…Внезапно, сквозь сон в моё сознание ворвался звук, напоминающий звон медного колокольчика, который заменял школьный звонок в отсутствие электричества. Часы показывали пять утра и, окончательно проснувшись, я поняла, что это монастырский колокол будит обитательниц на утреннюю молитву, на которой и мне, давшей обещание Его Высокопреосвященству, Владыке Антонию Уральскому и Гурьевскому свято подчиняться правилам жизни в монастыре, надлежало быть своевременно…
Отправляясь в уральскую обитель для женщин, отказавшихся от так называемой мирской жизни, в своём воображении (начитавшись исторических книжек) я представляла монастырскую постройку. В моём понимании она должна была быть прекрасной архитектурной композицией с чертами гармоничной завершённости целостного ансамбля…
— Вам сюда, — водитель такси вернул мои мысли на грешную землю и указал на обыкновенный двухэтажный дом, фасад которого был чёрным, как будто после пожара. Стоявшие у входной двери женщины в монашеских одеяниях не оставляли сомнения это и есть Уральский Покровский женский монастырь.
Матушка Текуса
Настоятельница женской обители, представившаяся коротко: “Мать Текуса”, — встретила меня с некоторой долей подозрительности. Стоя на пороге, она смотрела на не званного корреспондента холодно и чего-то ждала.
— Протяни руки, — подтолкнула меня стоявшая рядом монашка.
Я послушно исполнила пожелание. Игуменья с неудовольствием посмотрела на моё движение и, сложив мои руки одна на другую, повернула их ладонями вверх…
Получив благословение, поднялась на второй этаж, где располагалась келья, в которой я должна была прожить пять дней.
— У нас время завтрака, надлежит быть всем, — строго сказала настоятельница и удалилась с видом гордого корабля.
Поставив дорожную сумку, я спустилась вниз в трапезную. Насельницы (так называют живущих в монастыре) стояли лицом к иконе Божьей Матери и, опустив глаза долу, пели молитву. Какая-то женщина в фартуке указала мне на стул. Я встала рядом с ним и почувствовала себя шестилетней девочкой, которой воспитательница сейчас скажет: “Приятного аппетита”. Но я не была маленькой девочкой, а матушка Текуса вовсе не была похожа на воспитательницу, поэтому, когда пение стихло, она посмотрела на меня возмущённым взглядом. Я невольно оглядела свою одежду и, убедившись, что с ней всё в порядке, подняла взгляд на настоятельницу. Та лишь поджала губы. В это время монастырский батюшка закончил речь благословения, и все сели трапезничать чем Бог послал. А послал он постную, но, на мой взгляд, чересчур обильную пищу даже для мирского человека, не то что для монастыря. И, в моём понимании, это было ни плохо, ни хорошо, просто я ожидала увидеть людей, оставивших мир с его страстями, чтобы довольствоваться малым…
По окончанию завтрака, мне снова пришлось предстать пред строгие очи игуменьи, которая без всяких эмоций заявила: “Чтобы не смела по монастырю простоволосая ходить”. Тут-то я поняла её взгляд в столовой…
Матушка Любовь
Поднявшись в келью, комнату, разделённую шкафом и шторой на две половины, я прошла на свою сторону и подумала о том, сколько по незнанию мне придётся допустить ошибок… Вздохнув, присела на кровать, и тут мне пришлось сделать ещё одно открытие: в течение пяти дней спать я буду на досках, покрытых тонким матрасом.
— Мне жаль, если ты расстроена, — послышалось из-за шторы. — Меня зовут инокиня Любовь.
— Я не расстроена. Просто как-то глупо чувствую себя нашкодившей школьницей.
— Так чувствуют себя все, кто приходит сюда впервые, вот начнёшь выполнять послушание, и времени на раздумья не будет.
— А что такое послушание?
— Это работа, на которую тебя благословит настоятельница. Это обязательное условие монастыря. Через труд в человеке убивается мирское. Человек приходит в монастырь, чтоб избавиться от страстей своих, и здесь механический труд на первом этапе очень помогает. В монастыре ведь нет никаких развлечений, здесь вообще ничего нет; монастырь — он как консервная банка. Поэтому в монастыре сразу начинает изнутри восставать то, что раньше было скрыто, за счёт смены впечатлений, смены жизненных событий. Тут всё вылезает с такой силой, что если физической работой не выведешь, то можно взорваться или свихнуться. Это только кажется, что в монастырь уходят, чтобы жить спокойно. Здесь не спокойно, особенно внутреннему миру, которому приходится в одиночку бороться с самим собой и бесами.
— А вам удалось это в себе побороть?
— Нет. Но я это выбрала смыслом жизни, и меня это не тяготит, ведь я дала обет служить Отцу нашему небесному…
Послушница Наталья
В качестве послушания мне досталась кухня, где хозяйничала насельница мать Галина. Она вручила мне огромную тыкву со словами: “Каша из неё – главная еда в монастыре”. Излишне говорить, что в городских условиях тыква уже редкий продукт на столе, разве что у пенсионеров, имеющих дачу. Поэтому с непривычки мне пришлось побороться с этим почти девятикилограммовым монстром основательно. Рядом, возле плиты, что-то помешивая в большой кастрюле, напевала девушка. На вид ей было не более 19 лет, но работала она споро и уверенно.
Наташа оказалась общительной и милой. Она с упоением рассказывала о себе и своей любви к Богу. Казалось, что временами она забывала, что её кто-то слушает.
“Я не знаю, почему пришла в церковь, которая в Кустанае располагалась возле моего дома. Мне хотелось петь, и не просто петь, а петь Богу. Но Всевышний рассудил по-своему, и меня выгнали из церковного хора за то, что я не “вытягивала”. Руководитель хора – регентша – так и сказала: “Ты не поёшь, а мешаешь”. Я заплакала и убежала. Тогда я не понимала промысел Божий. С того дня я ежедневно ходила молиться Божьей Матери. И в один прекрасный день я запела. Чисто и светло. Божья Матерь услышала мои молитвы. Я прошла через Генеральную исповедь и дала обет быть монахиней в миру”.
— Что это значит?
— Я сохраню женскую чистоту до конца своих дней, никогда не выйду замуж, и не буду иметь детей. Это я обещала перед иконой и никогда своего слова не нарушу.
— Возможно, когда к тебе придёт любовь, ты не будешь так уверена в своём обещании.
— Любовь к мужчине и любовь к Богу – это разные чувства. Был случай, когда я влюбилась в одного послушника, который работает здесь на подворье. Очень страдала. Но я знаю, что это искушение дано мне для проверки. Своих убеждений я не изменю.
— Если ты собираешься монашествовать в миру, то почему живёшь здесь?
— Я собираюсь поступать на регентшу и должна перед этим пожить отдельно от дома. В апреле я вернусь в Кустанай к родным.
Девушка подняла на меня свои огромные синие глаза и… заплакала. Обхватив меня руками за шею, она горько рыдала на моём плече. “Я хочу к маме. У нас очень бедная семья. Может, они с братом голодают…”, — всхлипывала Наташа. И в этот момент вдруг исчезла молодая женщина, круто решившая свою судьбу. Осталась только маленькая, одинокая и не очень счастливая девочка, познавшая в детстве нужду, но крепкими узами привязанная к родному очагу.
Пособие для кающегося
Время моей командировки совпало с великим христианским праздником Сретеньем Господним. Накануне этого события ко мне подошла одна из монахинь и спросила, не хочу ли я исповедаться и причаститься, как это делают в этот день все монастырские и многие прихожане?
На мой глупый вопрос: “Зачем?”, она просто рассмеялась и сказала: “Но ты ведь не святая, значит, надо покаяться. Ты должна”. После чего мне было вручено пособие для кающегося. Вечером, закончив работу на кухне, я просмотрела эту любопытную книжечку, в которой был огромный перечень вопросов. Вот только некоторые из них: не пила ли ты?, не курила ли?, не перечила ли мужчине?, не гордилась ли?, не трогала ли перстами там, где не положено? и т. д. Утром я снова встретилась с той же монахиней и спросила: “Сколько обычно в церкви бывает кающихся?”.
— Около сорока человек.
— Если я исполню ваше требование и сделаю то, что вы считаете я должна, то пусть другие исповедующиеся придут через неделю. Ровно столько мне потребуется для того, чтобы рассказать батюшке, когда и кому я перечила, и где, и что трогала.
“Иди и молись”, — был ответ на мою речь.Когда я пришла в монастырскую церковь, которую монахини на ежевечернем Крестном Ходе сравнивали с кораблём, то она уже была полна народа. Взрослые и дети, надевшие свои лучшие одежды, затаив дыхание, слушали отца Димитрия.
Отстояв службу, я направилась к выходу. Мне пора было возвращаться в Актобе. Невольно мой взгляд задержался на женщинах, одетых в чёрные монашеские одежды, которые вдохновенно пели на клиросе. Они казались единым организмом, у которого одно большое сердце, которое живёт одной единственной любовью – любовью к Богу.