Непроизнесенное поминальное слово (памяти Заманбека Нуркадилова)

Крылатое казахское выражение гласит: непроизнесенное слово обречено на гибель. Понятно, что в данном случае речь идет о задушенных управляемой “демократией” нашей страны словах. А кто отец показушной демократии в Казахстане и кто те пустоплясы, выслуживающиеся перед ним, народ прекрасно видит и знает.

Подобная ложь и ее верные рыцари в лице всевозможных подхалимов — жантыков Карабая, в свое время блистательно воссозданных национальным классическим Габитом Мусреповым в бессмертной драме “Козы Корпеш-Баян Сулу”, в изобилии сопровождают и нынешнее казахское кочевье. Рыщут, мельтешат, суетятся среди нас и поныне. Они не только сидели за столами на сороковинах Заманбека Нуркадилова, затаившись, как тати в ночи, но и выступали с речами на траурном митинге у разверстой могилы. Они поневоле напомнили известного героя из рассказа А.П.Чехова “Оратор”, искусно источавшего елей на всех похоронах. При этом современные наши записные соловьи значительно превосходят своих собратьев из старого чиновничьего мира. Более того, они искренне считают себя добрыми ангелами-хранителями, свято оберегающими устои нашей независимости. И взяли они за правило выступать уже не “соло”, а дуэтом или трио, словно являются неофициальными руководителями похоронного бюро, постоянно прописанными на кладбище “Кенсай”. Господа Сейдалы Таникеев и Нурлан Оразалин с некоторых пор непременно сопровождают своими поминальными речами всех усопших знатных людей. Они выбрали, наконец, свою подлинную гражданскую стезю. И нам, грешникам, следует их знать. Благодаря их расторопности, находчивости и изворотливости, иным кажется, что только они олицетворяют собой огромную страну Казахию. Все остальные в их глазах – явные или скрытые враги ее. А если уж быть совсем точным, то автор этих строк наверняка главный супостат: и что тому причиной? Либо то, что я родом из жалаирцев, либо то, что привык говорить правду в глаза. Именно по этой причине, полагаю, мне на сороковинах Заманбека Нуркадилова так и не представили слова, хотя заранее был предупрежден, что должен выступить. Что же мне остается? Только одно: изложить на бумаге те слова, которые в тот поминальный ас так и не слетели с моих уст. Замечу, кстати, что незабвенному Заманбеку я не прихожусь ни братом, ни сватом, ни дальним сородичем, а просто сокровником, к которому при жизни относился уважительно, имея лишь шапочное знакомство.

Помню: Заманбек в ту пору уже не был мэром города. Он позвонил мне домой, вызвался встретиться. Отвез меня на машине в парк, и мы некоторое время походили. В беседе он напомнил, что в пятом классе учился у меня русскому языку. В свой черед мне это напомнило один эпизод из моего студенческого прошлого. Я тогда учился на последнем курсе Казахского педагогического института имени Абая. Лекции по истории философии читал нам тогда известный ученый, директор Института истории партии Нурумбек Джандильдин. Как раз в тот год разразились Венгерские события. В газетах они именовались контрреволюционным мятежом. Советский Союз для подавления его ввел танки. В международных отношениях возникло напряжение. В уличных боях Будапешта погиб мой друг-одноклассник Кудайберген Байтурбаев. Осиротели двое детей и жена. Он был молодым лейтенантом, только что окончившим танковое училище в Ульяновске. Возможно, что на мое воззрение повлиял именно этот трагический факт: я в открытую заявил об ошибочности введения контингента советских войск в Будапешт. Я по этому поводу вступил в дискуссию с профессором Н. Джангильдиным. Он узрел в этом крамолу.

— Если бы не советская власть, ты бы пас овец в степи, — заявил он гневно. – А теперь ты сидишь в светлой аудитории и вступаешь в перепалку со своими наставниками!

— По-вашему, в угоду советской власти я должен отрекаться от правды, что ли?! – не унимался я. – Разве решения ХХ съезда компартии не нацеливают нас на преодоление разрыва между словом и делом?!

Дискуссия наша кончилась тем, что меня исключили из института. Это произошло в ноябре 1956 года. Меня отправили учительствовать в Кегенскую среднюю школу Алма-Атинской области. Я там проработал несколько месяцев.

Вскоре Нурумбек Джандильдин был избран секретарем ЦК КП Казахстана, а Герой Советского Союза, ректор ( тогда говорили директор) педагогического института им. Абая Малик Габдуллин вернул меня в институт для окончания курса. В 1957 году я окончил полный курс обучения и отправился в родной аул Талдыкорганской области. Ни разу, ни по какому поводу к Заманбеку Нуркадилову – пока он был мэром города, акимом Алматинской области и министром – я не обращался. А вот у него однажды появилось ко мне дело. Как говорится, и у хана случается нужда в челяди. Было это в 2004 году, когда его лишили высокого поста, и он перешел на сторону оппозиции. Помню, в апреле рано утром позвонил мне Заманбек.

— Кареке, — сказал он, — видно, и я по вашему следу свернул на тропу старости. Рано встаю. Заметили: ваш ученик в вас пошел? (рассмеялся). Словом, тоже сужусь. Некий Годунов подал на меня в суд, требует один триллион тенге. Прошу вас, будьте моим доверенным представителем. Разумеется, с оплатой.

— Оплата не нужна, а вот быть твоим доверенным представителем готов, — ответил я, не задумываясь.

Быстро оформили и заверили у нотариуса необходимые документы и в тот же день я окунулся в судебные дела.

Вместе с адвокатом Сериком уже после трех судебных заседаний мы, кажется, убедили судью в бесперспективности затеянного дела. Он его отклонил. И что было нашей первой победой. Мы вышли из зала суда, и адвокат тотчас позвонил Заманбеку, обстоятельно объяснял ход разбирательства. Потом адвокат передал мобильник мне.

— Кареке, — веселым голосом заговорил Заманбек с ходу. – Времена переменятся, и хмурые тучи над нами развеются. В стране воцарится справедливость. И тогда вам первым присвоят халык кахарманы. Ибо с этим режимом больше вас никто не сражался. И потому только вы достойны такого звания. Не думайте, что это пустые слова. Бог даст, слова мои обернутся явью. Первая победа в наших руках, вы внесли существенный вклад, большое спасибо!

— И тебе спасибо! – ответил я. – Добрые слова – половина удачи, говорят. Я тронут твоим сердечным намерением, много тебе лет! Да благословит тебя народ! От дождя земля расцветает, благословение жигита вдохновляет. Так говаривали наши предки.

Мы с Сериком, довольные разошлись по домам. Некоторое время спустя Заманбек создал свою комиссию по борьбе с коррупцией. В нее он и меня пригласил. И я охотно принял его приглашение…

В этом году (2005), когда я отказался баллотироваться кандидатом в президенты страны, мы раза два-три общались по телефону. Помню наш последний разговор:

— Кареке, — сказал он теплым, проникновенным голосом, — пусть пройдут выборы, что-то ныне много стало претендентов в президенты, и мы с вами встретимся и обстоятельно потолкуем. Нужно посоветоваться по одному делу.

В словах его прозвучал загадочный намек.

(Уже по этим словам разве не видно, что никаких намерений о суициде у Заманбека и в помыслах не было…?)

— Хорошо, — ответил я с воодушевлением. – Тогда до встречи. Мир и благоденствие!

Прошло всего-навсего три-четыре дня, и я услышал по радио горестную весть. Я поспешно оделся и бросился к выходу. Узнав, что в 12 часов состоится пресс-конференция, я отправился в офис С.Матаева. Там царила тишина, никто ничего не знал. Люди томились в ожидании каких-либо вестей.

Чтобы не тратить времени впустую, я поймал машину и, не зная точного адреса, по смутному предположению поехал в дом покойного. Приехал. Вошел в дом. Народу уйма. В кресле напротив входа сидела Макпал. Увидев меня, заголосила. Мы обнялись, я выразил свои соболезнования, сказал слова утешения, потом уселся на свободный стул, оглянулся вокруг. Собрались сплошь знатные люди: на почетном месте восседал С.Танекеев, рядом расположился аким Алматинской области Серик Умбетов, окружала его свита. И тут неожиданно, с душевным надрывом Макпал вскрикнула:

Важные господа, чиновники всполошились, растерялись, услышав такие крамольные речи от убитой горем женщины. Ведь она невзначай высказала то, о чем и думать многие не смели. Словом, соболезнующие поспешно ретировались и убрались восвояси. Мне почудилось, что, увидев меня, Макпал, наконец, дала волю клокочущим в ее груди отравленным скорбью словам.

Я ничего не сказал и ни о чем не спросил. Простился с Макпал и вслед за всеми тихо вышел. В последующие дни, как мы знаем, началась тотальная обработка неутешной вдовы, следствия и допросы, кампания лжи и фарисейства. Стало известно, куда и к чему клонилась официальная версия трагедии. Правду оттеснила кривда. Одна надежда на извечную мудрость: “Всевышний поддержит справедливость”. В неофициальной периодике об этой трагедии высказывались разные суждения и предположения. Макпал в сущности опираться не на кого. Она остается одна-одиношенька со своим горем…

Ход времени неумолим. Не успели опомниться, как пришла сороковина гибели Заманбека. Вездесущие шустряки-распорядители слова за поминальным дастарханом мне не представили. Это было явное унижение. И, оскорбленный, я тотчас сел за эту статью. Как говорится в поговорке: “Пой, касатик, пой, да только не завирайся”. Должен же быть предел даже безоглядной лжи!..

В связи с этим приходят на ум известные строки из эпоса “Кыз Жибек”:

— Богатых и храбрых – тьма,

Истинная любовь им не чета!

Видно, нужна особая чуткость души, чтобы осознать смысл этой истины. В наше меркантильное, черствое время, когда человеческое достоинство и ценности измеряются исключительно тугим кошельком, а рыцари наживы и оборотистые дельцы обретают дешевую усладу на улице Саина, необходимо особое душевное мужество, чтобы высоко поднять знамя истинной любви и, распахнув сердце, во весь голос, который эхом раскатывается по высям и ущельям Алатау, открыто и гордо объявить: “Я влюблен! Влюблен! Влюблен!”, как это сделал неукротимый и незабвенный наш Заманбек, чью жизнь оборвали три пули, и это убийство сродни дикой расправе невежественных биев в “Энглик-Кебеке”, приговоривших влюбленного юношу к смерти, привязав к хвосту пущенной вскачь лошади…

Тех жестоких биев из трагедии “Энглик-Кебек”, приговоривших влюбленных к смерти, ныне и в помине нет. Время их безвозвратно ушло. А беззаветно любящих друг друга Энглик и Кебека встретишь и теперь едва ли не в каждом казахском ауле.

Сказано: что имеем – не храним, потерявши – плачем. Истинную цену потери осознаем со временем. Тем палачам и скрывающиеся за ними подлым интриганам, убившим Заманбека, сделавшим невинное дитя Мерей сиротой, а любимицу народа Макпал – вдовой, истребить подлинную любовь не в силах. А те, что покушались на любовь, как правило, обречены на позор и гибель. Любовь – что священное, вечно цветущее древо жизни. В тот день, когда Заманбека предавали земле, старое кладбище Кенсай, окутанное до того серой мглой, вдруг неожиданно озарилось благодатными лучами жизнеутверждающего солнца, и все мы были свидетелями этого чуда природы.

И мы убедились: в этом мгновении – начало бессмертной любви Заманбека и Макпал. Отныне в казахской степи воссияет любовь тысячи и тысячи влюбленных заманбеков и макпал, и это великое, нетленное чувство найдет свое продолжение в веках. Таков закон неистребимой Жизни. Такова благодать нашего Творца.

А любовь – категория основополагающая. Вечная. На ней зиждется Жизнь. Она — непреходящее наследие, заповеданное человечеству Адамом и Евой. Любовь – жизнь. И остановить ее никому не дано. Она соткана из Истины и Справедливости. Об этом стоит постоянно и всем нам, смертным, помнить. Лишь в таком случае мы способны друг друга понять и уважать…

И все же, честно признаться, гибель Заманбека поневоле напоминает убийство С.М.Кирова в декабре 34 года прошлого века. Дай Бог, чтобы мы не испытали последствий той сокрушительной и опустошительной трагедии…