Когда начались эти события, я отдыхала под Алма-Атой в санатории. По радио было короткое сообщение, что состоялся пленум ЦК Компартии Казахстана и единогласно избрали товарища Колбина Первым секретарем ЦК. Я услышала это, и мне стало не по себе. Действительно, русский – не русский, но лидера привозят откуда-то со стороны, совершенно не учитывая национальной психологии народа, который живет в республике. Мы слышали, какие события происходят в Москве — перестройка, демократия, гласность. Все поверили в эту горбачевскую перестройку.
Я вернулась в комнаты, где мы жили с детьми и отдыхающими. Сказала им, что состоялся пленум, сняли Кунаева, собираются назначить руководителя из Ульяновской области. Решили ехать в Алма-Ату на площадь с плакатами. Все подхватили эту идею, стали писать плакаты. Я написала: “Язык Абая должен жить”. И мы с детьми сели и автобус и поехали в Алма-Ату. На трассе нас остановил патруль. Высадили из автобуса, и мы пошли пешком. В Алма-Ату пришли на площадь, там было много людей. Причем шли из разных мест, но в направлении площади. Пришли туда, развернули плакат. Никто нас не организовывал. Не только я, но и другие женщины были с детьми разного возраста. Я это говорю, чтобы подчеркнуть: мы пришли туда с мирными намерениями. Действительно, мы думали, что стоит заявить протест, и голос народа будет услышан. Я ведь ничего не делала — единственное, я была с плакатом, он сразу бросался в глаза.
Меня из толпы просто выхватили. Люди попытались меня отстоять, но им не дали. Меня потащили за высотное здание. Я ничего не выкрикивала, не дралась, меня просто тащили, как барана, через всю площадь и постоянно избивали. Били железными прутьями, арматурой по пальцам, и, пока дотащили до автобуса, рука была вся черная, в крови. Был декабрь, скользко, я упала, но избиения продолжались. Эпизод, который никогда не забуду: когда меня подвели, избивая, на БТРе трое молодых солдат ели из котелка, они не поленились, бросили котелки, и помогали тем, которые нас били ногами. В основном это были русские.
Площадь была окружена тройным кольцом: военные, милиция, штатские с красными повязками. Люди пели песни, никто и не помышлял о противозаконных действиях. Уже когда нас вталкивали в специально оборудованные автобусы, я поняла, что нас куда-то отвезут. У меня в сапоге был плакат, думала кому-нибудь на площади его отдать. Когда солдаты его развернули, я поняла, что они даже не из Казахстана. Они спросили, кто такой Абай. Когда начало смеркаться, нас отвезли за город.
И по пути все время кого-то избивали, в основном мужчин. Я не могла молчать. Говорила, что у нас своя Конституция, нам не запрещено выходить на площадь, вас потом осудят. И один сказал: “Я сейчас ей рот закрою”. И шагнул ко мне. Офицеры стали его останавливать. Я попыталась поговорить со старшим офицером, что так нельзя поступать, у нас конфликт с властью, но мирные демонстрации не запрещены. Он ответил: “Поймите и вы солдат, которые двое суток без горячей пищи, их погрузили в эшелон в Челябинске, сказав, что здесь вырезают русских».
Пока нас везли за город, в автобусе работала рация. И там передавали: “Ребята, терпите, терпите! Сейчас идет совещание, где обсуждается вопрос об открытии стрельбы, расстреле, потерпите…”. Через некоторое время остановили автобус где-то в степи и сказать солдатам: “Готовьте людей, сейчас будем выводить на расстрел”. Я подумала: за то, что ты вышел на площадь, могут расстрелять без суда и следствия!? Я очень переживала за своего сына, который один, в чужом городе. Как я не сошла с ума?! Теперь я знаю по себе, перед расстрелом у людей просто животный страх. Потом нас завели обратно, потом еще раз вывели расстреливать. Не передать все чувства словами. Среди солдат был то ли казах, то ли киргиз. Он обратился к старшему и сказал: “В автобусе женщина, может быть ее выпустим”. Ему сказали: “Нет, она была с плакатом, и комитетчики просили ее оставить”. Через некоторое время он опять стал говорить: “Может быть, женщину выведем”. Все промолчали, а он скрутил мне руки и, пиная, вывел на улицу и сказал по-казахски, чтобы я бежала в Отрар. Я побежала, и все казалось, что сейчас меня расстреляют в спину…
[…]
Через колхозные сады я пришла в какое-то село, в колхозный клуб. Там были и другие участники демонстрации. Я стала рассказывать, что потеряла сына. Так, слово за слово, я выяснила, что женщина, которая находилась рядом со мной на демонстрации и тоже была с ребенком, забрала моего сына. Я нашла эту женщину, забрала своего ребенка.
[…]
Купили нам билеты и на грузовике для перевозки скота вывезли за город. Так мы и уехали, благодаря местным жителям.
Оклеветали само событие, наше требование. Я допускаю, что были и провокаторы, и уголовники, хотя до конца не верю. Ведь там было много женщин из разных областей, и никто их не организовывал — это был порыв.