1
Такая пичуга могла произрастать в любой школе и в любом классе. Она состояла из великопостного благонравия, стерильной чистоты, опрятных фартуков и огромных бантов, напоминающих накрахмаленные слоновьи уши. Эти пигалицы делали карьеру уже в первом классе: командовали «звёздочками» и «отрядами», безгрешно обожая кудрявого Вову, пристёгнутого к будущей груди.
Во времена пионерских зорь они управляли «дружинами». Воевали в «Зарницу». Жгли погребальные костры, прощаясь с лагерным детством. В нимфеточном возрасте окукливались в комсомоле. Выбравшись из родительского кокона, находили какой-нибудь не слишком нарядный, но толковый институт, поступали в него со второго раза, учились без особого блеска, но прилежно. Помогали селу выкапывать картошку. Там были джигитствующие пейзане и гормональные приключения. «Вот кто-то с горочки спустился, наверно местные идут. У них рубашки нараспашку, они с ума меня сведут» — фольклор тех лет. Девушки становились подругами, доверяли на ушко свои сердечные тайны, бегали на дискотеки, ближе к диплому выходили замуж – как правило, неудачно. На исходе первой беременности сдавали госэкзамены, некоторые, избежавшие брачного плена, протискивались в аспирантуру, иные даже защищали (!) диссертации, разъезжались кто куда, какое-то время переписывались, потом начиналась «своя жизнь».
Жизнь эта шла по отчётливо прочерченному маршруту, упиравшемуся в опрятную кладбищенскую оградку. Но тут вдруг что-то пошло не так, ёкнуло, скрипнуло, начались невиданные перемены и неслыханные мятежи. Изрядная часть бывших девочек с бантами угодила в переплёты челночной жизни с её перелётами в Турцию и обратно, с её всепогодной лоточной торговлишкой, мелким, но непрерывным пьянством и блудом, ранней, иногда лютой смертью. Некоторым свезло – муж стал коррупционером районного масштаба или завёлся мил-друг с деловой хваткой, дети росли и взрослели, а тут подоспели годы жирных коров, нефтяная пена всех помазала по губам, цены на жильё в Урюпинске стали выше, чем в Барселоне, жизнь как-то обдёргалась и зацвела плесенью, как старый пошехонский сыр, который уже можно было принять за французский бри. Словом, кому война, а кому мать родна.
Вдруг явились, как из ларца, всяческие фейсбуки, вконтакты и одноклассники, и бывшие институтские подружки, уцелевшие в бурях, стали выползать из Леты. Мусорный ветер истории разбросал их по всем континентам! Самые крутые таращились из Нью-Йорка, другие слали «себяшки» на фоне Тауэра или Эйфеля; иным достался удел поскромнее, но почти все, увидевшие свет в «братских республиках», перебрались ближе к Москве или к Питеру.
И вот этих сравнительно благополучных дам, медленно и чинно вступающих в пору благородной матронизации, пригласила в свою прозу Светлана Задулина, очередной сборник рассказов которой имею честь представить. Впрочем, книга ещё не вышла, она в зачатке, хотя и написана, однако издательские роды ещё впереди.
Светлана ЗАДУЛИНА. Павлодарская алматинка, питерская писательница.
2
Как ядовито заметил Олжас Сулейменов, любая книга состоит из предисловия, суесловия и послесловия. Мне выпала первая часть этого триптиха, где буду говорить о второй, а уж третью кто напишет, тот и напишет.
Я терпеливо глотал погонные вёрсты этих повествований и всё силился понять, что за приём использует автор? На ум пришло только одно сравнение: портативная видеокамера с гигантским запасом памяти. Допустим, героине (в рассказах фигурируют преимущественно женщины, и одну из них непременно зовут Натали) сделалась нужда совершить вояж в другой город для встречи с однокурсницей. Камера включается уже в вагоне. Она фиксирует — не без гордости — самолётную скорость сапсана, с ботанической обстоятельностью описывает заоконные пейзажи, как то: полноводные реки, заливные луга, леса и перелески, кроны дерев, заходящее солнце, плывущие облака, сизые сумерки. А ночь непременно спустится и будет бархатной, можете не сомневаться. На рассвете возникнет безлюдный перрон, где мается, как «одинокая гармонь», фигурка встречающей товарки. И подруги начнут «обниматься и целоваться» — столь пикантное перечисление деталей может слегка насторожить. Потом они будут долго трястись на маршрутке, поминая дураков, укравших российские автобаны на сто лет вперёд, а камера старательно снабдит читателя грустными видами провинциального городка, набитого хрущобами вперемешку с островками безвкусного благополучия. Объектив видеошпионки оценит «обстановку» квартиры, немудрящей, но уютной, и деловито сообщит, что красное вино называется «Кьянти». Коньяк будет крепким, шкурка запечённой в духовке утки хрустящей, а кофе, конечно же, ароматным.
Я не цитирую, а, скорее, имитирую этот неповторимо протокольный стиль, избыточно начинённый словесными грошиками, стершимися от длительного употребления. А диалоги! Их размер не выдержит и пудовая пьеса в трёх действиях, не считая бесчисленных явлений. Вопрос-ответ-реплика-ремарка-междометие-восклицание-вопль-смех, рыдания и слёзы, и заря, заря. И песня с припевом и запевом. Расшифрованная стенограмма. Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста. Глотаю, наливаюсь жёлчью, утираюсь, отодвигаю блюдо, приступаю к новому, а там всё тот же толк и те ж стишки в альбомах. Кричу: автор, ножницы есть? Клей? Тут же резать надо к чёртовой матери, не дожидаясь перитонита! Молчит автор. Не даёт ответа. Читаю дальше.
Все истории, разумеется, «жизненные», о чём с готовностью оповещает автор, простодушно подчёркивая, что совпадения случайны. Мама приезжает в далёкий Калининград на свадьбу дочери, а родственники будущего зятя с нею оскорбительно холодны. И дочь посреди брачной ночи звонит матери и шепеляво рыдает, потому что рот её разбит и окровавлен, но всё кончится хорошо, и молодые поженятся. Однокурсницы-подруги, списавшись в Фейсбуке, слетаются в Санкт-Петербург, столицу Ленинградской области, причём одна из них, самая фартовая, явилась прямиком из Манхэттена, где живёт – не тужит, но вспыхивает меж ними философический диспут, заканчивающийся слёзоизверженьями и объятьями. И заря, заря.
Есть такие сериалы на второсортных телеканалах, где вроде бы говорят по-русски, коллизии понятны, артисты узнаваемы, но это не Россия, а какая-то искусственная, поролоновая страна, скверно загримированная под Америку, о чем свидетельствует непременный вид в окошке: чахлая рощица небоскрёбов Москва-Сити.
Проза Задулиной тоже ничем не пахнет. Речь её персонажей дистиллированная, ландшафты условны, интерьеры мертвы. Казалось бы, выгодная история – молоденькую училку распределяют в зону, преподавать з/к литературу. Во – сюжет! От молодых арестантов должно нести звериным тестостероном, для них эта тёлочка лакомый сеанс! Ничуть не бывало. Они пресные и вежливые, как бездрожжевое тесто. А тут ещё и свет погас, ну, держись, барышня! Нет. Хулиганы её зауважали. За то, что не сбежала. Правда, придя домой, нашла в сумочке письмо, где зэк, Магомед, признаётся ей в любви, и там есть фраза: «Эсли как миня узнат, я глазом маргат буд». Восхитительно! Но это едва ли не единственное исключение.
3
Начитавшись до полуобморока, так и не понял, а в чём прикол? Я помню Свету Задулину, мы были поверхностно знакомы в Алма-Ате, она казалась задорной, бедовой, яркой, языкастой! Её побаивались, ею восхищались. Почему она взяла этот минорный тон, зачем вышивает гладью какие-то бабушкины натюрморты, и проза её не воет, не кричит, а деликатно журчит? Отчего письмо её — не сочинение, а добротное изложение? И, напоровшись на это слово – изложение – я вдруг допёр. И весь мой низкопробный и набокоподобный снобизм слинял.
А не нужно ей этого. Не нужно выдрючиваться, ища словечко позабористее, сравнение поярче, диалог повыразительнее. Её героини не похожи на сорокинскую Марину с тринадцатью любовями и огнедышащим оргазмом под гимн Советского Союза. Они просто женщины. Не без придури, конечно, но и не фам фаталистые, не волочковские, и не собчакские. Обычные. Наши. Родные.
Героини Задулиной живут в намеренно герметичном мирке, куда даже сквозь дыру в стене не проникают кошачьи звуки рок-фестивалей. Напротив, когда бабоньки поддадут коньячку и заголосят про парней холостых средь огней золотых, «русский Вудсток» вдруг стихнет и добавки попросит, а после и присоединится. И спасёт подгулявших дамочек от всемирного потопа в малогабаритной квартирке на окраине Твери. Брехня, скажете? Ну, не любо, не слушай, а врать не мешай.
И понял я, почему, зверея и бранясь, всё же плыву по этой реке забвения, на дне которой лежат, как затопленные корабли, города и годы, а девочки с бантами, обернувшиеся корпулентными русалками, деликатно плещутся в ней. И слышится их трогательное, не рождающее эха сказание, с помощью которого они пытаются обрести хоть какой-то лад, хоть какой-то смысл. И этими олеографическими декорациями из папиросной бумаги залатать ужасающие прорехи, из которых кажет свою омерзительную рожу нынешнее житьё-бытьё.
Это не сочинение. Это изложение того, как должно быть, да не случилось. Такая литература. Пусть какой-нибудь bovi, полагающий себя Iovi, скажет, что это графомания. А мы пошлём его куда-нибудь «на ща».
Когда книжка родится, возьмите её на руки, почитайте. И, перевернув последнюю страничку, сделайте послесловие.
Можно устно.
Dixi.
***
© ZONAkz, 2019г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.