1
Безмерно упрощая, допустим, что всё сущее подчиняется двухтактному ритму, созвучному человеческому естеству: подъём-отбой, вдох-выдох, попил-слил, пожил-помер.
Ночь-день.
Зима-лето.
Война-мир.
Эрос-Танатос.
Время петь и время молиться.
(Картинка с 24hviralphotos.com/Tiago Hoisel)
2
Когда царствует Азраил, жизнь съёживается до нескольких куплетов. Их бережно обёртывают синим платочком и отправляют вместе с продаттестатом Катюше, в яблони и груши. Околачивать груши некому, все ушли на фронт. Ему на запад, ей в другую сторону. И она не успела даже слова сказать. Он тоже – вместо строчек только точки. А на небе жены не найдёшь. А до смерти четыре шага. Жди меня. Только очень жди.
В этих военно-полевых элегиях, наивных и трогательных, много человеческого. Там есть слеза несбывшихся надежд и оплаченная ею медаль за город Будапешт. Там сердце рвёт безутешное причитание – мой милый, если б не было войны. И не избежать риторического вопроса: почему люди становятся людьми лишь в нечеловеческих обстоятельствах? Без поллитровки не разберёшься. А с ней и подавно. Тогда закурим, товарищ, по одной.
Но вот Азраил сдаёт пост, и заступает на смену Амур. Жизнь вроде налаживается, но постепенно нехорошо зацветает, начинает пованивать гнильцой.
Появляется философия на вынос, книги на раскурку и кино чисто поржать. Так растекается сернистая лужа масскульта. Она заливает уши неотвязной эхолалией, когда прицепившийся, как репей, мотивчик буравит перепонки пыточной дрелью. Эти трупные звуки разжижают ореховые извилины мозга, он вытекает через ноздри. Пустые скорлупки черепов заполняются одноразовой лапшой, разбухающей от сукровицы, сдобренной пищевыми добавками. Чтобы стало миленько, сладенько и остренько, добавляют любви, крепко настоянной на сохлой старческой сперме.
Вот вам сотня слов «про это», которое время от времени накрывает планету. Масскульт сексуально озабочен, как прыщавый задрот. Он хороводит библейским нашествием саранчи, изнемогающей от похоти. Мириады шизокрылых неутомимо гнусавят про любовь, успевая засрать всё сущее своими поллюциями. И у всякого индивида на неё свои виды. Каждому нужен личный кузнечик, который скуёт-споёт ему персональное счастьице. Попса гугнива, косноязычна, убога, но греховна и сладка, как незаконное соитие в американском кино, где персонажи срывают c себя одежды и сношаются в прихожей, не в силах дойти до постели. У этой любви уксусное погоняло — промискуитет. Ты лобзай меня везде, я ведь взрослая уже. Любовь не вздохи о семейке, ты на скамейке дать сумей-ка.
Это и есть сексуальная революция. Гуляй, рванина, срывай день. А где совесть была, там хрен вырос.
Ещё один риторический вопрос: почему человек, когда его не морят голодом, не гонят в окопы и не стирают в лагерную пыль, неудержимо стремится стать павианом, неутомимо теребящим свой детородный уд? Был, кстати, опыт: обезьяне внедрили в мозг электрод, раздражавший участок, ответственный за оргазм. И показали кнопку. Несчастная животина нажимала её беспрерывно, пока не издохла от нервного истощения.
3
Истоки сексуальной революции прозрачны. Это здоровый ответ популяции, заметно траченной войнами и революциями. Раздраконенный эротизм подстёгивает её воспроизводство, провоцирует бэби бум. Послевоенные поколения чувственны и витальны, а вот идущие за ними вязнут в пошлости и тоскливом разврате. Когда всё вертится вокруг полового инстинкта, он наливается кровью, как исполинский пенис, и требует поклонения. Ему уже мало гугнивого пения. Его пещеристые тела требуют новых подношений. Прихотливая одежда, изысканная обувь, миллионные украшения, миллиардные драгоценности, головокружительный парфюм, богатые особняки, сказочные дворцы, звёздные отели и мишленовские кабаки, пленительное кино с яблочными дивами и роскошные авто с полуголыми старлеткам и, конечно же, уценённые дионисийские гимны, разжалованные в шлягеры. Логическим продолжением сладострастной лихорадки становится неутолимый «вещизм», который сродни зудящей похоти. Цепная реакция. Принцип домино. Кокаин, вино, шмутьё. Чёрные пятницы плесневелой халявы.
Несущие опоры «западной цивилизации» мелко дрожат и подвывают, как высоковольтные башни к непогоде. Простоят долго, ещё и 9.11 переживут, но чрево бурчит и брюхо пучит.
4
И тут вдруг схлопнулся наш совхоз «40 лет без урожая», наш великий и ужасный колхоз «Красный совок». Он, отдадим должное, долго чурался миазмов этого standard of life, пытаясь героически противостоять ему вымученным аскетизмом неприхотливого быта, но, подхватив триппер сладкой жизни, который всё же просочился сквозь памперс берлинской стены, сам сдался на милость слегка охреневшего победителя, не чаявшего столь скоропостижной виктории.
Злосчастные обломки одной шестой части суши, превратившиеся в «суверенные» хутора и отруба, подверглись жёсткому излучению и быстро покрылись смертным румянцем радиоактивного загара. Они золотушно светятся лучевой болезнью, теряя признаки государственности, стремительно впадая в одичание, в архаизацию культуры, в деградацию и прочую мастурбацию, выдаваемую за невиданный расцвет. Раблезианские урожаи демонстрирует только дикорастущая коррупция с маковыми головками метастазов, а павильоны сельскохозяйственных выставок кичатся циклопическими снопами канабиса.
Я, впрочем, не склонен сваливать всю ответственность за этот печальный бэмс на головы бывших первых секретарей. Эти валеты из совпартшкол, в одночасье ставшие краплёными тузами, в сущности, мало что могли, да и кто бы им что-то позволил. Ряженным предводителям дворянства разрешили потешиться, погарцевать, покуражиться, понадувать щёки, понастроить городов имени себя, памятников самим себе и сотворить без особых затей компрадорский режим самого варварского толка. Придёт срок, и они сами добьют свои хозяйства и, разворовав последнее, растворятся, яко тати в нощи, а страны-доходяги пойдут с аукциона по дешёвке. Тут уж кто кому достанется, бог весть.
Да и то сказать, какие уж сутки пылают станицы. Бывшую красную империю дербанят со всех сторон. Метрополия, загнанная в угол, свирепо обороняется, и в руке у неё не «розочка» разбитой бутылки, но бомба. Вот так. Боятся, значит, уважают, гласит армейская мудрость.
5
А здесь впору припомнить иную песню, которая совсем не про любовь. А про жителей проклятого архипелага, где крокодил не ловится, не растёт кокос, не идут дела — в день какой неведомо, в никаком году. Через 30 лет бестолкового шляния до островитян дошло, что в Землю Ханаанскую их не пустят, мест нет. И теперь они рыдают, бедные, и клянут вождя, который не довёл, в тугаи завёл, сорок бочек наплёл, обворовал и вообще достал. Пора возвращаться в родные пампасы, в келью под елью, жить в лесу, молиться колесу. Искать позабытые стёжки-дорожки, где проходили пращуров ножки. Невезуха, непруха, ни рыла, ни уха.
Так бы и сгнили в унынии самоуничиженья, уверяя себя, что, дескать, мы такие, пальцем деланные. Пиджачишко у нас драный, а умишко небольшой.
Но не тут-то было.
Началась вдруг такая пьянка, что хоть режь последний огурец.
Загудели-заиграли провода, мы такого не видали никогда.
Нежданно-негаданно схлопнулся мыльный пузырь, набитый пенным баблом.
Облом.
Он выбил фарфоровые зубы улыбчивого бюргерства, уютно взрастающего на капустной грядке, и приблизил новую реальность, которая тревожно сгустилась на горизонте, как подгребающее цунами. Колумб цивилизации, её безупречный маяк, дал первые трещины. Он упал, поднялся снова. Воздух мужеством запах.
Но это вчера.
А нынче впору припомнить хулиганскую балладу Галича: «Кум прикончил огурец и промолвил с мукою: оказался наш отец не отцом, а сукою». Это про Сталина. По сходной причине зашатался сегодня и атлантический статуй с фонарём в руке. Я не злорадствую, я рыдаю. На кого равняться? У кого теперь учиться? Ханаанская фата-моргана враз взбледнула и грозит свалиться в обморок, как дама, доедаемая климаксом. Цивилизационное превосходство, убедительное, как сорок тысяч сортов колбасы, кажет ехидный кукиш, составленный из подагрической сосиски, набитой подсоленной промокашкой – кто бы мог подумать! Бессчётные сутки, вопя и дурея, пылают прилавки крутого Бродвея.
Ба! Знакомые всё лица. Из Трампа озорно выглядывает Ельцин, из Байдена подкашливает одышливый Черненко. Трамп де-юре президент, но его таким уже не считают. А Байдена рукопожимают, хоть он ещё не президент. Что-то слышится родное в дикой песне ямщика, не так ли? Это ж знакомые виды! И тоже парой бродят: Токаев пришедши, а Назарбаев ушедши, но оба два тут как тут. Что за притча? Левая, правая где сторона? Кто коренной, кто пристяжной, кто понятые, кто подставные? Вот еще парочка гагарочек: Балиева-Памфилова. Вбросы, карусели, туфтовые бюллетени и прочие виды электоральной любви, ноу-хау этих девочек-считалочек! Но за океаном вдруг – тот же толк и те ж стихи в альбомах. Подружка моя, как же им не стыдно, ненавидели нас зря, вот ведь как обидно! Лукашенко, как ни крути носом от его туфтовых цифр, всё же законно избранный президент, но его «не признаёт» Европа. А Тихановскую, победа которой вообще никак не доказана, принимают в лучших домах Лондóна.
О, да, Лукашенко, спятивший мизерабль эпохи, он житья не даёт демонстрантам, всё так. Но позвольте, а как долго длятся марши «желтых жилетов» во Франции? Ровно два года. И не только во Франции, а ещё и в 11 странах ЕС. И бодаловка с полицией, и черёмуховый газ, и наручные скручивания – всё честь по чести, однако душка Макрон отнюдь не мент позорный, а смазливый бонопартик, претендующий на звание любимца Европы.
А вот ещё один красавчик, который Саркози. Ему тяжкая предъява выкатилась, он, якобы, немыслимое бабло у Каддафи взял, на трон французского президента уселся, а полковника кинул. Чем кончится судебный процесс? Пожуём – увидим.
А как поживает Колин Пауэлл, трясший пробиркой на специальном заседании Совета Безопасности? Он позже повинился, типа обманули, да что толку? Болтовня болтовнёй, а война по распорядку. Выходи строиться!
6
Однако пора попридержать коней. Не то выйдет как у Достоевского в «Карамазовых», когда старец Зосима едва преставился, не остыл ещё, а от него уж дух пошёл тяжелый, и братия усомнилась в его святости, и самый ретивый принялся у гроба усопшего бесчинствовать – провонял, провонял! Однако отмахнуться от очевидного невозможно. Блистающий миллиард, так долго поставлявший всему миру золотые стандарты народовластия, свободы слова и вольного рынка, на глазах линяет, ржавеет, обнаруживая досадное сходство со своей паствой, от веку пребывающей в грехе и мерзости, в темноте и невежестве. И это удручающее обстоятельство странным образом высветляет огородные пугала, делает их похожими на всамделишных вождей, а возглавляемые ими хворые государства приобретают подлое сходство с благословенной ойкуменой, стремительно теряющей лицо.
Весь мир бардак, все люди как на блюде.
«Российская империя — тюрьма. Но за границей тоже кутерьма», — горестно итожил герой поэмы «Юнона и Авось».
Шаловливые детки Венеры, купидоны и купидончики, заигрались, изранив друг друга игрушечными стрелами. Вытоптав земляничную поляну, выделенную им для срамных игрищ и плотских забав, они, как специально обученные поросята, стали рыть её пятачками, отыскивая пикантные трюфели новых наслаждений, наивно полагая, что перемена пола и есть перемена участи. Они кинулись в забубённый дауншифтинг, разбрелись по тёплым уголкам планеты, уселись под пальмами, медитируя, онанируя, скандируя: всё, что нам нужно, это сладкое ничегонеделание! Их уже не вернуть под электоральные стяги, они забили большой, густо татуированный болт на все эти выборы, партии, на шакалью грызню альфа-самцов, неустанно перекраивающих испакостившийся мир. А те, что остались, точат зубы и красят знамёна кумачом будущих ран, начиняя барабаны жёлтых револьверов лоснящимися маслятами.
И, похоже, деспоты, пирующие в роскошных дворцах, жидко обдристались со страху. Нахлебавшись нефти до рвоты, они поняли: дело пахнет керосином. Заокеанская империя не справилась с управлением. Силясь учредить новый порядок, она надорвала пуп. Раздраконенный ею исламский восток азартно передёргивает затворную раму калаша, и он не угомонится. Обнявшиеся миллионы Европы пугливо вздрагивают и топочут политкорректными копытцами, ибо по континенту бродит пучдемоновский призрак сепаратизма. Советская звезда, взорвавшаяся, как Фаэтон, рассыпавшаяся поясом астероидов, теряет обломки, но не влияние. Очнувшись после группового надругательства, она наращивает гравитационное поле, способное замутить новое ядро. А на дальней орбите торчит Китай, огромный, как Юпитер, и загадочный, как чёрная дыра вселенной.
Население несчастной планеты с 1945 года выросло в три раза и подбирается к ватерлинии с отметкой 8 миллиардов. Вообразив, что имя её «Титаник», из трюмов повылазили на палубу мальтузианские крысы, турнули оттуда беспонтовую Грету и возмечтали решительно сократить поголовье людей, а цивилизацию немного подморозить. Плавали, знаем.
7
И явился Covid, чьё имя Азраил. Настало его время.
Ночь-день.
Зима-лето.
Война-мир.
Пост сдал, пост принял.
Отбой.
***
© ZONAkz, 2020г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.