Ну и Видок у вас, мсье Бальзак

***

Если бы Ева не сорвала яблоко с запретного древа и не вкусила сладкого плода, не возник бы мир во всем его безобразии. Выходит, тривиальное воровство способствовали зарождению цивилизации, а яблоко породило всех нас с грехом пополам.

Воры и убийцы отмечены клеймом проклятья. Они никогда не стояли на одной доске и не перечислялись через запятую. Каждому проступку – свое место и наказание. Казалось бы, нам ясно, какой из них тяжелее. Как бы ни так! Вот и Данте Алигьере, не являющийся для нас в вопросах юриспруденции докой, развел этих преступников в “Божественной комедии” по разным углам, поместив убийц в Седьмом круге, а воров – в Восьмом. Но в том-то и закавыка: по его классификации, чем глубже в бездну, тем страшнее злыдни… Короче, как обычно, без хорошего адвоката не разобраться.

Лишь с восшествием на престол Рамсеса IX, когда ограбление “великих жилищ, столь священных” усилилось, за воров взялись всерьез. Египтянам грозила ссылка в каменоломни Нубии, телесные увечья или “посажение на дерево”.

По Законам Хаммурапи, легендарного царя Вавилона, с ворами обходились одинаково – убивали; вот если они тягали имущество на пожаре, тогда бросали в огонь! По Великому Джасаку Чингисхана иногда за кражу назначалось телесное наказание: от семи до семисот ударов. Но чаще – смерть!

Салический же закон древних франков казался совсем уж либеральным: если кто уволок чужие дрова из леса, утащил с соседского поля лен или сено, репу, бобы и горох – присуждался к уплате судебного штрафа (вергельда) в три солида; за похищенный невод, за стог льна или сена – пятнадцать, за вскрытую горницу, охапку винограда, принесенную к порогу собственного дома, – сорок пять солидов.

Чтобы представить товарный вес вергельда, положенного к уплате за несчастную корзину винограда, я перечислю то, что можно было бы купить на эти деньги: коня, меч с ножнами, щит с копьем, быка и семь коров! И один солид оставался про запас.

Дикий век – дикие нравы.

По тем же Салическим законам Хлодвига I, жизнь королевского сотрапезника стоила убийце 100 золотых солидов, свободного гражданина – 200, королевского чиновника – 600; и в три раза дороже, если черное дело совершалось в его доме. В средние века в Италии убийц закапывали в землю вниз головой, а отцеубийц сбрасывали в воду с мешком на голове… Однако были и удивительные исключения. Полного прощения удостаивались те, кто, будучи сами преступниками, приговоренными к казни, становились палачами и заслуживали себе прощение. Так случилось однажды в Лондоне. Примерно так же было в Париже с Француа Видоком, но о нем чуть позже.

Итак, парламент за шитую белыми нитками провинность послал графа Эдмунда Кента, родного дядю короля Эдуарда III, на плаху. На завтра лорды планировали умыть руки – пойти к королю и испросить у него помилования. Палата общин отказалась скрепить приговор, а палач попросту сбежал.

Между тем надежда для графа таяла с каждой минутой. Враги отвлекли юного короля – отослали в Вестминстерский колледж, где устроили для него научный диспут. Тем временем песенка Кента была спета – его вывели из узилища во внутренний двор замка и поставили под проливной дождь. Граф простоял в ожидании сатурновой косы несколько часов… Искали палача. Потом притащили дрожащего от страха преступника, согласившегося отрубить лорду голову взамен на свободу. Прежде чем он сделал это с пятого раза, голова несчастного превратилась в кровавое месиво.

Чистое “самоуправство”. А как назвать продажное “всепрощение” римского папы Иоанна XIII, коего Карл Маркс назвал “циником и развратником с противоестественными похотями”? Дорвавшись до церковной власти, он составлял буллы и энциклики, сочинял анафемы, устанавливал цены на должности и тарифы на индульгенции. Современному человеку решительно не понять, из каких соображений Иоанн определял вину оступившегося человека. Согласно индульгенции в один дукат, с преступника снимался грех за убийство отца, матери или сестры; грех отравления стоил полтора дуката, убийство жены – два, голова простого священника весила четыре дуката, епископа – девять, прелюбодеяние – восемь, а скотоложство – двенадцать. Нехитрые расчеты позволяют приравнять истребление собственной семьи к утехе на сеновале с парой нетребовательных пастушек.

Философия Раскольникова – это не приговор несчастной Алене Ивановне, это вердикт роду человеческому. “Преступление?.. Какое преступление, — самоуверенно бросает он сестре. — То, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку-процентщицу, которую убить сорок грехов простят, которая из бедных сок высасывала…”.

Человек давно приравнен к насекомому. Согласно легенде, отшельник Макарий Великий, проживший в египетской пустыне шестьдесят лет, случайно прищучил блоху, и в наказание приговорил себя к полугоду жизни нагим и голодным; мольеровский сукин кот Тартюф тоже “каялся” перед Богом за убиение таракана, но без чувства сострадания. Да, человек может пощадить насекомое, преступив заповеди “Не убий” и “Не укради”.

На Руси издревле “ворами” прозывали не криминалитет, занятый конфискацией чужого барахла, а всех злоумышленников и бунтарей, изменников и бездельников, всякую сволочь и дрянь скопом. Им отрезали носы, клеймили и ссылали в неблизкие и нетеплые места. Рубили руки. Как тяжело было прожить и не запачкать их по локоть. “Клянусь этими ворами и грабителями!”, — посматривая на свои длани, ответил Гамлет придворному Розенкранцу, желающему узнать, любит ли он его. Это говорил принц, поклявшийся сыскать справедливости в датском королевстве и жестоко отомстить.

Истребить воровство во Франции помыслил… бывший каторжник, чья судьба так и просилась на бумагу. Свою жизнь Франсуа Видок начал с кражи двух тысяч франков у родной мамаши! Сидел в тюрьме. Бежал. До 30 лет ходил по тонкому льду, а потом предложил услуги фискала комиссару полиции Анри. А далее: подсадная утка вынюхивала на нарах компромат против ворья и сдавал братву с потрохами. Закончил Видок свою карьеру шефом уголовной полиции Сюрте. С ним накоротке был Оноре де Бальзак: “Я хочу изобразить вас в “Человеческой комедии”. Такой типаж!” В ответ услышал совет: “Украдите миллион, и о ваших добродетелях будут кричать в салонах”.

Так что правды нет, ни у параши, ни под судейской мантией. Ибо нет законов, не выдуманных грешным человеком.

***