На мой взгляд, сегодня мало кто понимает, что в связи с падением СССР, войнами в Афганистане, Югославии и в Ираке человечество вступило в абсолютно новую стадию развития. Философы, политологи, публицисты говорят о глобальной военной, о глобальной экономической и экологической катастрофах, и никто — о катастрофе духовной. А между тем, развал Союза и войны стали не причиной, нет, но — поводом для окончательного вызревания пока неведомого большинству человечества духосознания, которое давно стучится в земную дверь и на основе которого в ближайшее время начнется пересоздание бытия. Пересоздание, в силу объективных и субъективных причин, потребует бесчисленных моральных и физических жертв, и надо быть готовыми не только принести жертвы, но главное — сделать процесс менее болезненным.
Не собираюсь никого запугивать, хочу понимания, что навсегда минули времена, когда за индивидов и сообщества думали и чувствовали тимархи (временщики), наступает эра, когда понимание и чувствование не только за себя и для себя, но — за всех и для всех потребуется от каждого, как от каждого потребуется и ответственность за всех и за вся, что значит, судьбы мира сосредоточиваются отныне в руках любого индивида, и еще значит, выживет тот, что осознает свою значимую всеобщность и, в прямой зависимости от осознания, откорректирует свое внутреннее Я с проекцией на других и поможет откорректировать Я другим. Понятно, что воспитующую роль нового понимания себя и всех должна взять интеллигенция — наиболее духосознательно развитая часть обществ. Но готова ли она к этому, если даже понятие “интеллигент”, в котором слиты душа и разум, что, по Сократу, “разум души”, совершенно искажено рационалистическим Западом; там душа вычленена из понимания системы “человек”, оставлен лишь разум, а потому слово “интеллигент” отсутствует, оно заменено на “интеллектуал”.
* * *
От пещерного состояния индивида и по сей день, то есть двадцать тысячелетий, человечество с помощью церковных шаманов рассказывает себе сказку, что существующая нравственность — главный регулятор земных человеческих взаимоотношений, мало того, человеческих взаимоотношений с природой, в том числе и с космической, сиречь с Богом. Этой чуши совершенно не верил Александр Пушкин, но беззаветно верил такой гигант духосознания, как Лев Толстой, хотя в его произведениях установлены четкие зависимости нравственно-безнравственных поступков от высоты или низменности духовного состояния индивидов и масс в каждый конкретный момент. А потому странно, что ему, страстному противнику церковности (диктатуры, якобы, служителей Бога и мiра) недоступным было, что, отстаивая “Не убий!”, “Не укради!”, “Не пожелай!”, он, вопреки себе, защищает церковность, ненавидимых им попов, укрепляет их веру в надобность оскопления духосознания паствы. И это он, Толстой, наизусть знавший Евангелие, где о заученных народами, как стихи, заветах Моисея не произнесено ни единого слова, так как Христу ведомо было, что людям преподнесены не законы нравственности, а законы этикета, из-за неисполнимости предполагающие множество оговорок, и еще он знал, что этикетные регламентации служат палачами человеческой свободы, без которой нет творческого развития — постоянного совершенствователя индивида, а значит, нет и человека, зато есть дикари и всесильные господа, которые, тыча пальцем ввысь, чревовещают дикарям: “Убоись!” — убоись как власти Небесной, так и ее наместницы — власти земной, мол, только она способна указать дорогу. И — указывает: я жирею — ты помалкивай; вздумаешь возмущаться — у меня полиция и жандармерия; иди умирай по моей указке — я за твой счет мошну набью. И главное — не думай, ты еще не готов к самостоятельному мышлению. Не твоего слабого ума дело, что в США, кичащихся своим физическим богатством, чему мы изнывающе завидуем, 32 миллиона бездомных (пятая часть населения), из них — 12 миллионов детей; но тебя не касается ущербность тамошнего духосознания. Не тебе волноваться, что глупость, холод и голод стиснули глотку большинству населения земного шара. Не тебе переживать, что то же большинство совершенно необразованно и никогда не задумывается о понятии “духовность”. Но духовность (желание чего-то необыкновенного или даже возвышенного) помимо запретов и разрешений клокочет в сердцах — рвется наружу. И что же получается, когда люди не умеют с нею обращаться? В одной из подмосковных деревень кур научили человеческим словам. Куры заговорили, но… перестали нестись. Кому вдомек, что энергетический аппарат курицы — носитель лишь определенной (куриной) информации, и даже механическое постижение малой доли информации человека уже искажает куриную сущность? Ясно — мы имеем дело с метафизической нелепостью.
Такая же метафизическая нелепость — церковно-государственная (тимархи-ческая) нравственность-этикетность. Задумайтесь: что такое “Не убий!”, если все во Вселенной существует исключительно с помощью переработки и пересоздания одних информационных полей в другие, то есть постоянного умерщвления устаревающих или слабых информационных энергетик, дабы обеспечить им новую жизнь среди энергетик более совершенных. Из того же протухшего от догматизма болота и постулат “Не укради!”, так как “Не убий!” и “Не укради!” отличаются по качеству лишь временнO й категорией: убийство — акт мгновенный, метафизическое же увядание обворованного замедленно, но то и другое, однако, лишь порог, за которым следует информационно-энергетическое пересоздание. Вовсе не утверждаю, что убивать и красть — прекрасно: если процесс развития я до Я может быть продолжен пересозданиями в земных условиях без крайних мер, он должен продолжаться. Но может ли он продолжаться, если стараниями вороватых тимархов закрываются школы или возможность образования поставлена в зависимость от финансовой мочи и немочи индивидов, если люди лишаются крова, а пища их отравлена или малокалорийна, короче, если процветают метафизико-физические убийства и грабеж? С другой стороны, может ли он продолжаться, если начинается ожирение от роскоши, когда носительница информации — энергетика, непомерно возрастает, а количество метафизической информации не соответствует энергоносителю, ее реализация либо мизерна, либо индивидуально ненадобна по причине личностной недостаточности? Но как в первом, так и во втором случаях человек вынужден выдыхать хотя бы ту часть метафизической энергетики (хотений), которая корреспондируется нам Космосом, неостановимо развивающимся и требующим такого же развития от нас. И человек беззаботно выдыхает ее в крике, в сексе, в войнах, в развлечениях, порой даже не подозревая, что обязан выдыхать во всесветной любви, в творчестве познания — синониме любви. Вот и случаются куриные курьезы! Но если — ответственно, то дисбаланс между духовными хотениями и состоянием индивидуальной энергетики, способной к воплощению хотений, — незамеченная человечеством проказа, ведущая к умиранию всего рода хомо сапиенс-аниматус (человека разумно-духовного), во всяком случае к его оживотливанию, что равносильно смерти. И выходит, дело при оценке индивида не в количественном измерении “хорошо” и “плохо”, содержащихся в нем, чем и занимается человечество испокон века, не желая понять, что добро и зло неискоренимо вечны, и даже не в качествах добра и зла, а в качестве их взаимодействия, в диалектичности процесса взаимодействия и диалектичности взглядов на его оценку. Мало сказать, это — хорошо, а это — плохо, важно, что из их взаимодействия следует при человеческом движении к совершенству. Вот почему еще более зловещим выглядит “Не пожелай!”. Каких желаний стремятся лишить нас — любви, постоянно проявляющейся в творчестве, где реализуется основная часть информационно-энергетического поля человека; из любви же — перераспределения метафизико-физических богатств между всеми, дабы усилить МЫ в походе к Богу; а может, любви к познанию, без чего нет человека?
Значит, мораль, нравственность, этика вообще не нужны? Не нужны, но в этикетно-тимархическом смысле, когда, якобы, в заботе о совершенствовании рода человеческого внушается: убить американца — плохо, потому будто бы, что он носитель свободы, но убить араба — хорошо, так как араб породил чудовище диктатуры, с которой не согласна так называемая демократия (на деле — тимократия), хотя никто не доказал, что существующая демократия (плутократия, по определению отцов подобной демократии — древних греков) лучше диктатуры. Платон, скажем, аргументированно склонялся к тому, что как раз диктатура — лучше. Таким образом, в споре между демократией и диктатурой зрим не истинных радетелей “хорошо”, а вопреки трезвону о “хорошо”, — поработителей свободы, причем, поработителей не только свободы араба, поставленного и той и другой сторонами в условия несвободы выбора, но и всего мира, также лишенного свободы выбора. Иными словами, сеется ложь о свободе. А что, кроме сорняков, может вырасти на поле лжи?
Рассматривая нравственно-безнравственное пространство незашоренными глазами, можно констатировать отсутствие во взглядах современного человека важнейшей категории — “времени” как идеи и формы одномоментно, и значит, не учитывается фактор, что Время и Пространство, космические ли они или человеческие, как я не раз писал, не будучи материальными, но будучи исключительно живыми энергетическими, сочленены так же неразрывно, как “хорошо” и “плохо”, следовательно, их рассмотрение в недиалектической раздельности — нонсенс. Приглядитесь: ребенок, информационно-энергетическое поле которого развито слабо, требует постоянной этикетной ориентации со стороны более развитой информационной энергетики взрослых; но уже подросток, прошедший обкатку Временем и набравшийся, пусть недостаточных, знаний и опыта о своем Я и окружающем МЫ, в полном соответствии с естественным требованием творческой свободы, начинает бунтовать против полицейского жезла, и бунт порой выливается в полный отказ даже от регламентации собственного Я, если окружающее МЫ по-прежнему прибегает к этикетному насилию. Догматизм, конформизм и прочие явления того же рода, связанные со страхом перед творчеством познания, — лишь следствия насилия, в том числе и этикетного. И если бы насилие останавливалось на подростковом возрасте! Нет. Тимархическое МЫ продолжает преследовать индивида ограничениями вплоть до могилы, а индивид — втихомолку и напоказ игнорирует ограничения, что может означать лишь одно: человечество в нравственном тупике.
Вспомним. Этикетные, названные нравственными, правила библейского Моисея, которыми люди пользуются по сей день, возникли у дикого и для дикого народа, не поднявшегося выше категорий “семья” и “род” и не доросшего до осознания даже понятия “клан”, не говоря о понятии “общественность”. Дикий народ был подобен ребенку и нуждался в железной узде регламентаций. Регламентации ужесточились появившейся церковной государственностью, что в конечном счете привело к рассасыванию народа в других этносах. Но иудаистская церковность постоянным финансовым подкармливанием паствы по сей день не выпускает племена Израиль и Иудею из своих тварных лап. А потому и по прошествии веков личностно неустойчивое эклектичное, а следовательно, не воспринявшие метафизику других этносов, духосознание большинства детей Сима тянется к древней своей церковности и продолжает вешать себе на шею изношенные клише о “богоизбранности”, о главенстве “золотого тельца”, о непреходящести этикетных правил Моисея. А результат — появление людей без обязательств, без ответственности, без чести, все большая и большая фашизация духосознания этноса, нетерпимость к инакомыслию, лживо именуемая с подачи иудаистской церкви — антисемитизмом.
Самое же любопытное, под влиянием многих других церквей, взявших на вооружение методики иудаизма и разделивших их с государственностями, вдалбливанием в себя патриотизма (богоизбранности), главенства экономического благополучия (“золотой телец”), непреходящести Моисеевых этикетных догматов заняты все, за малым исключением, народы. И что же? Не кто-нибудь — историки, писатели, философы, а за ними — рядовые граждане начинают гордиться своей русскостью, французскостью, американскостью, искать и находить врага в инородцах, будто бы мешающих нормально жить и развиваться: попробуйте сделать замечание черному африканцу — немедленно попадете в расисты. На основах тимархической церковности строятся светские идеологии. Но так как каждая церковь считает себя богоизбранной, а богоизбранностью, как видим, заражены и массы, идеи светских идеологий, отображая искаженную метафизичность масс, несут в себе пушечный заряд нетерпимости ко всему иноплеменному. А результат все тот же: искоренение истинной метафизичности — основного отличия от тварей, и создание, вместо общества, стада.
Мир стремится к нерасчленяемому единству — задача, продиктованная изначальным космическим единством, где, по мысли Плотина, “Все-во-Всем”. Честолюбивые тимархи время от времени развивают эту идею, но — на тимархический лад, то есть похеривая цель свободного единства, принимаются строить физически сверхмогучее государство, или, по Ленину, глобальную систему насилия, убеждая себя и других, что созданная ими идеология тварного превосходства наилучшая для мира людей. Гитлер, вослед еще египетским жрецам, считал, что если мир состоит из цивилизационно развитых и цивилизационно неразвитых народов, менее развитые должны либо исчезнуть с лица земли, либо стать рабами цивилизационно развитых, а для этого следует завоевать планету силой оружия и силой оружия заставить ее подчиниться созданной им доктрине о богоизбранности арийской расы. Так же мыслит и нынешний президент США Буш. Главными врагами Гитлера были либеральная тимократия Запада и рационально-иррациональная метафизика Востока. Главный враг Буша — тот же иррационализм, рожденный, якобы, нищетой и умственной, а возможно, и природной, отсталостью. Обе доктрины выросли из детских штанишек только “семьи” и “рода”, но перерасти категорию “клан”, на которой остановились, и дойти до понимания сущности “общественность” им не удастся по многим причинам, основные из которых — насилующая тимархичность, языческий индивидуализм, пекущийся о ненавреждении только себе, а следовательно, полное отсутствие альтруистического духосознания. Все говорит о том, что человечество приподнялось на одну ступеньку — из полной дикости перешло в полудикость. Работающие, однако, на полную мощь пропагандистские машины создают на основе теперь клановых доктрин богоизбранности гравитационное поле удержания метафизики в рамках клановых интересов; и духосознание народов, попавшее в гравитационное поле клановой богоизбранности, начинает склоняться к насильственному мессианству, к уверенности, что только так можно принести неразвитому человечеству добро. Где здесь место нравственным постулатам, если само понимание добра заражено бесноватостью веры, что мое Я и мое же родовое или клановое МЫ лучше всех, а понимание счастья зомбированно зиждется на индивидуалистическом, чисто животном стремлении к физическому насыщению и на тварном самоутверждении дикаря?
Еще Сократ в философских беседах склонял оппонентов к углубленному изучению системы “человек”, считая, что решение проблем находится в прямой зависимости от знания именно самого себя. Для римской философствующей аристократии занятие темой “познай самого себя” стало признаком хорошего тона. Несколько позднее тему по-сократовски расшифровали: “познай самого себя и — познаешь мир”. Христос, мысливший от частного к Общему и от Общего к частному, перевернул формулу, и она стала лейтмотивом его Учения: познай Бога и — познаешь самого себя. Как я неоднократно писал, человек — Божественная сущность, так как физические и метафизические возможности его неограниченны, а потому так же, как Бог, он устремлен в бесконечное совершенствование. Разумеется, мы мало знаем о замысле Творца, но, благодаря открытиям метафизиков и физиков, знаем достаточно, чтобы уже сегодня определить некоторые параметры своего предназначения, то есть понять, что пока развивается физическая мощь человека — наращиваются экономические мышцы, а метафизика (духовная качественность) побирается по задворкам, числя себя наложницей у физики, человечество не может создать полноценной двойной системы “метафизика-физика”, где главенствующей является творческая идея, которая возбуждает энергоносители и подталкивает их к исполнению идеи. Не поставив, следовательно, метафизику и физику на свои места и не придав им равнозначности, мы никогда не обретем Божественной силы, которая и есть бесконечное множество слитых воедино двойных информационно-энергетических систем, или Все-во-Всем: могущество, пусть и не идеального, но — совершенства. Помогут ли в осуществлении такого предназначения завещанные дикими предками правила этикета, помогут ли лживые идеологии, лелеющие лишь физику и подгоняющие под нее человеческую нравственность? Вопрос риторический, так как при отсутствии развивающейся метафизики отсутствует сам предмет разговора — человек. Но может быть, следует изменить методику применения этических требований?
Вроде бы настоятельно просится в жизнь не тимархическая нравственность интересов, а альтруистическая нравственность сообществ, то есть система нравственных взглядов, где основное требование: массы должны подвергать себя такому же нравственному страданию, какому они подвергают безнравственного индивида. Случаи относительной адекватности индивидуального страдания и страдания обобщенной массы бывали как в отдаленной, так и в новейшей истории. Пример тому — хотя бы советское время. Но следует оговориться: если индивид всегда страдал и физически (тюрьма, кнут, дыба, лагерь), и метафизически (стыд, отлучение от творчества “разума души”), то сообщество наказывалось лишь физически — несло за наказанного индивида большую часть его трудовой повинности, метафизика же сообщества была направлена на насилие наказанного стыдом (унижения, признания под пытками), но само сообщество при этом стыда не испытывало, хотя, казалось бы, должно было стыдиться: нельзя не стыдиться, если в той или иной, принадлежащей, однако, сообществу среде, вызрел нравственный урод; нельзя не стыдиться, если насилие силовиков не имеет границ бесстыдства. Значит, сообщество пока не превращалось в общество, при нестыжении оно сохраняет все признаки стадности.
Неписаный закон этикета гласит: “Большинство всегда право!” Даже, однако, когда в советские времена гравитационное поле идеологии обслуживало не кланы, а широкие народные массы, оно обслуживало в основном физические интересы и почти не касалось метафизической, то есть собственно человеческой, сущности. Да, безусловно, идеологическое и пропагандистское прославления метафизичности были — Стаханов, Раскова, Чкалов, Ангелина, Гагарин, — и люди на всенародных праздненствах по поводу духовных побед (самопреодоления тварности) чувствовали свою причастность к метафизической выси героев, более того, у них вновь и вновь возникало желание стремления к этой выси. Но возникало ли на праздничном фоне важнейшее духовное явление — общественная дружба (духовное братство), где есть жертва частными интересами во имя интереса общего, где стыд отсутствия жертвы превалирует, где Я осознает свою значимую всеобщность, а МЫ осознает значимую всеобщность Я? Возникало. Носило, однако, за некоторыми исключениями (подъем целины, например), тот же клановый, а не массовый характер: интеллигентный учитель почитал честью вырастить достойных человеческого звания учеников и метафизически заботился об учениках вплоть до того, что жертвенно опускал себя до уровня искренней дружбы с ними, не забывая при этом своей водительской роли; такие же интеллигентные профессионалы других областей жизнедеятельности, жертвуя физическими благами, ехали в не затронутые культурой регионы, чтобы духовным опытом помочь отсталым или малосильным этносам и — не ждать при этом униженной благодарности; не все, разумеется, а небольшая группа писателей, во всей глубине освоивших метафизику (а истинное писательство и есть изучение явлений метафизических), раз от разу побуждала человеческий стыд к действию, прославляла жертву во имя всеобщего блага, звала к духовному взаимодействию Я и МЫ; однако огромное большинство не-интеллигентных тимархов поддерживало только трудовые личностные проявления и в то же время преследовало проявления метафизические — требования не абсолютной, а всего лишь более широкой свободы для осуществления личности — не понимая, что без этого невозможны трудовые достижения космического (истинно культурного) масштаба, но метафизические порывы намертво упирались в беспечность цивилизационной трусости и тупости. Революционный дух был потерян; выжившая из ума коммунистическая элита жаждала чистоты боевой за счет массовой личностности сталинской идеологии и одновременно отказывалась от стыда в Христовом Учении, что не могло не привести к скатыванию в прагматический иудаизм. Как ни горько, в последние годы коммунистического режима все было подчинено исключительно социальному — физическому массовому интересу, то есть возросшая недавно метафизичность масс методично низводилась на положение безропотной служанки физики; и противоречие зашло так далеко, что пустило систему тимократических сдержек духовности под откос. Теперь же, когда постсоветское пространство окончательно разбито на клановые интересы, а недавняя идеология “отдай всего себя без остатка” превратилась в “греби под себя”, мы имеем не одно сплачивающее гравитационное поле идеологии, а множество гравитационных полей, разделенных между собой враждующими интересами, что окончательно похеривает начавшее было прорезаться понимание термина “общественность”, а подобное положение, кроме как к одичанию, никуда привести не может. И это одичание видно уже невооруженным глазом, так как исчез намечавшийся общественный стыд, но, что более печально, исчезает стыд индивидуальный.
Сказанное не означает, будто люди никогда не придут к адекватности индивидуального и массового страдания на основе стыда, но вызреет всеобщее духовное страдание лишь тогда, когда личностное Я (в первую очередь жертвуй собой во благо других, в последнюю — для своего блага) научится подвергать себя метафизическому страданию за других без принуждения, а затем объединится с такими же страдательными Я, которые и составят общественное большинство. В движении к этой поистине нравственной цели философия рекомендовала помнить о невозможности отдельных “хорошо” и “плохо”, отдельные “хорошо” и “плохо” созданы алчным воображением попов, во-первых, отделивших Бога (Вселенную) от человека и придумавших Бога-рабовладельца, а во-вторых, добро от зла, то есть взявших на вооружение самую древнюю, многожды опровергнутую зороастрийскую доктрину дикарей, в которой человек брошен на произвол судьбы, а силы добра и зла, забыв обо всем, борются между собой за власть над Вселенной. Как при этом Вселенная и человек должны развиваться, неизвестно.
Отказавшийся от метафизики, Карл Маркс принял подобное положение за истину диалектики и сформулировал ее как “единство и борьбу противоположностей”. Но мудрый разработчик Христовой диалектики Георг Гегель никогда не говорил ни о противоположностях, ни о борьбе, он говорил, что живое находится в противоречиях, так как вослед Христу понимал, что противоположностей и борьбы быть не может в процессе совершенствования гармонии, в переходе ее из низших фаз в высшие, то есть в постоянном пересоздании с целью устремленности к идеалу. Нестыковка взглядов на этот вопрос возникает между цивилизационным (метафизически успокоившимся) большинством и культурным (революционным) меньшинством, то есть в постоянном переходе количества накопленной духовной информации единичных Я в утверждение нового качества для всех — в реализацию более совершенной информации. Но так как накопление новой информации, посредством развития средств передачи информации, сразу создает новое гравитационное поле, втягивающее в свое действие множество самых различных Я, за счет дискуссионности постигающих суть новой информации, процесс чаще всего не революционен и не эволюционен, а революционно-эволюционен. Таким образом, противоречия, растущие в сообществе, носят долгое время не стратегический, а тактический характер: споры идут в основном вокруг методов (технологий) внедрения усовершенствованной гармонии. Вот почему Христос советует поступать “с другими так, как ты хочешь, чтобы другие поступали с тобой”, то есть в полном соответствии с диалектикой, где человеку в его саморазвитии предоставлено право одновременно на стратегию и тактику пересоздания зла в добро. По-иному говоря, если ты полон добра, не уничтожая, что в сущности и невозможно, а пересоздавая устаревшую гармонию в гармонию обновленную (зло в добро), в том числе и ужесточенными революционными технологиями, обязательно добьешься положительного результата, и тебя в конце концов поймут — примут твое страдание как страдание собственное. Однако на практике чаще используется примитивное от ветхости положение о неизбежности “борьбы Света (Бога) с тьмой (дьяволом)”, что не вскрывает парадоксальной слитности всех сторон бытия, не ведет к его целостному пониманию, а мышлением от частного к частному погружает в хаос неразрешимых противоречий и кидает, как к соломинке, к старым испытанным формам бытия и быта, что лишь на время как бы организует пространство, но, распираемое метафизическими идеями, оно вскоре опять лопается. Скажем, силовики любого государства — не менее чем в нравственных целях! — борясь со злом бандитизма и, якобы, уничтожая зло, тем самым создают зло своего внешнего Я, мало того, служа злу тимархии (государственного насилия), укрепляют еще пущих бандитов — чиновников, так как рядовой бандит чаще грабит другого бандита (честные граждане, особенно с личностным сознанием, именно в силу личностной честности, не могут стать стяжателями); чиновник же, даже не желая того, грабит всех — бандитов и не-бандитов, он не в состоянии обеспечить движение по метафизической восходящей, потому что в стремлении к государственной стабильности, которая сохраняет его статус, вынужден прибегать к сдерживанию нарастания метафизической информационной энергетики, то есть заставляет себя и других мыслить исключительно примитивно: событие — реакция, — что делает невозможной духосознательную стратегичность. По глубинной сути такое мышление приближено к рефлекторному мышлению животных. Поддерживая же силовиков, которых тимарх не может не поддерживать, и усиливая за их счет свою самодержавность, он, ликвидируя рядового бандита, отнюдь не уничтожает зло бесноватости — напротив, усиливает гравитационное поле именно бесноватости. Не ослабляет этой гравитации и замена смертной казни на одиночное заключение. Смертная казнь уничтожает хотя бы частицу гравитационного влияния зла, оставление же зла с его бесноватым носителем в живых — лишь усиливает энергетику отрицательной гравитации.
(продолжение следует)