Слушайте музыку революции!
А.Блок
1
Итак, я жил тогда в Одессе
— Имя у тебя, Олег, древнерусское такое, скандинавское даже. И не спросишь в шутку: «Ты одессит, Мишка?». И всё же – ты одессит?
— Да. С 1984 года. А родился в ста километрах от этого города.
— А что значит – быть одесситом?
Олег МУЗЫКА. (Фотографии из личного архива О.Музыки)
— Сложный вопрос. Можно, кстати, родиться где угодно, но стать одесситом. А бывает и наоборот. Знаешь, тем, кто никогда не был в Одессе, кажется, что люди там говорят каким-то особенным языком, как в фильме «Ликвидация». Но в реальной Одессе трудно найти двор, где можно услышать такой говор! Дело не в этом. Вот я сейчас в Берлине, но живу я в Одессе! А здесь нахожусь. И когда меня просят рассказать анекдот и потом смеются, как объяснишь, что в Одессе я их не рассказывал, а говорил ими! Такой город.
— Ну, сегодня разговор у нас будет не самый весёлый.
— Да уж. Не до анекдотов будет.
2
Ты помнишь, как всё начиналось
— Как ты угодил в политику?
— Затянуло. Не думал, не гадал. Ну, то есть я и в школе состоял в комитете комсомола. И в мореходке. И в армии. А позже работал на шаланде «Комсомольская» и тоже был комсоргом.
— Шаланда! Роскошное словечко. Сразу на память приходят Молдованка, Пересыпь. Французский бульвар, который весь в цвету. Греческая улица. А Дерибасовская, а Ришельевская, а Дюк! Эти названия из чудесной сказки, которая, увы, кончилась для меня пять лет назад. А ты там просто жил, работал, ходил по этим улицам…
— Да. Просто жил. Был предпринимателем средней руки. Проще говоря, торговал автозапчастями, у меня были точки на нескольких рынках. И вот на один из них в 2008 году заявились люди Коломойского. И мы сумели организовать отпор. Знаешь, среди нас были крепкие ребята –«афганцы», офицеры, бывшие менты. И за нас вступилась партия «Родина». Мы не уступили, и «наезд» превратился в спор хозяйствующих субъектов. На этой волне я вступил в партию и стал помощником депутата.
— Когда ты заметил, что одесситы стали разделяться на «своих» и «чужих»? Во время Майдана?
— Нет, раньше. Появилась в городе молодёжная группировка «Свободная Одесса». Малочисленная, но активная. Они устраивали марши, на них уже были футболки с надписью «Нахтигаль». Ребята не скрывали, что они – националисты. Это были, как правило, приезжие, студенты исторического факультета. Никто их всерьёз не воспринимал, к сожалению. Я пытался уговорить партийное руководство устраивать контракции, но мне отвечали – не надо делать им рекламу! Потом начался Майдан. Одесса некоторое время относилась к нему сочувственно, но сдержанно. Понимаешь, город не бедный, портовый. Пароходства нет, но моряки фрахтовались на чужие судна, работа была у многих. Кто на Привозе, кто на авторынках. Мелкий бизнес, можно сказать, процветал. Пока не стали прибирать его к рукам люди Януковича, который уже всем тогда осточертел. Но время шло, в Киеве уже было горячо, напряжение нарастало. И вот, когда Янукович сбежал, а его место занял Турчинов, тут же раздались голоса националистов против русского языка. И появился закон, отводящий ему статус регионального. Вот тогда Одесса проснулась.
— Почему?
— Одесса русский город, понимаешь? Как бы это объяснить. Со дня основания здесь жили армяне, греки, украинцы, русские, евреи, немцы, итальянцы, поляки, болгары, но всех объединял русский язык. Одесский язык. Но когда я говорю, что это русский город, я вовсе не подразумеваю, что он российский! Он украинский, но – русский. Это нужно понимать. Однако нам же сразу приклеили ярлык сепаратизма, будто мы ратуем за присоединение к России. Ничего подобного! Это передёрнутая карта, жульничество. И здесь, в Германии, многие убеждены, что мы выступали под российским флагом. Я в ответ спрашиваю: а под каким флагом стоял Майдан? Отвечают: под флагом Евросоюза. Я им – а мы стояли под флагом таможенного союза! И наша площадка была декорирована государственной символикой Казахстана, Белоруссии, России и Украины! Четыре государственных флага у нас было. Почему? Да потому что таможенный союз не имел единого символа. А наша политическая программа укладывалась в три пункта: таможенный союз, федеративное устройство, русский язык как второй государственный. Под этими лозунгами разные общественные движения слились в Антимайдан. Мы ждали 25 мая, когда назначены были выборы президента и мэра города. Но всё это, кажется, бесило Киев. И обстановка стала накаляться.
— То есть?
— В самом конце февраля 2014 года в Одессу прибыл первый «поезд дружбы».
— Это что такое?
— Это железнодорожный состав, в котором приехали из Киева майданские сотни. В армейских касках, со щитами, с дубинами, хорошо обученные, тренированные.
— Агитировать приехали?
— Какое там. Менять неугодных Киеву губернаторов приехали. Колонной подошли к зданию областной администрации, обложили его со всех сторон. А мы стояли на подступах. И между нами – подразделение внутренних войск. Но это были первые ласточки.
— Как разворачивались события дальше?
— Дальше 10 апреля. День освобождения Одессы от гитлеровских войск. Майдановцы в городе, они расквартированы в санаториях, их кормят, у них есть транспорт, но прошли переговоры, где все условились: день тишины, только праздничные мероприятия. Вот мы идём колоннами, тысяч 20-25, скандируем «Одесса – город герой», а тем временем киевские орлы блокируют гостиницу на 11 улице Большого Фонтана, где остановился Олег Царёв, народный депутат, кандидат в президенты. Требуют, чтобы он уехал. А Царёва мы ждали у себя на Куликовом Поле. Узнав об этом, многие антимайдановцы рванули туда, на Большой фонтан. И вот там уже были рукопашные схватки, пробитые головы, милиция с собаками, сгоревший автобус. Мы их разогнали, в общем.
— Куликово Поле – это ваш лагерь, ваша «ставка», так? А где стояли майдановцы?
— Возле Дюка, где Потёмкинская лестница. А на Куликовом Поле разместились мы. Это большая площадь, центр города, рядом с вокзалом. А Дом профсоюзов — бывший обком партии. У нас там стояли палатки, мы завезли биотуалеты, мусорные баки, провели электричество, построили сцену. Всё это официально, по разрешению властей. День и ночь там были люди. Митинги, концерты, встречи, выступления. На сцене стоял огромный плазменный телевизор, прямой эфир непрерывно. Дружина, охраняющая площадь – всё честь по чести.
— Такой вопрос: второго мая в город, уже наводненный враждующими группами, причём многочисленными, приехали футбольные фанаты из Харькова. Это как понимать?
— Слушай, а ведь действительно. Нужно посмотреть турнирные таблицы. Но они приехали. И одесские футбольные фанаты с ними тут же объединились. Понимаешь, традиционно одесские фанаты враждовали с болельщиками киевского «Динамо». А эти были из Харькова. Так сложилась мощная группировка: обученные сотни из Киева, слившиеся футбольные фанаты и одесские сторонники Майдана. Такие тоже были, чего греха таить.
— А противостоял им только «Антимайдан»…
— Ну, получается так. Первого мая прошла праздничная демонстрация, всё было нормально, никаких провокаций. А второго мая выходной, люди разъехались по дачам, на шашлычки, город опустел. Тут и началось.
3
И смерть, и ад со всех сторон
— Можешь вспомнить этот день в деталях?
— Постараюсь. Утром по дороге на работу я завернул на Куликово Поле. Ну, всё как всегда. Народу меньше, чем обычно, но хватает. Однако тревожная нотка появилась: какие-то внезапные проверки санитарного состояния, какие-то полицейские чины явились, какие-то джипы с затемнёнными стёклами, мы к ним – они по газам. Площадь-то огорожена, как они туда въехали? И полицейские им честь отдают. Чем-то повеяло в воздухе. Я уже понял, что на работу не пойду.
В начале десятого прибегает хлопец, говорит, на вокзал прибыл поезд с фанатами из Харькова. Ага, думаю, кажется, что-то будет. Они, кстати, с вокзала пошли на Куликово Поле, но там стояли бойцы «Беркута», они выстроились в линию, и фанаты повернули назад. Дальше – больше. Смотрю, на крыше второго здания обладминистрации какие-то люди возятся. А я знаю, там камера наружного наблюдения. Понятно. Кто-то что-то химичит. Позже выяснится, что так оно и было. И тут узнаём, что фанаты идут на Соборную площадь, хотят устроить там митинг. И туда же движется наша молодёжная дружина, которая у нас обычно по периметру во время маршей. Их накануне выманили из города, но они вернулись. Ну, вот. Расположились они в Александровском сквере, и к ним стали прибиваться наши сторонники. Собираются преградить дорогу фанатам.
— Кто обеспечивал оперативную информацию? Мобильная связь работала?
— Работала. Но мне никто не звонил. Да и без звонков всё было ясно, потому что мы же наблюдали картинку на экране телевизора, четыре одесских канала работали в живом эфире! Уж видно, начались драки, есть раненые. Куликово Поле заполняется гонцами оттуда, начинается стихийный митинг, все хотят пойти на помощь нашей дружине. Я, как мог, отговаривал людей, понимая, что всё кончится массовой дракой. Но бесполезно. Один за другим вскакивают на сцену ораторы, кричат, вперёд, на Греческую улицу, там идёт бой, а вы тут отсиживаетесь! Я их сгоняю с трибуны, кричу, у нас нет сил, чтобы им противостоять, мы взрослые люди и не должны гоняться по улицам за пацанвой. Так продолжается часов до четырёх, меня уже обвиняют в предательстве, в трусости. Говорю: ладно, пошли! А кому идти-то? Женщины, дети, пенсионеры, ну и дружинники, мужики за пятьдесят. Но команда, всё же собралась, помчались. По Пушкинской. А по бокам менты бегут и непрерывно говорят по своим телефонам.
— Докладывают о ваших перемещениях?
— Типа того. Ага, вот улица Бунина, поворачиваем налево, чтобы попасть на Греческую, а там дорога горбом, и сверху на нас движется легион, человек двести, в боевом построении, со щитами, в касках, с дубьём. Майдановцы. Во, говорю, парни, сейчас они нас угостят. Мало не покажется.
— Вас было всего ничего?
— Ну, да. У них примерно десятикратное преимущество. Молодые, тренированные. Мы ушли от лобового столкновения, ловить было нечего. И другим путём выбежали на Греческую. А там — боже праведный. Идёт настоящий бой. Камни летят, сирены гудят, хлопки выстрелов, взрывы, крики, стоны, мат-перемат, раненные, кровь. И вся эта картина в прямом эфире. Понимаешь, когда срабатывает сигнал «наших бьют», то пополнение приходит и на ту, и на другую сторону. Месиво. Безумие. Майдановцы, фанаты, антимайдановцы, дружинники и просто горожане, примыкающие и к тем, и к этим.
— Помнишь, как ты себя там вёл?
— А как все! То камень в руках, то палка. Дрался, орал что-то. Но замечал, что майдановцы действовали тактически грамотно. Они разворачивали в цепь два десятка бойцов, выдвигались вперёд и разом, по команде метали в нас камни. Залпом. Нас накрывало, как тучей, головы не поднять.
— Полиция бездействовала?
— Нет, но её было мало. Главные силы находились на стадионе. А командный состав собрали на совещание, где у всех отобрали мобильные телефоны. Нас защищало одно подразделение, у них даже щитов не хватало. И по ним стреляли на поражение, я видел тяжело раненных полицейских. Подполковник лежал на земле, корчился, кровь хлестала из паха, он уже зелёный был. Их жгли коктейлями Молотова, на них направили захваченную радикалами пожарную машину. Мы её отбили, и я оказался перед строем майдановцев, совсем близко. Они стояли коробками, «черепахой», прикрывшись со всех сторон щитами. И я видел, как щиты раздвигались, оттуда высовывался ствол и палил. Я не стану врать, что был героем, нет. Увидев стволы, я показал рекорд по бегу, рванул во весь дух. Но почувствовал, как ногу сзади огнём обожгло.
— Попали?
— Да, травматом. Скользом, но попали. В общем, сражение на Греческой улице нас обескровило. Многие разбежались по домам – не мне их судить. Нас осталось несколько человек, мы остановили маршрутку и приехали на Куликово Поле. Там старики, женщины, подростки. Пытаются соорудить баррикаду. Её ребёнок мог перешагнуть. А на экране видно и слышно, как радикалы готовятся идти на нас. Чтобы отомстить за погибших.
— У них были погибшие?
— Да, два парня. Но один из них, Иванов, полёг не на Греческой, а на углу Дерибасовской и Преображенской, далеко. Про второго вообще не знаю ничего. И мне кажется, что это была сакральная жертва. Им нужно было довести себя до исступления. Там вот ещё что произошло: один из наших сторонников по кличке «Боцман» стоял рядом с полицейскими и бил из автомата. Позже выяснилось, что оружие было пневматическое, для стрельбы шариками в пейнтболе, им даже в упор ранить невозможно, но сколько камер зафиксировали это! И до сих пор нам говорят – вы всё сами спровоцировали. Вот так.
— Что было дальше?
— Близится вечер, телефоны разрываются. Мне звонит жена, друзья, все напуганы, все кричат, уходите, они идут вас убивать! Я ответил жене, что не уйду. Я не герой, нет, но бросить здесь пенсионеров, стариков, женщин, вообще, людей, с которыми я говорил с трибуны, которые меня знали и верили мне, ну как это можно? Да, знаю, человек способен всё себе простить, оправдать себя, и я бы пережил этот позор, но он бы грыз меня всю жизнь, понимаешь?
4
Inferno
— Ты сознавал, что это смертельный риск? Люди вокруг тебя это понимали?
— Я всё же не думал, что они будут нас убивать. Хотя и был только что на Греческой, но не укладывалось это в голове. Те, кто почувствовали смертельную опасность, ушли, площадь с одной стороны была свободна. Никто никого не держал и не уговаривал. Оставшиеся стали готовиться к обороне. Кто-то выломал двери Дома профсоюзов, мы стали туда затаскивать церковную утварь (одна палатка была для молитв), генераторы, матрацы, акустические колонки. Пытались из всего, что было, выстроить баррикаду у ступеней парадного входа. И тут на площадь с криками и гиканьем ворвались эти. А впереди бежит мой младший брат и кричит в трубку мобильного: «Олег, где ты?» Я ответил. И он рванул к ступеням, где мы стояли. Сохранилось видео, где он несётся, за ним топают майдановцы, и слышен мой истошный крик: «Ванька, уходи отсюда, иначе я тебя сам убью!» Не послушался, остался. Ну, завязался новый бой.
— Закидывали камнями?
— Град камней, пущенных вручную или из пращи. Бутылки с коктейлем Молотова и шумовые гранаты, которые обвязаны проволокой с гайками. Я получил большим куском кирпича в грудь, потом ещё булыжником в плечо, но в голову не попали. И боли не чувствовал. Минут пятнадцать держали оборону, после чего отступили внутрь здания. Я впервые переступил его порог. Там не было ни электричества, ни воды. Пожар начинался, но тушить его было нечем. И, похоже, пожарные рукава были порезаны. Или слежались от старости, не знаю, воды-то всё равно нет. Двери изнутри баррикадировали сейфами, столами, стульями, взламывали кабинеты, тащили оттуда всё тяжёлое. Там был мой брат. Я поднялся по маршевой лестнице на второй этаж, выглянул на площадь через разбитое стекло. Штурм в разгаре. Врезалось в память: какой-то дядька, лет за шестьдесят, идёт на майдановцев, рубится с ними голыми руками. Даже нацики орут — дед, иди отсюда, убьют же!
Фотографии из личного архива О.Музыки
И тут – пах! Прилетела первая дымовая шашка. Армейская. Хлопнула, из неё повали дым. Желто-зелёный. И страшный запах серы. Один вдох, и легкие клинит. Всё заволокло, ни зги не видно, дышать нечем. И, знаешь, здесь начинаются какие-то провалы памяти. Очнулся на четвёртом этаже, бежим втроём, и с нами ещё пожилой мужик, голова разбита, кровит. Выломали двери какого-то кабинета, заложили её сейфом, кое-как разбили стекло, пытаемся раздышаться. Да где там. Дыма всё больше. Горим.
— А пожарные?
— Пожарная часть в полукилометре от нас, туда поступают сотни звонков, но дежурные отвечают: да, видим по телевизору, но это горят палатки на площади. И машины не выпускают.
— А полиция?
— Видны были их автобусы, стояли по периметру площади, но не вмешивались. В левом крыле здания хлопки, крики женщин: «Мальчики, не надо!». Прорвались, значит. Тьма сгущается, но дыма всё больше. Вдруг в проёме окна возникает фигура пожарного – выходить будете? Мы: нет!
— Почему?
Фотографии из личного архива О.Музыки
— Да потому что сверху мы уже видели, как встречали тех, кто вышел. Женщин просто били, а мужиков забивали. Ногами, дубинами. Пожарный даже не стал уговаривать, исчез. И настал миг, когда показалось – всё. Стащил с себя, пиджак, натянул его на голову, да всё без толку. И стали мы друг с другом прощаться. Позвонил домой. Говорю, простите, если что было не так. У дочери истерика, она швырнула телефон. Трубку берёт зять, говорит, что из Дома профсоюзов вынесли уж больше двадцати трупов. Звоню брату, его телефон выключен.
***
Но постепенно дыма становится меньше, а крики в здании всё слышней. Хлопки, похожие на выстрелы. Зачистка идёт. И лучики лазерных фонариков шарят по окнам. Говорю своим: упали на пол, нету нас! В окно не высовываться, возможно, идёт коррекция. Лежим. Тут в дверь заколотили. Мелькнуло – ну, это точно копец. Кто там? А это ещё один пожарный, кричит, выходить будете? Мы говорим деду: давай, из тебя кровь хлещет. Он ни в какую, но мы ему – батя! Тебя не тронут, ты старик всё же, а нам без тебя легче будет выбраться. Уговорили.
— Уцелел он?
— Кажется, да, я его пару раз видел по телевизору. Приходит на Куликово Поле. С цветами.
5
Жертвы всесожжения
Вот он ушёл, и я говорю оставшимся: всё, хлопцы, врассыпную! Они растворились в потёмках, а я остался. Мне же брата нужно найти. А то приду домой, а мама скажет, где он? Выбросил пиджак, сорвал футболку, повязал ею голову, меня же по причёске легко опознать. Включил фонарик телефона и пошёл по этажам. Трупы лежат. Я их переворачиваю, свечу каждому фонариком в лицо. Веришь, Володя, когда мой батя помер, я к гробу не подошёл, так боялся покойников. А тут кругом мертвецы, а у меня никакого страха. Вот тогда до меня дошло, что бояться нужно живых.
На пятом этаже нашёл Кристину Бежаницкую с её приятелем. Эта девочка, она была моложе моей дочери, играла в молодёжном театре когда-то. Их, видимо, задушили. Ещё были знакомые. Так дошёл до чердака. И на лестнице столкнулся с нациками. Спрашивают: ти хто? Отвечаю по-украински – свiй! Я же украинец и школу закончил украинскую. Ладно, типа поверили. Иду дальше. Правосеки за мной. И вдруг – дж-ж- тынс! Включается яркий свет. И я стою перед ними. В чалме, горелый, полуголый, копчёный. И как бы «свiй». Не знаю, чем бы это кончилось, но тут вдруг подходят менты. В чинах, с оружием, в брониках. И на глазах у этих правосеков они меня свинтили. Чем и продлили, надо признать, мою жизнь. Стащили меня вниз к подъезду, а там все, кто выжил. И повели нас сквозь строй, сквозь дикий ор разъярённой толпы, и каждый норовил достать нас хоть кулаком, хоть дубиной. Затолкали в автозак, а у него колеса порезанные. И не заводится движок. Эти орут: эй, менты, выходи из машины, мы её подожжём! Кое-как завелись, поехали – дыг-дыг-дыг. На ободах. Менты орут: падайте на пол, не ровён час шмальнут из автомата! Попадали. У одного череп размозжен, кровь хлещет, мы что-то прикладываем. Кое-как доехали до управления внутренних дел. Разрешили сделать по одному звонку и телефоны отобрали. Рассовали нас по камерам. А они новёхонькие, с нуля! Между прочим, в этом СИЗО Котовский когда-то сидел.
— Ух, ты!
— Ага. Я попал в камеру с дядей Толей. Хороший мужик такой. Говорит: баланду жрать не будем. Они в неё алебастра подсыпают! Вырубились. На следующий день пошло-поехало: допросы. Но передали посылку из дома. Поели.
— Что вам шили?
— Организация массовых беспорядков и убийство. Всех под одну гребёнку. Ничего не подписываем. Уходим в полный отказ. На следующий день то же самое, но уже в присутствии адвоката. Не подписываем. А нам третьего подселили. Я насторожился сначала, потом смотрю – нормальный парень! Моряк. Он в тот день в рейс уходил, но махнул рукой и пришёл на Куликово. Говорит нам: это же в какую Одессу я вернусь? Вот, это к твоему вопросу, что значит – быть одесситом.
Ведут меня с допроса, а охранник перед дверью камеры мне что-то в руку сует. Вошёл, развернул записку. Это была сигаретная фольга, а на ней выдавлено: «Брат жив, в больнице» Ох, как я заорал! Сокамерники всполошились – что такое? Я им объясняю. Они говорят, так радуйся, чего орёшь? Отвечаю: так я и радуюсь!
— Уцелел, значит, брат?
— Ну, да. Если не считать раздробленного предплечья и трещины лобковой кости. С третьего этажа выпрыгнул.
6
Освобождение
— Чем дело кончилось?
— А тут вдруг сирена завыла. И откуда-то издалека шум, грохот, крики. Ломают с улицы ворота управления внутренних дел. И мы догадались: одесситы! Пришли нас выручать! И все камеры взбунтовались. Вот угадай, что мы кричали на весь СИЗО? Откройте, выпустите нас, да?
— Думаю, что-то другое.
-Вот! Не сговариваясь, все камеры скандировали: «Одесса — город-герой»!
— (непечатное)
-Ага! Вова, я парень крепкий, но не супермен же! Там, в камере, вся «мебель» вделана была в цементный пол. И я, не знаю как, вырвал стул из бетона, выломал голыми руками его ножки, и мы бросились долбать дверь. Она была изнутри покрыта стальным листом на заклёпках. И мы этот лист сорвали! И я ору парням – сейчас выломаем кровати и протараним дверь к такой-то матери! Но из коридора слышим голоса охранников: хлопцы, хорош быковать! Мы вас сейчас всех отпустим! И отпустили. Правда, не всех сразу. А по очереди, камера за камерой. Хочешь посмотреть, как это было? Как нас встречали!
P.S.
Он порылся в своём смартфоне и дал мне его. Я всё увидел. Они опять шли сквозь строй. Только рукоплещущий, восторженный. Олег появился позже всех – заросший бородой, дикошарый, его встречала жена. Они обнялись.
Хэппи энд? Чёрта с два. Олег Музыка живёт в Берлине, он получил политическое убежище. Семья в Киеве. Расследование катастрофического инцидента не завершено.
Куликово Поле случилось ровно пять лет назад. По официальным сведениям, погибло 48 человек. А через месяц после этого нацистского пожара Пётр Порошенко стал президентом. Не подкоптился ничуть. Недавно его турнули. Но несколько дней назад Рада приняла Закон, дарующий украинскому языку особое положение.
История продолжается. И мы в ней живём.
Проклятье.
***
© ZONAkz, 2019г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.