, преодоления неравенства, зашкаливающей бюрократии и ненужного документооборота, неравномерного развития регионов не решаются или решаются недостаточно быстро.
Интересно, что одна из немногих сфер, где в последнее время Россия добилась реального успеха – военное строительство – почему-то вызывает недовольство. Вновь мы видим тезисы в духе «масло вместо пушек», идеи о необходимости иметь небольшую армию и ядерной оружие за ней. Действительно, мобильность армии – это здорово, но проблема заключается в том, что относительно территории и протяжённости границ армия в России не такая большая. А сама страна должна быть готова к любому типу конфликта. Реализация новой госпрограммы вооружений – это стратегическая задача, хотя средства, на нее выделенные, даже меньше, с учетом инфляции, чем стоимость прошлой программы. Расходы на вооружения, это не безвозвратные ресурсы – это рабочие места, технологии, инструмент, в том числе и для диверсификации в перспективе оборонно-промышленного комплекса.
Все наши проблемы нужно решать вовсе не рассчитывая на разрядку. Налаживание отношений с США является одним из желательных, но вовсе не обязательным и необходимым условием для того, чтобы обратиться к собственным проблемам и начать ими заниматься. Поэтому тезис о том, что нам надо заняться внутренними делами, вовсе не противоречит тому, что у нас может быть активная внешняя политика и даже конфронтация с США.
Уверен, что наша ошибка зачастую заключается в том, что мы подходим к категории российско-американских отношений как к ситуативному конфликту, который якобы мы начали в 2014 году, и который мы в силах закончить. Конечно, в здравом уме никто не может призывать к конфронтации с ведущей державой мира. Но я, честно говоря, не могу и не знаю, как ответить на вопрос или призыв – «давайте не усугублять российско-американские отношения», чтобы не поступиться не просто тактическими, но и стратегическими интересами России. Для человека, сколько-нибудь знакомого с особенностями исторического процесса, одного желания «не усугублять» вовсе не достаточно. Почему? Потому, что вся история показывает: даже если Россия и пойдет на какие-то уступки, а они, безусловно, возможны и порой нужны, здесь надо быть реалистами – необходимо еще и желание другой стороны выстроить более или менее равноправное партнерство, а этого пока вовсе не просматривается.
Нередко приводится в пример Китай, которому удалось не настроить против себя США, а Советскому Союзу и России, мол, не удалось. Но дело в том, что и СССР, и Россия воспринимались Западом (и, в общем, не без оснований) как базовая идеологическая и военная угроза, как страна, которая в силу своего военно-промышленного и оборонного потенциала может нанести мощнейший ущерб США. Исходя из этого выстраивалась политика Вашингтона. В том числе и в отношении сближения Вашингтона и КНР. И кстати, далеко не факт, что такое осознание экзистенциальной угрозы в отношении КНР не приходит к Вашингтону сегодня. Следует понимать, что сегодняшнее напряжение в отношениях России и США, «новая волна» этого напряжения началась вовсе не сейчас, а с середины 90-х годов. Во времена позднего Ельцина напряжение достигло уже довольно серьезного градуса. А после мюнхенской речи Путина нынешняя ситуация фактически была предопределена. Постсоветское пространство и Украина особенно стали полем реализации этой конфронтации. И Россия здесь проводила политику, действительно, не всегда адекватную стоящим вызовам, не сумев воспользоваться своими историческими и цивилизационными преимуществами.
Тем не менее, даже при таком положении нам удалось создать реально функционирующий, хотя и не без проблем, интеграционный блок. А последние события с подписанием конвенции по Каспию наверняка удивили тех, кто заявлял о том, что Россия не может договориться с соседями. Убежден, что, вне зависимости от того, на какие тактические уступки мы можем пойти, новая нормальность – это как раз напряженность в российско-американских отношениях, проявляющаяся, в том числе, на постсоветском пространстве. Вопрос сегодня заключается в том, способны ли мы жить в этой новой нормальности или нет.
Подчеркну ещё раз, это важно: в общественное сознание постоянно внедряется мысль о том, что можно уступить «американском партнёрам» в каком-нибудь тактическом вопросе и получить общую разрядку. Однако наш «партнер» хочет вовсе не разрядки. В этом контексте представляется, что наша излишняя ситуативность, ориентация на персоны и ожидание того, что с приходом того или иного президента в США изменится отношение к нам – совершенно не оправдана. Ее нужно изжить. Мы должны угадывать общие тренды, векторы развития, встраиваться и возглавлять их, а не ждать, будет тот или иной президент, госсекретарь или советник по национальной безопасности более или менее благосклонен к Москве… При этом стремление наладить отношения России и Запада в целом, конечно же, следует считать позитивным. Очень важным является в этой связи дальнейшее выстраивание отношений с Западной Европой, чему последние шпионские скандалы, к сожалению, объективно не содействуют. Но осуществление этого стремления нельзя считать реальным в среднесрочной перспективе, особенно в отношении российско-американских отношений, если конечно оно не будет основываться на односторонних уступках. Такие уступки приведут не к улучшению, а к ухудшению обстановки, и тогда новая точка бифуркации будет пройдена именно так, если не хуже, как это было в 80-х-начале 90-х.
– Ну и напоследок. Раз у нас сегодня военная тема. Вы видите какие-то реальные военные угрозы для государств Центральной Азии, в частности, для Казахстана? Многолетняя «китайская страшилка», кажется, уже перестала действовать и никого больше не пугает. Может быть, зря?
– Я не думаю, что есть прямая военная угроза со стороны Китая. Конечно, Центральная Азия для Китая важный регион, имеющий значение в плане обеспечения безопасности и обеспечения энергоресурсами. Не располагая собственными запасами углеводородов, КНР в случае гипотетического конфликта с США и перекрытия ими Малаккского пролива рассчитывает на Центральную Азию. Значение региона для обеспечения безопасности КНР связано с ее близостью к СУАР.
Думаю, что в интересах Пекина в этих условиях не допустить дестабилизации местных государственных структур. Демографическое и экономическое доминирование Китая действительно порождало в соседних странах явные или скрытые опасения в том, что Китай поставит соседей в полную зависимость, тем более, что усиление экономического присутствия КНР в Центральной Азии предполагает и усиление гуманитарного влияния. Нельзя не отметить и расширение военного влияния, в частности через активизацию присутствия в государствах ЦА частных военных кампаний из КНР. Но, на мой взгляд, прямой военной угрозы нет. Китай, помимо огромных инвестиций и большого торгового оборота, важен для соседей еще и тем, что не оказывает, по крайней мере, пока, серьезного открытого влияния на политические системы с целью их кардинального видоизменения, хотя теневое влияние, и довольно сильное, есть. Конечно, Китай в последнее время усиливает не только экономическое проникновение в регион. Да и в целом мы видим огромный военный бюджет, бурное развитие НОАК, причем усиление именно технологической составляющей. Но даже несмотря на это, при сохранении многовекторной политики, выстраивании взаимовыгодных связей с соседями (несмотря на все проблемы внутрирегиональной интеграции, перспективы которой довольно туманны), при усилении роли ОДКБ, ЕАЭС и продолжении таких форм сотрудничества, как недавнее подписание конвенции по Каспию, у Казахстана в известной степени сохранятся важные надёжные «предохранители» от военных угроз.
***
© ZONAkz, 2018г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.