- Вчера
На самом донышке младенческой памяти до сих пор ютится елейный вопросик, которым взрослые во все времена достают малышню: кем будешь, когда вырастешь?
Отвечал угрюмо и твёрдо — я шавдат. Солдат. Звуки «с» и «л» ещё не выговаривались.
Косноязычие сошло, а почтение к с ослепительно свежей полоске подворотничка при мне. Лучшая мужская одежда — офицерская шинель и хромачи с гармошкой. И крылья погон. И конская отдушка ремней: как надену портупею, так тупею и тупею — это штатские придумали. Армейские заочники. Я к ним относился терпимо, но с потаённой снисходительностью.
Ну, в общем, понятно, из чего сделаны настоящие мальчики. Лётчики-пилоты, бомбы-пулемёты, штык и автомат, тысяча гранат.
***
Я был шавдат.
Айда на войнушку!
Я с упоением играл в неё. Игрушечного оружия в тогдашнем детском мире не было, потому ценилось самодельное. Помню, как один старшак сработал вручную деревянную копию ППШ. Вместо диска приладил круглую жестянку от монпансье, в ней хранил бинты и зелёнку. Мы бродили за ним гурьбой, умоляя хотя бы подержать муляж в руках.
Мне в пору подросткового томления не девицы грезились, а стволы и штыки.
Завяжите мне глаза, но свой АКМ я и сейчас найду в ружпарке, наощупь, по запаху. Номер помню: ЕС 4279. Я с ним перед дембелем прощался, как с девкой. Своими руками выхарил перед сдачей, чтобы ствол горел, как у кота яйца — такое присловье было в ходу.
Играли мальчики в войну.
***
Она, сука, обладает сатанинской привлекательностью. Не сама война, а её облачный след, извергающий семя на лобковые заросли культуры. Дождик, дождик, пуще, дам тебе я гущи! Гуща у язычников — жертва. Искусство её требует.
«Война и мир»— грандиозная байка о нашествии двунадесяти языков, которые огребли люлей от бородатого мужичка с кустистыми бровями. «Тихий Дон»— казацкая сага о дикой резне, в которой никто никого не победил, и ни для кого не пришла весна. Даже «Унесённые ветром» эпос, вышитый гламурной гладью. А былинный Бульба, гололобый чёрт с айдаром, разрубающий саблей ворога повдоль, до крестца — Гомер бы позавидовал. У Гоголя и милейший старосветский помещик нет-нет, да пугнёт супружницу намерением турка воевать…
«Илиада» это чисто военная байда, стрелялка с фаршированным конём. «Одиссея» — дембельский альбом с припевом: до свидания, кусок, мой окончился срок, до Итаки теперь марш-бросок. Она не только для гвардейцев с ворованными аксельбантами, но и для дублинских ботанов.
Лермонтовский Печорин служил на Кавказе в карательном корпусе, чеченцев замирял. Жилин и Костылин припухали в зиндане. Поручик Толстой шкрябал севастопольские очерки под грохот снарядов, разворотивших его орудие. Штабс-капитан Зощенко, почти удушенный газами, затравленный жестокой ипохондрией, сочинял смешные до коликов рассказы, но о войне никогда. Ни слова.
***
Я помню, как вернули День Победы. Ветераны были ещё молодые мужики, едва за сорок. Они крепко поддавали, а медальки носили застенчиво. И почти ничего не рассказывали. Я чуть не упал, узнав, что бессловесный, вечно шуршащий газетами подкаблучник моей училки, партейной хамки, был в войну лётчиком-истребителем. Закладывал виражи на легендарном И-16 и великолепном Як-3. Я эти машины наизусть знал, мог вслепую вылепить их из пластилина. Однажды спросил, знает ли он фильм «Истребители»? А «Небесный тихоход»? Артемий Никифорович, майор запаса и орденоносец, выпучился сквозь выпуклые линзы очков, скривился и замахал руками: уйди, пацан, от греха.
Мы во все глаза смотрели сериал «Освобождение». И читали взапой книжки с говорящими названиями: «Живые и мертвые». «Солдатами не рождаются». «Батальоны просят огня». И Кобзон душевно пел про берег ласковый, мгновения свистели у виска, но не пули же. Потому что это не должно повториться.
Великая Отечественная восставала из пепла пулемётными лентами киноплёнки и надгробьями фолиантов. Там ярость кипела благородная, там гнев вздымался праведной волной, а Талалихин, Матросов, Штирлиц и Тёркин служили в одной роте и даже в одном взводе.
Тут и Даманский подоспел. Уже не кино. Там сержант Бубенин оборону держал, а я, как последний лошара, валялся в гипсе, бедро по дури сломал. План мечтался такой: в эвакуацию не поеду, из дому смоюсь, дотелепаю на костылях до тира, хозяином которого был Измаил Исхаков, друг моего отца. Отвлеку его разговорами и украду воздушку, с нею уйду в партизаны. Первого гада уложу выстрелом в глаз и добуду себе боевое оружие.
Солдатами рождаются.
И это правда.
***
Высоцкого слушали: «Не досталось им даже по пуле, в ремеслухе живи, да тужи…». Я тогда думал, что мужики без войны маются, пьют, таскаются или разбойничают, потому что они—неубитые солдаты. Им в ломы гражданка, и они уходят в свою Валгаллу. Инфаркт — выстрел в сердце, инсульт —в голову, а рак это мина, тикающая в брюхе.
Ну, дурак был, считая себя обойдённым войной. Даже в военкомат попёрся, хотел завербоваться учителем в афганский кишлак. Знакомый прапор, чудовищно толстый пьянчуга, хохмач и знатный матерщинник, угрюмо буркнул: пшёл нах, мудило. Успеешь ещё горло под нож подставить. Отказал по причине недостающего стажа.
Афган с грузом 200 обнажил тлеющую изнанку героического мифа. Родственники не выдерживали, вскрывали цинк, запах и вид эксгумированной войны был невыносим.
Парни, сопровождавшие груз, не хвастали ратными подвигами, но иногда, по пьяни, рассказывали истории, до жути напоминающие «Рубку леса» Толстого. Жизнь и литература опасно сблизились.
Солдатчина сидит в мозжечке: боевые потери в природе вещей. Но, как говорят господа генералы, бабы новых бойцов нарожают.
Нарожают. И отправят их на карнавал, что в переводе — прощай, мясо. И женщина с искажённым лицом опять встретит на щите горелые ошмётки сына, мужа, брата. На проклятой войне только пушки в цене. И никто никогда не знает, зачем и кому это нужно.
Афганский поход протаранил грандиозный эпос Великой Отечественной. Тяжко сознавать себя в бездарной стране, безо всякой нужды опускающей своих мальчиков в вечный покой. Фильм «9 рота» был последней попыткой залатать пятнистый от крови камуфляж. Я даже придумал рецензию в одной фразе: «Они тоже сражались за Родину». Но литераторы, дожившие до горбачёвской болтовни, шмальнули на прощание окопной правдой. Это мы, Господи, сказали они с последней прямотой. Мы прокляты и убиты.
И это была правда.
***
Взгляните бегло на всемирную историю и отыщите там что-нибудь свободное от каннибальской резни. Стотысячелетняя бойня, если считать от питекантропов.
Христианство пыталось этот пир плоти как-то ограничить. 2000 лет назад оно придумало Иисуса — не воина, не победителя, не героя, в сущности, слабого, доброго человека, которого тут же отправила на Голгофу. Он плакал, как ребёнок, в Гефсиманском саду, зная свою неотвратимую участь. Если только можешь, Авва, Отче, чашу эту мимо пронеси. Он взывал с креста: «Элои! Лама самафмани!». Но не помог Господь сыну своему возлюбленному, позволил умереть в мучениях.
Эта колоссальная евангельская история выделила в ледяной воздух древности теплое вещество сострадания. Худо-бедно закрепила в личном сознании понятие совести.
Войны от этого не прекратились, дури меньше не стало, но звериная сущность истории обрела неожиданного противника — человечность.
Я не проповедник. Даже не христианин. Вообще, атеист прожжённый.
Я шавдат.
Правда, уже старый.
***
И я пришёл к убеждению, что европейская цивилизация в ХХ веке перестала быть христианской. Переместившись за океан, она преобразилась в цивилизацию атлантическую, успешную, самодовольную, победительную, но изощрённо-варварскую, построенную на хтонических инстинктах выгоды и потребления. Она непрерывно расширяется, соблазняя в свою Vagina dentata окрест лежащие пределы. Они туда лезут, пихаясь локтями наперегонки и задрав штаны.
Российская государственность, и без того на тыщу лет запоздавшая с принятием глобального вероучения, осталась как бы недокрещённой, полувосточной-полузападной. Она выбрала не католический канон, а византийский, здесь и началась развилка. Век шествовал своим путём железным, но об Россию спотыкался. Земля её была велика и обильна, хоть три года скачи, но привычного порядка в ней не было. Её культурный код с ордынским акцентом и мономаховской шапкой набекрень настораживал и раздражал. Её дорожная карта была сочетанием длинных горизонтальных линий, вдоль которых возлежали симпатичные обломовы, и резких взлётов, на пики которых взбирались шустрые штольцы.
Одним из них был Ленин.
После Октябрьского переворота страна, уставленная невиданным количеством церквей, в одночасье покончила с христианством. «Русь слиняла в три дня». А народ-богоносец окунулся в языческое варево, раскочегаренное большевизмом, проросшим из нечаевского сектантства.
Культ Сталина обладал всеми признаками хозяина капища.
Но и та, и другая цивилизации оказались результативными, что и сделало их столкновение неизбежным. Мировая война началась в 1914, но не закончилась ни в 1945, ни в 1991. Она продолжается по сей день. Советский проект добивает себя своими же руками, а победители терпеливо ждут, сладостно потирая ладошки.
- Сегодня
Отец Путина, Владимир Спиридонович, был тяжко ранен в бою за Невский пятачок: осколок снаряда перебил голень, изувечил ступню. Мать, Мария Ивановна Шеломова, пережила ад ленинградской блокады. Её старший сын, двухлетний Виктор, скончался от дифтерита за 10 лет до рождения Путина. Похоронен на Пискарёвском кладбище. И был ещё первенец, Альберт, ещё до войны умер.
Их третий сын, поскрёбыш, воюет с Украиной.
Он не может не понимать, что 24 февраля пожрёт 9 Мая.
Он собственноручно расстреливает свой бессмертный полк.
Я не верю, что он сошёл с ума. Это удобная, но трусливая версия.
Он делает это в здравом уме и ясной памяти.
Зачем?
Никакие его резоны, оправдывающие вторжение, никуда не годятся. Я готов доказать в любой дискуссии, с кем угодно, хоть и самим Путиным, в живом эфире или в живой жизни, что его Casus belli высосан из пальца и, сдаётся мне, что этот перст—указующий. Но вопрос «зачем» останется без ответа. Оперативно-тактические, геополитические, экономические, стратегические, патриотические, психологические, психиатрические и любые другие варианты отдают туфтой. Сталинские зэка говаривали: без туфты и аммонала не построим мы канала. И то, и другое в наличии. В атаку, вперёд и с песней.
Чего он добивается такой лютостью? Понятно, что за ценой не постоит, но всё же, во имя чего?
Я пытаюсь угадать его подспудную, подноготную, подколодную правду. Где-то же она прячется.
Я раз за разом опускаю в кювету с прокисшим проявителем желтоватый прямоугольник фотобумаги и терпеливо жду, когда появится лицо; оно медленно, нехотя проступает, всякий раз поражая тусклой невыразительностью.
Обычное, обыденное, будничное, повседневное, бытовое. Рыбное и четверговое. Незапоминающаяся фотка, годная для служебной ксивы или для доски почёта: Наши маяки. Лицо из толпы, из народа, из глубинки, из придонной глубины совка, где давление плющит всё живое своей тяжестью и делает похожими тысячи мелких окуньков, проворно сбивающихся в трусливые стайки. Так природа повелела: хочешь выжить, молчи в тряпочку и не залупайся.
Ладно, с лица воды не пить
Сегодня только Зеленский красив, как Давид, мечущий камни из пращи в тяжело экипированного великана Голиафа.
Стоп. Отставить.
Можно долго трясти мудями банальной эрудиции, изощряясь в сравнениях, но совесть-то надо иметь. Это же не игрушки. Не клюквенный сок, а кровь.
Это не дурной сон, не шизофренический бред, не наркошный глюк, не белочка с перепоя, это реальная и страшная лажа.
И вот тут, кажется, я, зажав ноздри, подбираюсь к месту, где смердящая собака зарыта.
***
У этой войны одна цель—война.
Она, как дальнобойная шлюха, работает вдоль трассы, торгует собой. Только остановитесь, мущина, сделаю вам удовольствие, а триппер оставлю в подарок! Она, как пожар, сбежавший из неряшливо зассанного костра, будет выжигать всё вокруг, пока деревья не кончатся, отряхиваясь, как собака, от немощных водопадиков опорожняющихся самолётов.
Вот её и наняли настоящие мущины. И запалили.
Зачем?
А затем, чтобы мы все сошли с ума, слушая фронтовые сводки, где названия городов —Харьков, Мариуполь, Донецк, Киев — непредставимы, невозможны, ни в какие ворота, ни в тайгу, ни в Красную армию. Но вот она, сука, перед нами, как живая, с танками, пушками, бомбами, самолётами, пожарами, беженцами, с перепуганными насмерть детьми, с разлагающимися трупами солдат, с штатскими, разорванными в клочья, с обвалившимися зданиями, сиренами, убежищами, с кровью, гноем, дерьмом, с брехнёй и площадной бранью, звучащей, втригосподабогадушумать, на одном языке, военный корабль, иди нах, и это лишь добавляет ужаса, ибо врагами стали потомки земляков, колотивших иноземного супостата, и это помнят сегодняшние старики, которые были детьми беженцев тогда. Будто сошла с экранов и вылезла из переплётов Великая Отечественная, которую скрутили, поимели, снасильничали, скурвили, переодели в новую форму, вкололи вакцину дури и она, обезумев, стала жрать внуков своих победителей.
Вот такая война им нужна, чтобы наши извилины закипели, свернулись, чтобы коротнула сеть нейронов и гноем взорвался мозжечок, и зачервивел эпиталамус, а доли мозга поменялись местами— левая, правая, где сторона? Улица, улица, ты, брат, пьяна.
Кипеш, который устроил Путин в центре Европы, накрыл весь мир. Даже Хрущёв, подложивший атомные ракеты чуть ли не Америке в трусы, не грозил ядерным кирдыком — Путин это сделал. Он увеличил территорию животного страха, применив ОМП —оружие ментального поражения.
Дело сделано, дура замужем. Акты человеческой трагедии следуют один за одним, спешат, дав публике полчаса передышки, покурить и оправиться.
Был Covid, второе действие Putin, а третье уже царапается в окошко: Голод. Будьте покойны, они его устроят. Будьте покойны.
- Завтра
А завтра будет «новая нормальность».
И вот я говорю себе: ну что, дурак, дождался? В окопы тебя с твоими диабетами и артритами не возьмут, кому ты там на хрен нужен, зато подохнешь всё же во время войны. Считай, в бою! Пусть и на госпитальной койке или даже под забором.
Всё лучше, чем от водки и от простуд.
Верно, шавдат?
***
Image credit: Sgt. Taylor Hoganson
© ZONAkz, 2022г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.