Сладкий яд «патриотизма»

Историк и политолог Сергей Станкевич – о Карабахе, казахских жузах и древних киргизах

– Сергей Борисович, события вокруг Нагорного Карабаха в очередной раз подтверждают закономерность, о которой не принято говорить вслух. Разного рода конфликты чаще всего загораются у тех народов, где высокая степень этнической или клановой солидарности. Где власть вынуждена считаться с этой солидарностью, потакать ей, идти на поводу у «патриотов». В результате получается Карабах, получаются киргизские «революции» и киевский майдан. А вот в России этническая солидарность у государствообразующего народа невысокая. Русским часто ставят в пример тех же самых армян или азербайджанцев: посмотрите, какие они дружные. При этом кремлёвская власть ещё и гасит в зародыше русские национальные движения, не даёт им поднять голову. В это время Пашинян, Алиев, Зеленский, да и Токаев буквально танцуют перед своими агрессивными «патриотами». Но в результате Россия – огромная, не бедная и относительно спокойная страна. В отличие, например, от Армении и Киргизии.

Сергей Станкевич

Сергей СТАНКЕВИЧ. (Фото: РИА Новости/© Владимир Песня)

– Не так давно тема межэтнических противоречий многим казалась уходящей. Дескать, глобализация, стирание госграниц, сжатие мирового пространства ведут к неуклонному снижению роли этнического фактора. Этническое уходит из политики и государственной жизни, остаётся милой культурной экзотикой – вроде русской бани с веником, испанской корриды, японского театра кабуки или индийского кинематографа. Но не тут-то было! Мы видим, что в разгар XXI века глобализация теряет темп и напор, а этнический фактор, напротив, снова вторгается в политику в глобальном масштабе, захватывая даже западное общество победившего «постмодерна». Не говоря уже о сфере наших недостроенных транзитных государств, где этническим багажом набиты все подвалы и чердаки.

Почему так? И чем ренессанс этничности грозит нашему постсоветскому пространству? Как это скажется на самой России? Как ни странно, но пандемия коронавируса, жёстко прервавшая международные сообщения, запершая миллионы людей в домах и локальных общинах, бросившая многих на койки госпиталей, сурово напомнила людям об их изначально биологической природе. Мы всё-таки 7-миллиардная популяция крупных млекопитающих, довольно уязвимая для живущих рядом с нами и внутри нас микроорганизмов.

Хуже того, мы, сапиенсы, сами всё ещё разделены на популяции, конкурирующие между собой за территории и ресурсы. И потому этничность останется с нами ещё надолго. Как знамя древней конкуренции за территории и ресурсы. Приходится вновь признать как минимум частичную правоту Льва Гумилёва, считавшего этнос общностью, производной от нашей социобиологической природы. Этнос – явление даже в большей степени биологическое, кровно-родственное, иррациональное, а по жизни – энергетическое, хищное и боевое. Стихийные реакции этноса – захватные или защитные. Только посмотрите на нынешнюю вспышку карабахского конфликта, на стремительную мобилизацию добровольцев со всего мира в далёкую малую точку на планете. Кто и что гонит на смерть этих рассеянных по свету и вроде совсем растворённых в местных народах вполне благополучных юнцов, неотличимо похожих друг на друга? В одинаковых джинсах, с айфонами и наушниками? Что пробуждает в них смертоносный голос крови и почвы и сталкивает на поле боя? Нет в этом полной ясности.

– Но хотя бы относительная ясность есть?

– Этносы формировались в доиндустриальную эпоху, когда борьба за территории и ресурсы была непременным условием выживания и размножения локальных людских популяций. Особенно критично это было для кочевых скотоводческих народов: они жизненно нуждались в пастбищах и водопоях, местах для летних кочевий и зимних становищ. Эти ресурсы надо было захватывать и удерживать любой ценой. Для этого возникали родоплеменные союзы, вроде казахских жузов.

Собственно, этносы нашей Северной Евразии и формировались в средние века, сплачиваясь в процессах пассионарной экспансии, захватывая или защищая давно освоенное либо захваченное. Древнерусский этнос в основном был сформирован в междуречье Волхова и Днепра, Оки и Волги в XII-XIV веках. А по соседству в XIII-XV веках на осколках континентальной монгольской империи чигнизидов (которая до последнего так и оставалась кочевым военно-племенным конгломератом) сложились степные этносы казахов, киргизов, узбеков, волжских и крымских татар. И важнейшим фактором, сплотившим эти этносы, была борьба за территорию и ресурсы (в том числе, за контроль над водными торговыми путями). Этническая сплочённость возникала на почве вражды к чужому – внутри сообщества и вовне его. Внутри чужое изгоняли или подавляли, а чужих или не до конца своих, живущих по соседству, – завоёвывали, покоряли и поглощали.

Этнические сообщества существовали в истории довольно долго – гораздо дольше, чем нации – сообщества более позднего времени и более высокого уровня. Например, древние енисейские киргизы властвовали в степях Южной Сибири в бассейне Енисея около тысячи лет – со II века до н.э. до IX века н.э. Уже хотя бы поэтому стоит относиться с уважением к потомкам этого народа. Алтайские киргизы благоразумно присягнули на верность Чингисхану и сохранились, входя в состав монгольской империи, вплоть до своего великого переселения в XIII-XIV веках из Алтая в предгорья Тянь-Шаня. Именно там в XV-XVI веках проходил этногенез современных киргизов.

Для киргизов сохранившиеся почти без потерь родоплеменные связи были важнее собственной сильной государственности. Вожди трёх территориально-этнических группировок, так и не ставших единым этносом, всегда опасались, что формальная государственная структура, попав в руки одного из родов, позволит ему надолго монополизировать власть. Когда нечто подобное стало складываться в результате недавних парламентских выборов, реакция родов, отодвинутых в сторону, была вполне предсказуемой. Думается, что киргизам есть смысл как-то институционализировать процедуру межрегиональных согласований при распределении властных позиций. Прецеденты в мировой практике имеются.

Индустриальная эпоха в XVII-XIX веках привела человечество к формированию наций как надэтнических сообществ, преодолевающих патриархальные ограничения, свойственные этноцентричным обществам. Капитализм как система и буржуазия как его мотор требовали рациональной эффективности. Путаный и вечно конфликтный мир этнических эмоций серьёзно мешал становлению нового индустриального мира. Национальные государства, в которых первоначально сохранялись этнические противоречия, сознательно добивались того, чтобы гражданская и государственная идентичность доминировали над этническими чувствами.

Кроме того, эти самые национальные государства, используя свои конкурентные преимущества чемпионов капитализма, занялись имперской экспансией, покоряя подотставшие в развитии народы с традиционным этнокультурным укладом. XIX век стал периодом расцвета великих империй, которые хотя и практиковали в отношении покорённых народов насилие и угнетение (морально неприемлемые с современной точки зрения), но всё же продвигали индустриальную и духовно-образовательную культуру на колониальные территории. В совокупности и в конечном счёте имперское господство означало несомненный прогресс в истории человечества.

– В школьных учебниках постсоветских государств слово «империя» почти ругательство.

– Ну, насколько оправданной оказывалась цена прогресса, который несли империи – вопрос теперь уже скорее религиозно-философский. Однако прошлое нельзя превращать в основание для теорий национально-исторического или даже цивилизационного реванша, как это ныне происходит в США, где сторонники радикального антирасистского движения намерены полностью пересмотреть все принципы и нормы цивилизации, созданной в Америке белыми христианами со времён Колумба.

XX век, в свою очередь, стал завершением имперского периода всемирной истории: всего за это столетие распалось более 20 империй разного размера, включая Российскую и Советскую, а «новые независимые страны» встали на сложный путь формирования наций и строительства национальных государств. Далеко не все сумели достаточно продвинуться на этом пути. А многие до сих пор плутают в тупиках и подрываются на минах запоздалой и агрессивной этничности. В недоформированных нациях и недостроенных государствах этнический фактор сегодня служит элитным группировкам утилитарным инструментом для корыстной борьбы за передел власти и собственности. В качестве оправдания выдвигаются мифы про «исторического врага», про века «национальной обиды», «территориальной несправедливости», обосновываются требования покаяний и компенсаций за прошлые притеснения пострадавших этносов – реальные или мнимые. А новое государство (как в современной Украине) строится на архаичных основах этнократии: восторжествовавший «титульный» этнос становится по факту привилегированным и господствующим с перспективой растянутой во времени ассимиляции всех нетитульных меньшинств.

Этничность оказывается очагом хронической напряжённости и пороховой бочкой даже для вполне, казалось бы, устоявшихся государств, если в них недостаточно сильна единая политическая и гражданская нация. А препятствует гражданскому единению наличие «второго коренного народа», который нельзя интерпретировать как потомков «пришлых мигрантов».

На наших глазах снова стал кровавым карабахский конфликт. Это классический случай непримиримого исторического противостояния, которое может быть устранено только путём обмена территориями. К этому вопросу Армения и Азербайджан только на моей памяти подходили дважды. В начале 1990-х годов от темы ушёл первый азербайджанский президент Эльчибей, рассчитывавший тогда на военную победу. Второй раз во второй половине 1990-х годов ситуация была гораздо более благоприятной. Азербайджан тогда готовился строить стратегический нефтепровод Баку-Джейхан, который надо было надёжно обезопасить. Президент Азербайджана Гейдар Алиев рассматривал вопрос о большом компромиссе: обменять Карабах с лачинским соединительным коридором на область Зангезур, примыкающую к Нахичевани. Кроме того, Алиев-старший обсуждал возможность пустить нефтепровод от Баку к турецкому порту Джейхан не через Грузию, а через Армению. Так было не только короче и дешевле. Забота о взаимно выгодном нефтепроводе создала бы материальную скрепу для политического компромисса двух государств и народов.

К сожалению, длительные переговоры между сторонами так и не привели в конце 1990-х годов к результату по до конца не ясным причинам. Зато выиграла Грузия, получившая от Баку даже две нефтяные трубы.

Для контраста могу привести другой, позитивный пример. В 2015 году Индия и Бангладеш провели обмен приграничными анклавами, аналогичными карабахскому. Индия передала Бангладеш 111 анклавов в 4 штатах. Бангладеш передал Индии 51 анклав. Полного равенства по площадям не требовалось, учитывались практические потребности сторон. После обмена территориями жители анклавов (более 50 тыс. человек) получили возможность выбрать гражданство.

На мой взгляд и опыт, Азербайджану и Армении всё-таки придётся вернуться к теме территориального обмена как основы для урегулирования застарелого конфликта. И посредничество России, которая столетиями отвечала за умиротворение и упорядочение Большого Кавказа, в данном вопросе совершенно необходимо. А России (а точнее её политической элите) стоит, в свою очередь, задуматься над историософским и геополитическим самоопределением. Это можно сделать, приняв парламентом Декларацию о национально-исторических основах российской государственности. В этом документе следовало бы достойно определить государствообразующий статус русского народа, более чем лаконично упомянутый в Конституции. Надо также подробнее раскрыть историческую преемственность нашего пути во времени через три империи к нынешней первой республике.

Кстати, хоть мы ныне точно не империя, но у нас есть имперское наследие, которое никуда не денется. И мы за него отвечаем. В этой связи Россия вправе, как я считаю, доктринально закрепить за собой пояс постсоветских государств как эксклюзивную сферу миротворческого влияния. В этой сфере без согласования с Москвой нельзя создавать военные блоки или базы, размещать вооружения, проводить значительные военные учения, а также силовым образом смещать власть, передвигать границы или вступать в военные конфликты друг с другом. Кроме того, Москва оставляет за собой право миротворческой реакции на попытки в сфере своей геополитической ответственности устраивать этнические чистки, религиозные преследования и массовые политические репрессии.

Я бы ещё открыто заявил о намерении России стать организующим центром и в перспективе одним из лидеров макрорегиона Большой Евразии. Кто-то будет шумно возражать? Ничего, мы потерпим. Время подниматься над примитивом, этническим эгоизмом и политической архаикой, ставить большие цели и замахиваться на долгие проекты глобального значения. И собирать вокруг себя союзников и сторонников.

– Сергей Борисович, и напоследок: а бывает, по-вашему, не примитивно-этнический, а хороший, правильный патриотизм? Без кавычек?

– Вопрос о патриотизме во все времена был скользким, как обоюдоострое лезвие ножа. Эту тему довольно обстоятельно исследовал наш классик Лев Толстой, с которым я на две трети согласен. В 1895 году Толстой в ответ на вопрос британской прессы написал статью «Патриотизм или мир? Письмо к англичанину». Удивительно, но читается как материал сегодняшнего дня. Тогда британцы попытались влезть в Венесуэлу, чтобы взять под контроль нефтяное месторождение. А США напомнили им про доктрину Монро (в этом полушарии нам можно всё, а вам нельзя) и в воздухе запахло войной. Поэтому, собственно, британцы и потревожили нашего Льва Николаевича. Но русский Лев не очень обрадовал британского льва. В «Письме к англичанину» Толстой фактически предсказал Первую мировую войну почти за 20 лет до её начала. Суть ответа состояла в том, что экзальтированный патриотизм, легко впадающий в крайности, приводит граждан к рабской покорности в отношении своего правительства и к слепой готовности ненавидеть другую страну. В результате возникает конфликт имперских патриотизмов, которые сами тащат свои страны к неизбежной войне. Дадим волю таким патриотизмам – будем воевать до последнего патриота (или патриотизм – или мир) – заключал Толстой. Это я своими словами излагаю, да простит меня великий классик. Всё же в толстовской позиции мне не по душе категоричность, дескать «хорошего патриотизма не бывает». Хочется, чтобы всё же был. Не слепой и рабский, а критический, гражданский, деятельный, нацеленный на общее благо. Вдруг нам, гражданам новой России, удастся приятно удивить Льва Николаевича, строго взирающего на нас с небес из-под косматых бровей.

***

© ZONAkz, 2020г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.