Реальность без мифов, или О ценных признаниях Сергея Дуванова

Появление статьи Сергея Дуванова под названием “Мифы и реальность г-на Ертысбаева” 10 декабря с.г. явилось для меня полной неожиданностью. Хотел ответить сразу же, но руки не доходили: был занят подготовкой VII сессии Ассамблеи народов Казахстана. Удивление мое перемешивалось с недоумением по той простой причине, что г-н Дуванов решил реанимировать, в сущности, забытую тему. Напомню факты. 7 октября г-н Дуванов опубликовал статью “Так ли слаба оппозиция”, я ответил ему 9 октября – “Ответ Сергею Дуванову”. С тех пор прошло два месяца, и вдруг – на тебе! С какой стати вновь говорить о проблеме “национального диалога”, о силе или слабости оппозиции, об отставном премьере и т.д., и т.п.? Так, я сначала подумал, но в конечном счете решил ответить, потому что статья г-на Дуванова содержит ряд ценных признаний сознательного и подсознательного характера, на основании которых можно сделать определенные выводы.

Впрочем, по порядку. Г-н Дуванов дал такой подзаголовок своей статье – “В качестве методического руководства по антикажегельдинизму”. И далее он заявляет, что моя статья “посвящена именно Кажегельдину” (“Бросается в глаза зацикленность автора на личности Кажегельдина. О чем бы ни начинал говорить г-н Ертысбаев, все в конце концов сводится к Кажегельдину”). Методический ход Дуванова очевиден: во что бы то ни стало оживить интерес к фигуре Кажегельдина. Хочу огорчить г-на Дуванова и всех поклонников Кажегельдина: никакой реальной политической значимости экс-премьер в настоящее время не представляет. Я не получал какой-либо “установки на поражение”. Просто в течение двух лет Кажегельдин и К° вели наступление по всем азимутам, не встречая никакого серьезного идеологического отпора. Но в сентябре и октябре с.г. информационная война ими была серьезно проиграна. И теперь г-н Дуванов мучительно размышляет, как и каким образом возбудить скучную тему “национального диалога”, возбудить общественный интерес к забытой персоне экс-премьера.

“Кажегельдин замахнулся на святая святых нынешнего режима – власть президента”, — патетически восклицает г-н Дуванов. В этом, дескать, причина повышенного интереса к персоне экс-премьера. Что тут сказать? Нет никакого повышенного интереса, потому что нет серьезного намерения со стороны Кажегельдина бороться за власть. Я лично понял это еще в октябре 1998 года, когда было совершено мифическое покушение на Кажегельдина и когда он, прекрасно зная, как на это отреагирует власть, намеренно пошел на заседание движения “За честные выборы”. Защитить и приумножить свой капитал экс-премьер мог только путем перманентной имитации политической борьбы, что он успешно делает все эти годы. Безусловно, если брать интересы оппозиции, то он был полезен ей во многих отношениях (мне говорили некоторые оппозиционеры: “Пусть он вор, но лишь бы боролся против президента…”).

Г-н Дуванов должен понять одну простую истину: сильная оппозиция, как правило, существует в развитых демократиях. Сильная оппозиция в транзитных обществах, переживающих огромные трудности переходного периода – это признак нестабильности, острого и неразрешимого конфликта, ведущего к непредсказуемым последствиям, гражданской войне. Из всех постсоветских республик наиболее сильная и организованная оппозиция существовала в Таджикистане. Радикальная оппозиция была чрезвычайно сильна в России до осени 1993 года, когда Ельцин разрубил гордиев узел разгоном оппозиционного парламента. Кто несет ответственность за насилие и нестабильность? Основной тезис, выдвинутый Хантингтоном, гласит, что в большинстве случаев это был результат стремительных общественных изменений и быстрого вовлечения новых социальных групп в политику наряду с отстающим развитием политических институтов. Этого не может или не хочет уяснить г-н Дуванов. Да, в СССР не было организованной оппозиции, но Союз рухнул не по этой причине, а по многим другим, и прежде всего потому, что элита потеряла способность управлять страной. Равно как в Югославии, Индонезии, на Филиппинах. Поймите, г-н Дуванов, что существование, как Вы пишите, “полноценной, легитимной оппозиции, объединяющей часть элиты”, которая будет действовать в “цивилизованном, правовом русле”, – это прерогатива, вернее, достояние Северной Америки, Европы, Японии, стран развитой демократии. У нас в СНГ ситуация иная, а именно: равенство политического участия растет гораздо быстрее, чем институционализация нового общества (“умение объединяться” и действовать в правовом русле).

“Только в нашем формате консультативных встреч. И без всяких ультиматумов со стороны оппозиции. В конце концов, надо соблюдать элементарные приличия, не витать в облаках, не стараться продать товар по гораздо более высокой цене, чем он стоит”. Напомню, что формат консультативных встреч в рамках “круглого стола” (“эволюция”) кардинальным образом отличался от формата Национального диалога (“революция”). Примечательно, что Дуванов полностью признает именно эволюционный ход реформирования политической системы: “Постепенный процесс взаимных уступок, ориентированный на демократизацию… поэтапно, шаг за шагом, без насилия и выкручивания рук, через легитимное участие оппозиции в этом процессе”, — пишет он.

Тенденция слома “ультрареволюционного” мышления оппозиции очевидна. Г-н Дуванов, один из главных идеологов казахстанской оппозиции, ударный пропагандист РНПК, в сущности, признает формат КВ, предложенный общественно-политическим отделом администрации президента в августе с.г. Он же фактически отрицает идею Национального диалога в трактовке Кажегельдина. А действительно, если оппозиция не собирается требовать кардинальных изменений, то зачем нужен формат переговоров, язык ультиматума? Все логично. Все то, о чем я говорил в своих материалах (“Казахстанская правда” от 7 сентября, “Время” и “Республика” от 14 сентября, интернетовские статьи) г-н Дуванов так или иначе признал. Собственно говоря, это признала и вся оппозиция.

Пространные подсчеты Дуванова относительно того, сколько на стороне власти и сколько на стороне оппозиции, в сущности, абстрактные умозаключения. Протестный электорат в Казахстане значительный. Это показали и президентские, и парламентские выборы. Но энергичная и дееспособная часть общества поддерживает общий курс преобразований. В каждой стране есть 5-7% населения, самой активной ее части, управленческая, политическая, экономическая, интеллектуальная элита, которая тянет за собой всю страну. Ошибка Кажегельдина заключалась в том, что он надеялся на раскол казахстанской элиты осенью 1998 года. Но этого не произошло. И вряд ли произойдет в ближайшее время.

Г-н Дуванов называет меня “идейным сторонником авторитаризма”. А себя, соответственно, “сторонником демократии, человеком, который хочет изменить жизнь”. Такой черно-белый подход не случаен. Дуванов – наиболее прилежный ученик Кажегельдина, который в своей книге “Право выбора” писал, что перед Казахстаном два пути: “либо авторитаризм с зачатками диктатуры, либо демократия”. Это – чистейший популизм и демагогия, не имеющая никакого отношения к объективному анализу (я уж не говорю о научном подходе). Между демократией и авторитаризмом располагается множество промежуточных систем. Для исторической эволюции демократии в развитых странах, а также для демократических перемен последнего десятилетия характерно множество исключительных, единичных черт (об этом уже тысячи раз говорили и писали такие мэтры политической науки, как Айзенштадт, Аптер, Роберт Даль, Х.Линц, Ф.Шмиттер, Алмонд, Пауэлл, Истон, Хантингтон и многие другие. Я полностью согласен с мнением видного английского политолога Роберта Саквы, который ввел такое понятие в политологию, как “авторитарная демократия”, характерное для посттоталитарных государств в переходный период. Для транзитных обществ вообще характерно состояние “демократической диктатуры”, когда авторитаризм разрушен, а демократия пока еще не состоялась. Больше того, сам процесс демократизации происходит крайне болезненно, непоследовательно, противоречиво.

Надо отдать должное функционерам РНПК: ведущее значение лидера, его претензии на роль главы государства подаются и раскручиваются умело, где прямо и откровенно, а в основном через косвенные ненавязчивые технологии воздействия на общественное сознание. Для этого в РНПК даже существует своеобразное “политическое разделение труда”. Скажем, Нурбулат Масанов специализируется на материалах о “казахстанской диктатуре, режиме личной власти, семейно-клановых и жузовых проблемах”. Амиржан Косанов вещает о вероятности распада Казахстана (“сепаратизм” нефтяных западных регионов, “готовность казахстанской молодежи взяться за оружие на юге” и т.п.). Газиз Алдамжаров критикует лично главу государства и неправильный ход экономических реформ. Редактору газеты, точнее, революционной прокламации под названием “ХХI век”, Бигельды Габдуллину велено печатать абсолютно всю протестную продукцию без разбора, но самая главная страница – это вторая, на которой печатаются материалы, свидетельствующие о якобы невероятной популярности экс-премьера за границей, о поддержке его американскими конгрессменами, Папой Римским и т.д., и т.п. Особое задание выполняет Сергей Дуванов. Самое сложное, надо признать. Он должен разоблачать Америку за то, что она “не поддерживает становление демократии в Казахстане, за то, что США дали карт-бланш руководству Казахстана в части удушения демократии”. Квинтэссенцией этой задачи является статья Дуванова “Гуд бай, Америка!” (“ХХI век”, 2000, № 27). Политическая цель этой статьи очевидна: подтолкнуть американские политические круги к жесткому политическому давлению на Казахстан. Дуванову разрешено, как агенту Клаусу, поносить цитадель демократии самыми последними словами, изображать США как монстра, который на словах за демократию, а на деле поддерживает тоталитаризм и авторитаризм. “Наступило прозрение в отношении “американской демократической помощи”. Исчезли иллюзии о демократическом мессианстве США. Рухнул миф об Америке, поборнице свободы и справедливости. Гуд бай, Америка! – с наигранной горечью восклицает г-Дуванов. Смешно. И неловко одновременно. Особенно, когда редакция просит американское посольство в Казахстане вступить в дискуссию.

Дуванов пишет: “Опасность не в оппозиции, а в самой власти, которая не может (или не хочет) осознать, что общая ситуация и время работает на демократию”. В 1987 году к тяжело больному Иосифу Бродскому, умиравшему в нью-йоркской клинике, пришел Сергей Довлатов и сообщил горячую новость: “Представляете, вчера в Москве на съезде писателей Евтушенко выступил против колхозов”. Смертельно больной Бродский прошептал: “Тогда я — за”. Перефразируя эту историю могу сказать следующее: если Кажегельдин и К° за такую “демократию”, то я – против.