– Александр Владимирович, ещё до начала всей этой турбулентности некоторые ваши коллеги, в частности профессор Евстафьев из ВШЭ, предсказывали неспокойные времена для евразийского пространства. Вплоть до отказа России от доктрины незыблемости постсоветских границ, до возникновение или создания неких новых анклавов… А затем обрушились цены на нефть, упали курсы нацвалют и пришёл коронавирус. Что сейчас происходит на территории бывшего СССР? Какие просматриваются новые тенденции, угрозы, а может и надежды?
– Да, вы правы, много было прогнозов относительно того, что турбулентность на евразийском пространстве станет одним из главных индикаторов этого года. Что же, профессор Евстафьев в этом, как и во многом другом, оказался прав. Действительно, евразийское пространство, и в широком смысле слова, и как тот макрорегион или скорее несколько регионов, которые мы объединяем термином «постсоветское пространство», подвергается серьезным испытаниям. Но, прежде всего, я хотел бы отметить, что, на мой взгляд, говорить о постсоветском пространстве как о едином целом уже нельзя. Скорее это именно созвездие стран, объединенных общей историей, нахождением ранее в составе одного государства. Теперь же, за исключением социокультурного фактора, да и то слабеющего, и фактора русского языка, который тоже с течением времени перестает быть определяющим, и отчасти фактора конфликтов, которые, как это ни странно, политически не только разъединяют, но и создают поле для политического взаимодействия по урегулированию, это пространство разобщенное. Фактически это конгломерат стран, некоторые их которых связаны между собой в большей степени посредством новых и гораздо более узких, чем СНГ, интеграционных союзов, таких как ЕАЭС. А некоторые вообще мало связаны друг с другом.
Термин «евразийский» в этой связи как по мне, так более адекватно в политико-экономическом смысле подходит к странам ЕАЭС. Что же касается Большой Евразии, то это интересный конструкт, проект, модель, но пока не социокультурная или политическая реальность. Эта разобщенность во многом определяет те турбулентные явления, которые есть на евразийском пространстве. В этой связи можно говорить о том, что у каждого региона или даже каждой страны свои вызовы. Например, для Украины это недопущение краха экономики, разрушения промышленности, жесткая политическая борьба, а для Узбекистана – отстраивание новой системы власти, управляемая демократизация, построение экспортоориентированной экономики, развитие экономических отношений с международными партнерами. Но, тем не менее, я думаю можно выделить несколько общих кризисных тенденций на макроуровне. Первая – это конфликтность, которая наиболее ярко проявляется на примере украинского кризиса, второй сложный процесс – это кризис интеграции, особенно перед лицом новых вызовов и угроз, третья тенденция, которая во многом оказывает влияние на две предыдущие – это приход в Евразию коронавируса. Наконец, важным для евразийского пространства является падение цен на нефть и в целом экономический кризис, который все отчетливее ощутим сегодня.
Начало 2020 года cтало поистине рубежным этапом современного мирового развития, этапом, когда мы столкнулись с целой системой кризисов, которая охватила финансовую, производственную, логистическую сферу, сферу охраны здоровья. Этот кризис вовсе не похож на кризисы 1998 ли 2008 года, и он пришел довольно надолго. Не стоит думать, что выход из рецессии после ухода коронавируса будет быстрым.
Если говорить о связи пришедшей пандемии и экономического кризиса для украинского кризиса, то он фактически содействовал приостановке обсуждения вопроса о будущем Донбасса. Встреча в нормандском формате отложена как минимум на лето-осень. И не только из-за коронавируса. Он сыграл свою роль, но и сама подготовка встречи шла довольно трудно. И хотя ограниченный прогресс по созданию совещательного органа, в рамках которого бы взаимодействовали республики Донбасса и украинская сторона, присутствовал в самой Украине, это вызвало бурную негативную реакцию. Но не менее важен и вопрос того, как кризис встретила экономика Украины и ее социальная система. И вот тут-то оказалось, что страна совершенно не готова к новым испытаниям. Падение промышленного производства, реформы здравоохранения, дыра в бюджете, нестабильность гривны, неспособность организовать карантинные мероприятия на должном уровне – все это свидетельствует о серьезном кризисе, который предполагается лечить через принятие, в частности, закона о рынке земли под новые займы у МВФ. Та ситуация, которая сложилась в Украине, во многом показательна в силу того, что она демонстрирует кризис не просто украинской экономики, а сырьевой экономики как таковой. Безусловно, когда мы говорим о сырьевой экономике, то сразу вспоминаем энергоносители. Но цены на руду и пшеницу также подвержены колебаниям с определенным лагом после падения цен на энергоносители.
Пришедший кризис отчетливо демонстрирует не только для Украины, но и для России, Казахстана, ряда других стран, что сырьевая экономика требует диверсификации. Речь идет об отказе от некачественной экономики, которая хотя и показывает порой небольшой рост, но чаще всего растет меньше, чем потом падает в результате очередного кризиса. Сегодня настает момент, когда негативные тенденции при наличии управленческой воли способны привести к введению в оборот в полной мере понятия промышленной политики, к созданию и запуску новой реиндустриализационной модели. Реализация ее позволит не только уйти от ставшего привычным инерционного пути, но и будет способствовать социальной стабильности.
Сегодня обнажились в еще большей степени и имеющиеся проблемы в рамках Евразийского экономического союза – страны-участницы первоначально ввели у себя карантины и ограничения, не руководствуясь в полной мере союзными обязательствами в части процедуры оповещения и согласования таких мер с Евразийской экономической комиссией. Состояние и темпы развития ЕАЭС не внушают оптимизма и явно не соответствуют ожиданиям. Низкие темпы экономического развития, очевидно, вызваны стагнацией российской экономики, самой большой в ЕАЭС. Теперь же это положение может еще более усугубиться. Для устойчивого опережающего развития нужна, наконец, эффективная модель общего принятия решений, развития наднациональных структур, интегрированная стратегия развития, предусматривающая развитие экономики на основе нового технологического уклада с реализацией стратегии опережающего развития. В этой связи согласованное импортозамещение, и, прежде всего, в жизненно важных отраслях и отраслях перспективных, работа над интегрированными региональными энергетическими моделями должны быть стержневым элементом региональной повестки.
Конечно, этатизм и суверенизация экономик, курс на меркантилизм и протекционизм на какое-то время сегодня берут верх, но за развитием интеграционной составляющей стратегическая перспектива и об этом следует помнить. Поэтому я воспринимаю кризис как надежду на новую кооперацию, на то, к примеру, что в рамках ЕАЭС через ЕЭК удастся качественно улучшить механизмы интеграции, начать, наконец, движение в сторону согласованной промышленной кооперации и создания единого евразийского энергетического рынка.
– В Казахстане глобальные международные потрясения совпали с транзитом власти. Он затянулся и усложнился. Перспективы дальнейшего развития «транзитных» событий не очень понятны. Особенно если читать «воюющие» между собой телеграм-каналы. А каким видится казахстанский транзит глазами московского эксперта?
– Думаю, что в целом транзит, если говорить о прошедшем годе, прошел успешно, потому что это произошло в конституционном поле, довольно мягко. Постепенно приходит к власти новое поколение политиков. Президент Токаев, как опытный дипломат, опытный политик устраивает основные центры влияния вне Казахстана, да и в самой республике сегодня довольно активно противостоит актуальным вызовам. И это при том, что Казахстан переживает сложный период, и не только из-за коронавируса, но, например можно отметить и события в Арысе или национальные столкновения на юге республики.
Однако, думаю, что есть и ряд тревожных моментов. Не хотелось бы углубляться в персональные расклады и оценки, но, если говорить о процессах и тенденциях, то перед республикой сегодня стоят все те же пока нерешенные задачи. Среди них диверсификация экономики и уход от сырьевой зависимости. Об этом много было сказано, но не так много сделано. Это и борьба с архаизацией межличностных и межнациональных отношений, работа с молодежью, предотвращение конфликтности через борьбу с бедностью, борьба с проявлениями местного самоуправства, местничества. События на юге республики отчетливо показали, что порой создаваемая картинка в области межнациональных отношений не всегда соответствует реальности, а от существования того или иного органа или института без работы «в поле», на местах ситуация не улучшится. И все эти вызовы стоят сегодня перед республикой в условиях непростого положения на нефтяном рынке, в условиях сложной эпидемиологической обстановки, с которой республика пока в целом справляется, принимая еще и меры поддержки бизнеса. Но, тем не менее, управляемая демократизация и приход к власти нового поколения политиков и государственных деятелей должны сочетаться с реальными социально-экономическими результатами внутри страны, дефицит чего пока очевидно присутствует.
– Что вы думаете о перспективах политической реинтеграции постсоветского пространства? Намечавшееся сближении России с Белоруссией не состоялось, как я понимаю, только из-за позиции Лукашенко. Но ничто не вечно под Луной, и никто не вечен.
– Не думаю, что дело тут в одной фигуре Лукашенко, даже при том, что он во многом руководитель авторитарный. Я бы скорее отметил принципиальную разницу социально-экономических моделей двух стран, роль крупного бизнеса и частного капитала в одной и государственного управления и крупных производств в государственной собственности в другой. В этой связи во многом темпы развития Союзного государства заметно медленнее, чем хотелось бы. С одной стороны, в России зачастую не видят политически союзнических шагов, говорят о том, что Беларусь фактически субсидируется за счет различных типов льгот в течение долгих лет, с другой, в Минске говорят о недопуске на российский рынок, о роли транзита через Беларусь, о том, что союзники должны априори взаимодействовать на льготных условиях, наконец, о поиске альтернативных поставок.
Так или иначе, если мы посмотрим на договор 1999 года, то обнаружим, что большая часть его положений, особенно в сфере экономики, финансов, конституционного акта не выполнена. Россия всегда смотрела на интеграцию более комплексно, стремясь к политической интеграции. Беларусь выставляла на первый план в основном экономические параметры. Сегодня, после многомесячного бурного обсуждения дорожных карт, налогового маневра и вопроса об обнулении нефтяных пошлин, Россия и Беларусь достигли определенных соглашений, (после многочисленных заявлений Минска о диверсификации поставок), однако до сих пор ситуация в полной мере не урегулирована из-за вопроса о том, какие нефтяные компании будут поставлять свой товар в Беларусь.
В этих условиях думаю, главное, что пока удерживает интеграцию между нашими странами на довольно высоком уровне – это именно поставки нефти. Конечно, можно сказать, что товарооборот России и Беларуси очень большой, но в структуре его очень велика роль углеводородов. Российские компании теряли без белорусского сбыта, цена на Urals падала, наоборот, росла разница с Brent. Беларусь в свою очередь вынуждена была искать альтернативные поставки нефти, причем, такие попытки поиска наблюдались и с Латвией, и с Польшей, и с Казахстаном, и с США. Последние заявляли, что готовы продавать нефть Минску. Сегодня, в условиях падения цен на нефть и коронавируса, Россия готова отказаться от премии нефтяным компаниям, в размере 11,7 долларов на тонну, но механизм отказа таков, что нефтяные компании отказываются от 7 долларов, а 4,7 долларов Россия компенсирует своим компаниям. Минску удобно работать с компанией Гуцериева и малыми компаниями, которые давно в тесных отношениях с белорусским руководством, и в том числе работая в калийной сфере. Для России же желательно участие и приоритетное участие «Роснефти», «Лукойла», то есть крупных компаний, чтобы дать им сбыт на фоне нефтяного кризиса. Обсуждение будет продолжаться. Думаю, что пока вероятность системного прорыва в области интеграции невелика. Доля российской нефти по-прежнему будет довольно велика, вплоть до 75-80 процентов, заменить ее можно лишь частично и в небольших количествах. Окончательная точка в переговорах пока не поставлена.
***
© ZONAkz, 2020г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.