Обмывали орден Құрмет. В лучшей тойхане города. Владелец, пронырливый узбек, пообещал, что все будет сделано чики-рики. Даже осетров привезли спецрейсом. И об оплате за банкет просил не беспокоиться. Для него честь угостить дорогих гостей Акима Акимовича. Дорогих набилось триста голов. К метровым рыбинам, похожим на двуручную пилу, почти не притронулись, поковыряли с боков едва-едва. Налегали на мясное, жирное, жареное, печёное, сладкое, крепкое.
Когда бабища из Ассамблеи народов, раскинув полные руки в перстнях, пошла кругом по залу, выкамаривая узбекскую плясовую, Аким Акимычу прискучило. Загодя договорились тесным мужским кружком вылететь после банкета в южную столицу и там устроить расслабон. В нормальной обстановке. Заказали чартер.
Знаком дал своим команду – закругляйте пионерскую зорьку. Поели, попили, поговорили, подарки поднесли, пусть пирдуют по холодку.
И уже доложили Аким Акимычу, что борт в аэропорту, дожидается. Народишко, отвесив прощальные поклоны, постепенно рассосался.
***
Летели все свои. Заместитель Акимыча, единственный русак в их компании, Володя Данченко по кличке «Немирович». Военком Худайбергенов, жирный, как бегемот. Погоняло «Худой». Хозяин вино-водочного завода чеченец Абалаев, «Нохча». Начальник департамента внутренних дел на транспорте Сулекеев. Его за пышные усы, никчемушные на лисьей рожице, прозвали «Хуссейн». Акима Акимыча называли «Ходжяин», на южный лад с узбекским акцентом.
Лига выдающихся джентльменов, как называл их компашку Данченко – «Немирович».
Акимыча хоть и хвалили за несколько вязкое красноречие, все же до Данченко не дотягивал, и это злило. Ну, да, он же Вышку не заканчивал. Это они там, комсюки, два года балду гоняли по Москве. Пока он на производстве лямку тянул. Это в их среде ходила шуточка: «Спасибо партии родной за отпуск наш двухгодовой».
С чеченцем у Ходжяина, когда только заступил на должность, случились тёрки. Нохча дерзкий был. К нему однажды домой сам «Ноль Первый» приехал, чарку водки выкушал, беша отведал, с мамашей его по-казахски говорил. Мамаша у чеченца из ссыльных полячек, но иных языков не пользовала, только қазақша. Чечен после этого забурел и часто называл президента «друг». Ноль первому донесли, он обозлился, позвонил Акимычу и выговорил ему. Тот пригласил Нохчу к себе по-доброму, но оборзевший сказал, что ему некогда.
Пришлось вызвать по-настоящему, за шкирку. Э, жаман шешен… Шаныраққа қара. По чьей земле ходишь? И врезал ему прямо в кабинете. Тот повалился боком на угол дубового стола и сломал ребро. Акимыч труханул. Вдруг прирежет? Чеченец всё-таки.
Но водочник, подлечившись, сам приполз. Помощнику заплатил пять штук, чтобы только на приём записал. Извинения были милостиво приняты. Вместе с кейсом, туго набитым зеленью. Ничего, потом подружились даже. Нормальный парень оказался. Просто мозги ему не вправляли казахи как надо. Аким Акимыч умел вправлять.
***
Далеко за полночь наконец расселись. Самолет оказался советский, ЯК-42, старый, переделанный внутри под ВИП. Это разозлило Акимыча. Вышел к ним командир экипажа, высокий, голубоглазый договорник из России. Худой, соплёй перешибёшь. Представился.
– Чего тебе, командир? Чего надо, Ваня? – Аким Акимыч придал голосу похабные, для таких вот случаев, интонации.
Летчик смотрел спокойно и как-то изучающе, как смотрят через лупу на насекомое.
– Я не Ваня. Я Николай.
– Да хоть Иннокентий. Все равно вы все Ваньки. Какое училище кончал, Ваня?
– Я Николай. Оренбургское.
– Во, Оренбургское. А ты знаешь, что Оренбург был нашей столицей? И назывался Орынбор! Пока вы не оттяпали. Откуда сам будешь, Ваня?
– Я Николай. Родом из Саратова.
Горячий, как сорпа, туман хлынул в голову Акимыча. Так бывало всегда, когда человек не прогибался сходу. Его понесло:
– Из Саратова! А ты знаешь, что такое Саратов? Это Сарытау! Тоже наша земля. И Царицын. Думаешь, в честь царицы? Историю надо знать, Ваня! Сарысу! Жёлтая вода. Теперь в Казахстане бурлачишь? Ресейка работы не даёт? Кинула вас Родина-мать? Почему такой засратый борт? Позвоню Клизмевичу, он тебя выкинет нахрен из авиаотряда!
Дружбаны, зная по опыту, что Ходжяин по своему обыкновению включит лагерного психа и вот-вот полезет рвать на себе сорочку и сучить кулаками, поспешили его успокаивать:
– Ходжяин, брось. Не порти себе настроение… Командир, вали, все нормально. Давай, давай.
***
…Лету до Алма-Аты всего-то неполный час. Жрали «Хеннесси», чавкали мясом. Транспортник рассказывал про весёлый дом в верхней части города. Про девочек, которые умеют всё. И уточнял в подробностях, что именно. Ржали, закусывали черной икрой ложками, кашляли, роняя еду изо рта. Стюардесса сновала туда-сюда. Совсем не во вкусе Акимыча, но что-то зацепило его. Рыжая. Белокожая. Ишь, ты. «Эй, жентильмендер, а кто-нибудь пробовал бабу на высоте десять километров? — спросил он громко. — Где в салоне можно задрать стюардессе на голову юбку?». Дружбаны захрюкали, но смолчали. Подозвал стюардессу. «Эй, кiм, как тебя?». Та натянуто улыбнулась и, потупив глаза, кивнула: «Гюзаль…». Акимыч довольно заперхал, блестя жирными губами. «Будешь Жанна, как в песне. Где тут у тебя туалет? Проводи».
…Он толкнул её в кабинку, стал больно мять груди и задирать юбку. Девушка извернулась и выскочила в открытую дверцу, он втащил её за воротник обратно, ударил по щеке кулаком и стал, задыхаясь, расстёгивать ширинку. Она закричала, а в проёме уже маячили Данченко и лётчик. «Пшли нахер отсюдова!», — хрипло крикнул Акимыч и попытался задраить гармошку дверцы, но девушка боднула его в живот головой и вырвалась, рыдая. Данченко, разведя в стороны руки, пытался сдержать шефа, но получил коленом в пах и согнулся, завыв. И тут завопил лётчик: «Немедленно прекратите! Предупреждаю, я применю табельное оружие! Вы создаёте аварийную ситуацию! Я напишу рапорт президенту!».
***
Они потом хорошо погуляли. И в весёлом доме, где прислуживали голые официантки, и в сауне, и в бассейне с русалками, где Акимыч всё норовил прилепить орден к обнажённой груди то одной, то другой прелестницы, и в конце концов утопил правительственную награду. Худайбергенов тонной тушей рухнул в воду и вынырнул с орденом в зубах. Это Акимычу понравилось, и он придумал новую забаву. Заставил русалок высовывать на поверхность ноги, а победительница синхронного плавания, которую назначил мохнатый, как мясная муха, Нохча, удостоилась чести сделать всем джентльменам французский поцелуй под водой. Сулекеев хохотал при этом до икоты. Саддамовские усы топорщились как мокрая щетка.
Вернулись другим бортом.
***
После таких загулов Ходжяина накрывало покаянное похмелье. Дня на три. Ещё и простата давала жару. В туалете, задрав голову к потолку, кряхтя и матерясь, выдавливал из себя жгучие капли, но через полчаса возвращался на исходную позицию и тужился, тужился.
Позвонил Немирович, попросил срочно принять. Голос задушенный: Я внизу, Ходжяин… Со мной человек…
Акимыч влез в дорогой чапан, нацепил тюбетейку и проследовал в кабинет. Там уже торчал бледный орынбасар. «По замазкам конторский, — шепнул он. — Или не конторский. Но наглый. Ходжяин, сам смотри. Но принять надо. Чует моя печень».
Вошёл гость. Лет сорока. Ни русский, ни казах. Татарин или уйгур, скорее всего. Костюм незаметно дорогой. Туфли итальянской ручной работы. Акимыч в туфлях разбирался. Гость поздоровался кивком, сел без приглашения. Положил на стол папку. Явно не проситель.
– Посмотрите. Вам будет интересно.
– Без очков не читаю – буркнул Акимыч. – Доложите вкратце, что там.
– Извольте. Заявление Кулиевой Гюзаль, бортпроводницы. О попытке её изнасилования вами. Прилагается медицинское заключение о нанесённых ей легких телесных повреждений. Свидетельские показания командира экипажа, гражданина Российской Федерации Дворцевого и второго пилота Шарипова. Номер литерного рейса, номер борта. Здесь же распечатка радиосообщения командира экипажа диспетчеру авиаотряда о чрезвычайном происшествии на борту воздушного судна. Свидетельские показания граждан Данченко, Худайбергенова, Сулекеева, Абалаева.
– Всё? На понт берёшь, что ли? Ты, вообще, кто?
Гость подался вперёд. Произнес тихо, отчетливо проговаривая слова:
– Конь в пальто. Зенки протри, орясина! Ты совсем обурел, меня не узнавать?
И тут Аким Акимыч осенило. Эти полноватые губы. Чуть вздёрнутый нос, пробор. И глаза. Безжалостные и наглые глаза. Зять. Руководитель национальной безопасности. Генерал.
Затылок окаменел и стал наливаться горячим маслом, в ушах застучало, рот высох, сердце споткнулось и рухнуло в живот. Инстинктивно запахнул плотнее ворот чапана.
Генерал сузил глаза и растянул рот в страшной улыбке.
– Никак, Акимыч, сдохнуть хочешь? Не торопись. Сначала бумажку одну подпиши.
– Я не понимаю…
– Я тебе, ублюдок, предлагаю наилучший вариант из всех возможных. Авиакомпания забудет о злосчастном рейсе. Видео ваших прыжков и ужимок из сауны тоже будет уничтожено. Но. Сейчас ты, говно, нацарапаешь заявление об уходе. На имя Президента. Здесь и сейчас, при мне. Причину сам придумай. Например, по состоянию здоровья. Ты же у нас орденоносец, доктор наук, доверенное лицо Ноль Первого, почетный член Национальной академии! Устал, пора и на покой. Вон сколько хорошего стране сделал. Не первую область довел до ручки. Наворотил в двух министерствах, до сих пор разгребают. Наворовал бабла, внукам не потратить. Ты всех достал, старый пидор. От тебя даже подельников тошнит. Даже шлюхи после тебя целый день отмываются. За то, что я на тебя время потратил, заплатишь штраф. Мне лично. Здесь и сейчас. На все даю пятнадцать минут. Время пошло!
Не приходя в сознание, Акимыч нацарапал заявление. Подписал. Открыл сейф, дрожащими руками заполнил изящный кейс страшного человека. Тот, щёлкнув замками, похлопал Акимыча по согбенной спине:
– Папку с документами оставляю. На память. Может, мемуары напишешь. Назови их «Крестные отцы Независимости». Красиво же…
И вышел вон.
***
На жидких ногах Акимыч кое-как приплёлся в туалет, скинул чапан на пол, спустил штаны и завис над унитазом. Капельки сложились в перламутровую струйку. Тужился. Не поднимая штанов, как стреноженный конь, добрался до дивана, рухнул в него задом. Таким его застал бледный Данченко.
– Ходжяин? Что это было?
– Сука! Слили ходжяина, шакалы?
– Кому? – ошарашенно спросил Данченко. – Шеф, кто это был?
– Зять! – коротко ответил Аким Акимыч. Ни на что другое сил не было.
Немирович вызвал Нохчу, Худого, Хуссейна. Стоя на коленях, поклялись детьми, что никаких показаний никому не давали. Данченко уверял, что это был не зять, просто немного похож.
В папке лежали чистые листы.
– А я же ему на всякий случай бабла дал. 50 штук из общака! Убей меня, не знаю, зачем я это сделал. Но это не зять, клянусь, Ходжяин!
– Зять. А з-зять л-любит в-зять …
Всё вдруг поняли, что речь не слушается Ходжяина.
Ночью случился удар. Перевезли в южную столицу. Через две недели Аким Акимыч помер.
Ноль Первый на похороны не приехал.
***
© ZONAkz, 2020г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.