В конце прошлого года известный театральный критик Павел Руднев в числе девяти лучших пьес постсоветских драматургов назвал “Слепую Веру”, написанную казахстанцем Виктором Немченко. Какое-то время этот драматург жил и работал в Германии. Снялся в киноэпопее “Родина” известного немецкого режиссера Эдгара Райца. Есть в его трудовой биографии должность главного режиссера Немецкого драматического театра. Ныне он креативный директор рекламного агентства.
Под руководством Виктора Немецкий драмтеатр стал площадкой для новой драматургии, темой которой был взгляд на Казахстан со стороны. “Мы пригласили зарубежных драматургов, которые жили в Казахстане и писали о нем пьесы. Планировали, что это будут разные взгляды – романтичные, сатирические и т.д. Но этот проект Казахстан не выдержал. Первый наш спектакль назывался “Король Убю” по Альфреду Жарри. Это французский писатель, который написал про превращение простолюдина с очень простыми семейными задачами (в них была замешана его жена) в короля, который стал устраивать для народа гонки в грязи за сундуком золота. Его мы ставили в ташкентском театре “Ильхом”, постановщиком был Марк Вайль. Марк ставил спектакль для “Ильхома” и параллельно для нас. В Алматы сыграли его не более пяти раз. Потом пришел человек в черном и сказал, что спектакль закрывает. Аргумент – несоответствие технике безопасности. Якобы декорация могла упасть нам на голову. Я ему – декорацию уберем. А он мне – “Пошел вон!”. Потом были “Байконур-1” и “Байконур-2”. Вокруг них начали происходить “удивительные” события. Нас вызвали на ковер, осуждали. Единственные, кто нас спас, были журналисты. И мы сказали, если вы нам запретите играть в театре – мы будем играть на площади. Маленький театр привлек к себе внимание всей страны”, – рассказывает Виктор.
Теперь текст “Слепой Веры” лег в основу рока-оперетты “The телелюди & слепая Вера”, премьера которой запланирована на весну 2008 года в театре драмы им.Ауэзова.
Герои спектакля живут в вымышленном мире, где небо похоже на таблицу настройки телевизора. Перерыв в “небесном эфире” воспринимается героями как должное. Совсем иначе обстоят дела в настоящем телевизоре, который отец преподносит слепой дочери Вере в качестве собаки-поводыря.… В нем без устали и перерывов рассказывается о людях, строящих свой рай на земле. Мечты героев уже кажутся осуществимыми, ценности обретают цену, но… Тишина в “небесном эфире” нарушается…
***
– Вы назвали постановку роком-опереттой. Что такое рок-опера, мы уже знаем. А что такое рок-оперетта?
– Это условное название. То, что мы пытаемся сделать – результат синтетического творчества, в котором мы хотим объединить разные жанры и превратить в единое действие, чтобы они не развалились и смотрелись гармонично. Чтобы это была не музыка ради музыки и не драма ради драмы, а единое полотно. В проекте принимают участие, работают потрясающие люди, каждый просто звезда в своей области. Мухтар Мирзакиев – художник-постановщик “Дневного” и “Ночного дозоров”. Артем Ким – композитор, участник ряда международных фестивалей современной музыки, руководитель первого в Центральной Азии ансамбля современной музыки Оmnibus. Гульнара и Гульмира Габбасовы – хореографы-постановщики, уникальный хореографический дуэт, работающий в жанре европейского данс-театра. Тарас Попов – один из самых известных документалистов страны. Евгений Абдуллаев – писатель, ученый, первый лауреат “Русской премии” 2005 года. Объединившись, эти люди создают некую уникальную форму, ткут полотно, которое никто не знает, как назвать.
– Как удалось привлечь профессионалов?
– Во-первых, мы давно дружим, а во-вторых, людей вокруг проекта объединяет идея. У нас нет человека, который работал бы только за деньги. Эти люди участвуют в проекте потому, что им интересно, и они хотят экспериментировать. Их объединяет идея честного творчества и возможность вступить в диалог с публикой.
– Использование новых технологий связано с содержанием вашей пьесы. Они дают ощущение современности?
– Сейчас Мухтар делает необычные декорации. Собственно, это даже не декорации, а 3D−проекция. Мы отказались от декораций в прямом смысле слова и пытаемся сформировать некое иллюзорное пространство на основе мультимедиа, в котором живут наши герои. Проекция на спецматериал создаст ощущение голограммы. Но это не для того, чтобы показать, что мы владеем компьютерными технологиями. Наша задача – дать почувствовать иллюзорность мира, в котором живут герои. И для того, чтобы декорация повисла в воздухе и засветилась как отдельная галактика, был найден такой прием.
– Телелюди, кто они?
– Это собирательные персонажи, воспитанные на ценностях, пропагандируемых телевидением. Это люди, на которых мы с вами хотим быть похожи. Герои, которые нас вдохновляют. Они созданы телевидением и воплощают собой ценности и идеалы, которые нам транслируют те, кто имеет возможность транслировать.
– Телевидение – это обязательно нечто негативное?
– Это, как в аптеке, вопрос дозы, разумного применения. В принципе, не только ТВ, но и в целом массмедиа – инструмент, который может сделать жизнь лучше.
– Как и хуже?
– Все зависит от точки зрения. Как стало возможным то, что мы называем перформансом, наша новая постановка? Благодаря эволюции, частью которой мы все являемся. Появившись, фотография популяризировала живопись и архитектуру, вы можете увидеть Пизанскую башню, сидя здесь. Затем появилось кино, которое популяризировало театр, принципиально видоизменив его. Потом – телевидение популяризировало кино, и оно пришло к нам домой.
– Ведь это хорошо.
– Просто супер. Но вопрос в том, кто и как этим пользуется.
– У меня есть знакомые, которые не смотрят телевизор, считая его злом. Но обмениваются записями фильмов, музыки, пользуются Интернетом. Вы смотрите телевизор?
– Это моя обязанность как креативного директора рекламного агентства.
– А для души?
– Не знаю, зачем нужна такая категоризация. Я люблю смотреть канал “Культура”. Я в восторге от канала 2х2. Но проблема в том, что когда ты включаешь ТВ, то никогда не знаешь, что там будет: для головы, сердца или для другого места.
– Но ведь можно выбирать.
– Можно. Но когда смотришь фильм, тебе столько мороженого и head’n shoulders нальют в глотку… Мы живем в информационном пространстве, под многотысячной атакой информации. Посмотрите вокруг – здесь нет живого места. Это постоянное инфополе. Конечно, мы научились в нем плавать, что-то не воспринимать, отключаться. Приспособились. Мы новая формация людей. Медиаполе становится все гуще и гуще.
Страшно, когда телевидение превращается в инструмент, который позволяет тебе держать народ тупым. И часто с точки зрения экономической рациональности невыгодно, чтобы народ был умным.
Телевидение ведь как наркотик. Вопрос в отношении. У нас была целая эпоха фильмов, где обязательно после секса доставали сигарету. И последним желанием человека было выкурить сигарету. Моряк выходил на палубу и закуривал трубку. Это смотрели люди и дети. И никакой специальной рекламы уже не нужно. Сегодня я беру пачку сигарет и читаю, что на ней написано – Минздрав предупреждает… И я начинаю немного задумываться. Представьте наркотически зависимого человека, который просит у вас наркотики. Если вы хотите, чтобы он вылечился, то их ему не даете. А даете лекарство и позаботитесь, чтобы ломка была страшной и последней.
– Развит ли у нас современный театр?
– С точки зрения академического государственного театра его нет и быть не должно, он не нужен. Уже имеющийся академический театр выполнял в советское время и выполняет сейчас идеологическую функцию, с которой на данном этапе справляется хорошо.
Страна должна знать своих героев. Если еще кто-то не слышал об Абае, должен услышать, а кто слышал, должен услышать еще раз. Мы должны знать нашу историю, если ее не было, то сочинить.
– Как вы относитесь к делению театров по национальному признаку?
– Я не воспринимаю это как деление, напротив, как консолидацию. В редкой стране есть такое количество национальных театров. Замечательно, что у нас такой широкий ассортимент театров. Хотя настоящий театр, как литература, вне национальных рамок и вне времени. Есть такие вещи, которые никогда не потеряют своей актуальности, и это признак того, что мы называем литературой, а все остальное, извините, пресса.
– То, что делаете вы – современный театр?
– Это наша пьеса. Мы ее сами родили и пытаемся воплотить в жизнь, поставить на сцене. Насколько это современная драматургия, будет судить зритель. Мы верим, что, выходя на сцену, имеешь уникальную возможность вступить в диалог со зрителями. Это принципиальное отличие того, чем планируем заниматься мы, от того, что сейчас происходит на площадках страны. Происходит монолог – выходит человек и рассказывает, как надо жить, как мы жили, что нужно знать и т. д. А мы пытаемся вступить в дискуссию с целевой аудиторией. И поднять вопросы, которые волнуют не только нас и не только их, а волнуют нас всех вместе. Именно такие точки соприкосновения мы ищем. Это и называется современной драматургией.
– Вы собираетесь вступать в диалог с аудиторией в буквальном смысле?
– Диалог – это когда у вас внутри что-то отзывается, и вы начинаете отвечать на вопросы внутри себя. У нас был опыт таких перформансов и постановок, которые превращались в настоящий диалог. И этот диалог шел через прессу. Мы использовали СМИ как посредника для переговоров между нами и публикой, которая не осталась равнодушной и которой было что сказать.
– Некоторые театры используют диалогические приемы.
– Они ничего нового не открыли. Шекспир придумал Гамлета, который со сцены задал зрителям сакраментальный вопрос: быть или не быть? На сцене Немецкого драматического театра в свое время шел спектакль, основанный на импровизации и взаимодействии со зрительской аудиторией. Зрители сами решали, каким будет финал и какую сцену нужно сыграть в этом месте. Мы не планируем применять подобные приемы в нашей постановке. Я употребляю слово диалог больше в философском ключе, а не в техническом.
– Какие ценности исповедуете вы?
– С некоторого времени в нашем обществе появилось бесстыжее право быть богатым. Приезжают к нам иностранцы и говорят: как у вас тут все коммерциализировано. Все такие мелочные. Я всегда отвечаю: это не вопрос денег, а вопрос права. У людей появилось право быть богатыми. И когда у тебя нет права говорить то, что ты думаешь, делать то, во что веришь, то ты по полной программе используешь свое право быть богатым. Это менталитет. И его результат – то, что мы сегодня видим по телевидению, что читаем в глянцевых изданиях. Мы живем в такое время, что если у вас и есть идеалы, в которые вы верите, и вы хотите воплотить их в жизнь, сделать ее лучше, то обязательно появится человек, который скажет:
— Отрекись от них, я тебе дам столько-то денег.
— Нет, я буду следовать своим принципам.
— Тогда, иди и имей в виду, когда ты зайдешь за угол, я предлагал тебе быть богатым.
Ваши идеалы противоречат нынешнему укладу общества. Все хотят ходить в чадре, а вы хотите ее снять и у вас есть аргументы, почему это будет лучше. Выбор между ценой и ценностью сегодня большинство из нас делает в пользу цены. Речь в нашем проекте о людях, стоящих перед выбором между ценой и ценностью.
– Можно изменить эту ситуацию?
– Все может быть по-другому, если в нашем обществе станет меньше удобных людей. Всюду у нас удобные люди. Они и двигаются медленно – быстрее уже не могут. Если бы было больше молодых в правительстве, парламенте, театре, кино – все было бы по-другому. Странно, что эти удобные люди за свою жизнь не пришли к мудрости, что наесться впрок нельзя – завтра все равно придется перекусить.
– А какой он – удобный человек?
– Ну как Брежнев. Он же был удобный. Никто не спорит с тем, что он никогда не управлял СССР. Сейчас в культуре у нас таких Брежневых немало. Им брови мешают видеть реальность. Они скажут только тот текст, который заучили.
– Насчет культуры у меня часто складывается впечатление, что у нас почти некому писать, играть, преподавать…
– Я с вами согласен. Чтобы написать книгу о нашей стране, мы приглашаем Паоло Коэльо, который пишет полный бред про девушку, плетущую ковер и т. д. Это копеечный заказ. В “Кочевнике” у нас играет американец. А те, кто что-то может, собрали свои чемоданы и уехали.
– Почему запретили “Байконур”? О чем этот спектакль?
– Место действия – аул в 70 км от Байконура. Юрта. В ней – мама, два брата, один русский, его подкинули в роддоме, другой казах. Первый любит Казахстан и не хочет никуда уезжать, второй – нет. Он постоянно цитирует критические строки в адрес своего народа из “Слов назидания” Абая и хочет уехать в Европу. На юрту падает ракета с первой немецкой женщиной-космонавтом. Завязывается любовь, и у нее рождается немецко-казахский ребенок. Они прячут его от спецслужб. Немка хочет остаться в Казахстане. А казах уехать. Немка рожает дочку… В общем, это взгляд снаружи. У нас не любят таких взглядов. Страна в чадре. Ее написал великий драматург, первый постсоветский авангардист Алексей Шипенко.
– Ваша новая постановка тоже остро критична?
– Мы никого не хотим критиковать. Это скорее исповедь. Мы не собираемся со сцены учить вас жить за ваши же деньги. Мы попытаемся под другим углом посмотреть на ценности нашего общества, чтобы и мы сами, и зритель смогли взглянуть на самих себя иначе. Мы живем на перекрестке, на перекрестке миров в центре Евразии. Мы принципиально новая формация людей, мы все перепутали: цену с ценностью, Иисуса с Мухаммедом, Аллаха с Богом, и для нас это все часть жизни. Я тоже принадлежу к этой уникальной формации.
– Вы и актер, и драматург, и режиссер. Один в трех лицах?
– Я не хотел, так получилось. Я – плохой актер, особенно если при этом еще и режиссер. Когда я стою на сцене, вместо того чтобы сыграть нужные эмоции и разобраться в собственном характере, я слежу, кто, где и что. Когда я работал в Немецком драматическом театре, то был вынужден играть, так как было очень мало немецкоязычных актеров. Оттуда и повелась эта нелепая традиция. Драматургом никогда не был и вряд ли стану. Я написал скорее не пьесу в классическом смысле, а материал для актерской импровизации.
– Вы соавтор?
– Да, и за это благодарен Богу. Я просто предложил тему для размышления.
– Это признак современного театра?
– Это признак современного общества. Поэтому мы и пытаемся создать площадку, где возможна такая консолидация.