– Сергей Борисович, у вас есть версия – что происходит в треугольнике «Шойгу-Пригожин-Кадыров»? Все гадают, но у Путина никто спросить не решается. И как вы можете объяснить такую застенчивость?
– Вы говорите «все гадают» и предлагаете мне поучаствовать во всеобщем гадании? Не вижу смысла гонять вилами мутную воду в ступе. А прояснить что-то доказательно не могу. Никаких глубинных инсайдов у меня нет. Можно пойти по принципу НПО – предложить наиболее правдоподобное объяснение.
Если принять, что президент Путин действует рационально и дальновидно (а не по принципу «там посмотрим, что получится»), то мы видим силовой треугольник, который возник не вчера. Державному государству нужны полуавтономные силовые структуры для выполнения военных миссий разной степени деликатности. Напомню, что кадыровцы выполняли военно-полицейскую миссию в Сирии, в пригожинцы проводят флибустьерские рейды в Африке.
В период СВО у Кремля возникла новая потребность. Длительная восходящая концентрация ресурсов у военного сословия и рост его значения увеличивает в перспективе риск политизации армии. Как в случае больших успехов, так и в случае болезненных неудач на поле боя армия способна серьёзно вмешиваться в политику. Мы помним драматическую роль армии в России в 1917-1920 годах и в 1991-1993 годы. Если власть к тому же сверхцентрализована и персонифицирована в такой степени, как у нас сейчас, риски эксцессов неизмеримо выше. Нужна страховка.
Очень похоже, что силовой треугольник Шойгу – Кадыров – Пригожин выполняет прежде всего (но не исключительно) страхующую функцию. Пригожин прижимает и припекает Шойгу. Кадыров сдерживает наезды Пригожина. А Шойгу подписывает контракт с Кадыровым и становится его прямым воинским начальником. Все трое имеют непосредственный выход на главнокомандующего, могут доносить ему свою версию событий и апеллировать к нему по поводу поведения противных сторон. Что у нас получается? Треугольная пирамида!
Впрочем, взаимным сдерживанием внутри треугольника дело не ограничивается. Сам по себе треугольник – это ещё и железное лекарство от майданных эпидемий в столицах, в провинциях и на «новых территориях». В одних местах усмирителями мятежей (если таковые грянут) сподручней быть пригожинцам, в других – кадыровцам. Смотря какому богу там молятся.
Вот такая история. Помните песню Высоцкого? «Ох, как сильно беспокоят треугольные дела…». Не исключено, что за этими делами кроется что-то ещё, нам пока неведомое. Но иного рационального объяснения я пока не вижу.
– Ваше объяснение выглядит убедительно. Но тогда получается, что депутаты, военкоры и остальная «общественность» правильно делает, что не лезет к Путину с расспросами. Он не может всем раскрывать эти секреты насчёт треугольника. И вообще получается – опять же в рамках вашего правдоподобного объяснения – что России не нужна сейчас никакая политическая конкуренция, а нужна ещё более твердая рука. Которая может совладать с такими горячими парнями и вообще способна держать ситуацию под контролем. Тем более, что есть печальный опыт. В 1917 и 1991 г.г. попытки создать политическую конкуренцию заканчивались очень плохо.
– Ну, начнём с истории. В переломные 1917 и 1991 годы великие потрясения возникали как раз от того, что централизованная и монопольная власть (пресловутая «твёрдая рука»), десятилетиями пребывая вне конкуренции, управляла всё хуже, накапливала ошибки и опускала страну. Правда, к периоду начала ХХ века это относится в гораздо меньшей степени. Тогда всё же были сравнительно успешные реформы Столыпина, Конституция, парламент и экономический подъём. А обрушилась Империя в основном из-за двух фатально ненужных и неудачных войн. Вступлению в обе из них в 1905 и 1914 годах никто не решился оппонировать.
А вот в конце ХХ века попытка КПСС, зашедшей со своим утопическим проектом в тупик, отказаться от монополии на власть, ввести ограниченные начала конституционной конкуренции обернулась не реформацией, а революционной катастрофой. Реформы выходили у коммунистов комом, жить становилось тяжелее. А заждавшееся перемен общество пьянело от внезапно дарованной свободы, не желало постепенности и предъявляло коммунистам счёт сразу за все десятилетия их правления.
Словом, простой и обязательный набор демократических институтов и правил их применения вовсе не угроза государственному строю, а наоборот, незаменимый адаптивный механизм, позволяющий управлять общественной сложностью не рыкающими командами властителя, а умной состязательной политикой. И не надо с этими естественными свободами играть – то отбирать надолго, то внезапно дарить сверху. Воистину, бойтесь «твёрдой руки», приносящей дары свободы.
Про военкоров. Их ограничения понятны, они фактически на службе. А вот с депутатами иначе. В реальном парламенте должны быть закрытые брифинги представителей МО для депутатов, отобранных в комитеты по обороне и безопасности. Законодатели имеют право задавать прямые вопросы не после, а во время военных действий.
– Когда Пригожин очень уж громко, на всю страну, ругал Шойгу, чуть ли не по матушке крыл за то, что не даёт снарядов, один из заместителей председателя Госдумы предложил пригласить хозяина «Вагнера» в Думу и заслушать его на закрытом заседании. Но эта идея не нашла поддержки.
– Напрасно не нашла. Только приглашать, причём регулярно, нужно в первую очередь Министерство обороны для разговора по существу, а разбор публичных претензий может быть разве что редким вынужденным дополнением.
А вообще дебаты нужны были ещё до начала СВО – на тему, как без этой операции всё-таки обойтись. Уверен, что обойтись можно и нужно было, но что толку теперь об этом дискутировать? Сейчас говорят пушки, а не парламентские витии. Вопросы типа «а что, никто такого сплочения Запада и правда не ожидал? А замораживание ЗВР было полным сюрпризом?», – бессмысленны, ибо в жёсткой иерархии нет ответственности как системы. Всё произвольно.
Демократия (начиная со свободы слова и далее) тут же стала первой жертвой войны, а статистика – её верной служанкой. Значит ли это, что Россия рассталась с демократией надолго и это ей во благо? Нет, не значит.
Демократия в России и до войны была весьма урезанной, во многом декоративной и имитационной. Отсюда очевидные издержки как раз от отсутствия в институтах власти механизмов самоконтроля, обратной связи, выявления и корректировки ошибок. СВО самым брутальным образом обнажила все долго скрывавшиеся болезни. Пока неясно, все ли. За первые 20 лет нынешнего века Россия увеличила ежегодные расходы на оборону в рублях в 20 раз. Если в 2000 году Россия занимала 21 место в мире по военным расходам, то по итогам 2021 года — пятое. Суммарно наши прямые военные расходы к 2021 году превысили в чужой валюте $1,1 трлн.
Куда пошли эти огромные деньги? Не хочу перечислять вопиющие факты, чтобы, не дай Бог, ничего и никого не дискредитировать. Но вопросы настолько очевидны, что сразу после завершения военных действий их будут задавать даже кремлёвские стены кремлёвским башням. И в первых рядах вопрошающих будут вовсе не либералы, а пропахшие дымом и кровью «псы войны».
– Вот тут я совсем не уверен. В 1945 году советские воины-победители, сокрушившие нацизм, никаких вопросов кремлёвским не задавали. Хотя вопросов было много. «Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою», — так сказал об этом явлении иностранный агент Иосиф Бродский. В общем, Сталин тогда преспокойно закрутил в очередной раз гайки. Что касается демократии как лекарства: многие люди в России уверены, что, если отпустить вожжи, их перехватят агенты госдепа. Контраргументы сводятся к «а вам нравится, куда мы заехали с натянутыми вожжами?». Или не сводятся?
– На самом деле, у героев-победителей, особенно офицеров, прошедших через всю Европу, вопросов было много. И в своей среде эти вопросы обсуждались, просто публично не звучали – никаких возможностей тогда не было. А вот опасения у власти были. Вспомним хотя бы две ссылки маршала Жукова.
– Так или иначе, власть разобралась с этими героями на раз-два.
– Сегодня людям, которые ловят агентов госдепа у себя под кроватью, пора задуматься над другой перспективой. В чьих руках действительно окажутся государственные вожжи после окончания активных военных действий (похоже, уже скорого)? Тем более, что геополитический конфликт никуда не денется, он с нами ещё как минимум лет на десять. Россия рискует в самом крайнем случае сорваться в бессмысленный и беспощадный необольшевизм с реквизициями, шарашками, ГУЛАГом и наглухо закрытыми границами. Никто пока такую программу открыто не выдвигает. Но идеологические мифы, оправдывающие и прославляющие такие практики в недавнем прошлом, цветут пышным цветом.
– Недавно на федеральном телеканале «Россия 24» показали цикл ваших фильмов «Новая Россия. Рождение». Это большая серьёзная работа. Но в то же время это попытка участника событий, которого, как и других демократов, многие обвиняют в развале страны, объясниться и оправдаться. Мне кажется, там не хватает противовеса, не хватает участника событий с другой точкой зрения, который бы взвешенно оппонировал автору.
– Я считаю это своей высокой миссией – рассказать, как всё на самом деле было. Мы сняли уже 19 коротких документальных фильмов по 8-10 минут каждый в цикле «Новая Россия. Рождение». Детальный честный рассказ о том, как мы на рубеже XX и XXI веков переходили от Советского союза к Новой России. Я – принципиальный сторонник этого нового государственного проекта, к рождению которого я имел прямое отношение. Новая Россия очень сложно развивается 32 года. Родились уже три поколения после коммунизма. Я адресуюсь прежде всего к ним. Мне очень дорого, что многие школьные учителя и преподаватели вузов используют мои фильмы как наглядное пособие. Весь цикл «Новая Россия. Рождение» доступен на платформе СМОТРИМ. Я намерен его продолжать, сколько смогу.
Нужны ли мне оппоненты? Вопрос не простой. Я не собираюсь спорить с идейными коммунистами: у них была полная возможность делать с Россией всё, что они хотели. Они имели в руках все государственные ресурсы и инструменты. Никто внутри страны не мешал. Они сами завели в тупик и обрушили свой идеологический проект. Я не собираюсь с ними спорить, ибо не спорю с фактами. И по возможности не спорю с идейными красными, то есть с принципиальными врагами исторической России, который считают, что вся история нашей страны – это подготовка к неизбежной большевистской революции. Я молча опускаю завесу жалости над этой теорией и её носителями. Они не враги, ибо Новой России не нужна гражданская война. Но и спорить с ними об истории абсолютно бессмысленно.
Если появятся оппоненты, способные объяснить, что СССР можно было успешно модернизировать от большевизма к современности иначе, чем это делала команда Михаила Горбачёва, мне интересно было бы с ними обсудить хорошо знакомую мне тему. В своих фильмах я прямо говорю, что нужно было иначе. Но отдаю себе отчёт в том, что это рассуждения со скамей оппозиции и задним числом.
– Ко всей этой проблематике естественным образом подвёрстывается ситуация в Казахстане. Там сейчас широко обсуждается трагедия в Абайской области. Люди говорят, что власти ничего не могут поделать с широчайшим распространением явления, которое сами казахи называют «казахский менеджмент». Всегда можно со всеми «договориться». По-родственному или за деньги. Поэтому горят леса, падают новые дома, сыплется инфраструктура. Раньше, мол, хоть Москву боялись. Говорят — нужен твердый, жестокий лидер. Манкурт без дочек, зятьев и племянников. Но вы ведь посоветуете казахам развивать институты?
– Действительно, «самый крупный по территории пожар на планете», случившийся в Абайской области, – из ряда тех знаковых событий, которые должны вызывать сначала общественное потрясение, потом справедливое наказание и, самое главное, – осознание проблемы, адекватные усилия по изменению системы управления. Насколько я могу судить, именно так происходит сейчас в Казахстане. Важно, чтобы всё не остановилось на этапе раздачи наказаний.
Возникшая в этой связи дискуссия о национальных особенностях «казахстанского менеджмента» (все со всеми договариваются, как с выгодой для «своих» использовать законы, правила и службу) высвечивает вовсе не уникальную только для Казахстана проблему. Мы живём в переходных обществах, которые прошли лишь первые этапы модернизации. У нас после принятия наверху правильного закона реальная жизнь вовсе не торопится меняться. Она декларативно и декоративно приспосабливается с минимальными поправками, оставаясь по сути той же. Мы по натуре не легалисты. У нас историческое время течёт медленно, а личное – очень быстро. Выпал шанс – надо его использовать сполна. Поэтому я вот тут читаю, что «в Абайской области сравнивают нищету пожарных и роскошную жизнь местных чиновников». Сравнивают! Обсуждают, выводы делают. До пожара обсуждать было, по-видимому, бесполезно – слышимость была минимальная.
А может эта самая слышимость быть постоянной? Может. На наших глазах население каждой страны становится довольно тесным сетевым обществом с постоянно включённой коммуникацией. Возникает парадоксальное противоречие: общество становится всё более сетевым (независимо от расстояния мы уже все соседи и почти родственники), а государство в основном продолжает работать как старая бюрократическая машина из прошлого века. И чиновный класс у нас в основном невыносимо архаичный. Помпезные здания с многочисленной охраной, огромные кабинеты с секретаршами, лимузины с цветомузыкой, ритуалы совещаний и приёмов. Дух избранности и сакральности. Таинство властвования, магия распределения ресурсов не терпят досужей прозрачности. Когда что-то сгорит или рухнет, когда грянут массовые беспорядки, на какое-то время за приоткрывшейся занавеской одного из окон на здании власти можно что-то разглядеть и поохать. А дальше снова все со всеми договариваются.
Нет, я не скажу, что «жёсткая рука» совсем не нужна, что умные законы и правильные институты «сами всё наладят». Это институциональная утопия и наивный легализм. В переходных обществах кроме законов и институтов нужны лидеры, способные помогать истории, иногда вполне жёстко. В том числе для того, чтобы преодолеть известный в макросоциологии эффект старой колеи.
В наше время государство неизбежно должно становиться сетевым, создавать матрично-сетевую структуру взаимодействия с изменившимся обществом. Вступать с ним в отношения со-управления. Кстати, у Казахстана шансы гораздо раньше преуспеть в строительстве государственной матрицы, адекватной 21 веку, чем это станет возможным в России. Меньше обременений, слабее инерция.
Для Государства-21 и для принципиально новых отношений с обществом нужен другой класс управленцев, который надо бы ускоренно отбирать, обучать и формировать. Тут, кстати, Казахстану и пригодится сильный просвещённый лидер, который не даст превратить набор в управленческий класс в очередную раздачу постов для своих.
***
© ZONAkz, 2023г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.