«Глаза — зеркало души человека», — гласит пословица. А вот душа народа, особенности его характера лучше всего определяются по языку, на котором он говорит испокон века. Обратившись к родной речи казахов, мы удостоверяемся в том, что в ней изобилуют термины, указывающие на кочевое или, если взять шире, скотоводческое происхождение их носителей. Вот что являющийся авторитетным экспертом по казахскому языку переводчик и писатель Г.Бельгер говорит о казахских словах, связанных с понятием “лошадь”: “Для раскрытия одной темы “лошадь” в казахском языке необходим внушительный словарь. Только в одном стихотворении Абая, посвященном описанию коня, приведено четыре десятка внешних примет, по которым это животное не спутаешь ни с каким другим. Братья-казахи, помимо общепринятых названий лошади, придумали еще и отдельные понятия, характеризующие возраст животного. Приведу пример. Просто жеребенок — кулын, если хотите назвать нежнее, то — кулыншак. Если жеребенку более 6 месяцев, но менее года — жабагы. Годовалого жеребенка называют — тай (стригунок). Сосун на втором или третьем году — арда емген, жеребенок на третьем году — кунан, самец-трехлетка — донен, кобыла-трехлетка — байтал, лошадь на пятом году — бестi и так далее. Таких определений ни в одном языке мира вы не найдете” (Герольд Бельгер: “Гавриилиада” на казахском звучит смачно, как и у Пушкина”, газета “Столичное обозрение”, №44 (147), 06.11.03 г.). Конечно, очень приятно сознавать, что язык твоего народа является совершенно уникальным в общечеловеческом масштабе явлением.
Но ведь все же нельзя закрывать глаза и на то, что он существует не только для того, чтобы мы, его носители, им гордились. Родная речь на то и сравнима с зеркалом души народа, что отражает не только все то, что хотелось бы увидеть, что приглядно и пристойно. Так, анализируя лексику казахского языка, можно сделать множество открытий, могущих послужить ключом к пониманию парадоксальных, на первый взгляд, явлений в системе взаимоотношений сегодняшних казахов. Возьмем, к примеру, такой устойчивый в современной казахской среде психологический стереотип, из которого следует, что казаху надо более других беречься своего же казаха. В последнее время по телевидению и в газетах журналисту то и дело цитируют высказывание классика Г.Мусрепова: “Казактын жауы — казак” — “Враг казаха — другой казах”. С точки зрения общепринятых представлений, такой вывод понять очень трудно. Конечно, и представители других народов в минуту большой обиды на своих сородичей могут в сердцах выпалить что-то аналогичное про них. Но такая реплика из их уст обычно никаких серьезных ассоциаций не вызывает. То есть в глубине души ее никто всерьез не воспринимает. А вот в случае, когда такое же говорится в казахской среде, сами казахи воспринимают обычно это не столько как следствие чьего-то эмоционального срыва, сколько как озвучивание существующей издавна серьезной проблемы.
И подобное явление никак не понять, если не обратиться опять-таки к языку. И тут можно начинать анализировать его, отталкиваясь от противоположной понятию “враг” смысловой категории. В данном случае антоним – это “друг”. Так вот в казахском языке как не было, так и нет до сих пор своего термина для обозначения такого понятия. А “дос”, то есть то слово, которое казахи используют для передачи смысловой категории “друг”, имеет иранское происхождение (“дост”).
Обычно арабо-персидские лексические заимствования в казахском языке связаны с такими понятиями, которые в новинку для сугубо номадной культуры. К примеру, “астана” — “столица”. В условиях кочевой жизни правитель или хан управляет подданными из орды. А она не может быть привязана к определенному месту. Ведь хан тоже кочует со своей ордой. И центр управления народом бывает там, где в данное конкретное время она у него находится. Зимой — где-то на юге, а летом – еще где-то на севере. То есть у кочевников столица там, где хан “орда курып отыр” — “остановился со своей ордой”. Примечательно то, что в 1920-ых гг., когда Казахская автономия избрала своей столицей тогдашний город Перовск, названный так в честь царского генерала, ее руководители, столкнувшись с необходимостью переименовать, избрали название “Кызылорда”. В переводе оно означает “красная орда”. То есть на тот момент и речи не могло быть о том, чтобы назвать столицу просто “Астаной”. Потому что казахский народ в основной своей части тогда еще не перешел в оседлость, и его традиционному кочевому сознанию свое родное слово “орда” было куда ближе и понятней иранско-таджикской “астаны”. А вот в 1998 году, когда руководство республики в очередной раз рассматривало вопрос переименования очередной новой ее столицы в духе времени, ситуация была уже принципиально иная. Народ имел уже измеряемый десятилетиями опыт оседлой жизни. Так что для общественного сознания “орда” представлялась анахронизмом. А вот “астана” — уже родным понятием.
Этот пример свидетельствует о том, что у казахского языка необходимость заимствования чужих слов появлялась лишь тогда, когда народ сталкивался с новым, непривычным для себя понятием. И просто так они не получали применения. И тем более — не закреплялись. Сознание кочевника – это очень консервативное сознание. Оно просто так не могло принимать и фамилиаризировать понятия из чужого для него мира оседлых народов. Так что практически все имевшие место до начала XX века арабо-персидские лексические заимствования в казахском языке – это, по сути, отражение процесса перенимания из иранско-таджикской культуры соответствующих смысловых категорий. “Дост” или, вернее, “дос” — по-видимому, из этого ряда.
Такой вывод подтверждается тем обстоятельством, что в казахском языке у “доса” нет никакого синонима. А ведь у нас во всем том, что касается родных своей традиционной культуре понятий, недостатка в синонимах для их обозначения не наблюдается. К примеру, для передачи смысла “родственник” существует несколько десятков слов: “тума”, “туыскан”, “агайын”, “бауыр” и т.д. и т.п. И совсем иное дело с “другом”. В этом случае не найти ничего другого, кроме ирано-таджикского “доста”, принявшего в казахском форму “дос”. И все. Тут вам даже всезнающий Г.Бельгер — не помощник. Кстати, в самом иранском или, к примеру, таджикском языке “дост” имеет несколько синонимов. Даже в считающемся менее развитым, чем они, языке пушту это – не единственное слово для обозначения соответствующего понятия. Во всех известных нам европейских языках термины, обозначающие понятие “друг”, корнями восходят к соответствующим праязыкам. К примеру, французский “ami” (“amie”) и итальянский “amico” (“amica”) происходят от античного латинского слова, схожего с ними по смыслу. Немецкий “Freund” и английский “friend” происходят от соответствующего староанглийского и старонемецкого слова. То есть все они большей частью исторически неразрывно связаны со своим языком. В отличие от казахского “дос” они являются родными словами своих языков.
За прошедшие десятилетия жизни после перехода на оседлый образ жизни в казахский язык было введено множество слов из других, большей частью европейских языков. Но среди них также нет ничего, что могло бы применяться для дополнительного обозначения понятия “друг”. “Дос” остается в гордом одиночестве.
Если всерьез анализировать эту ситуацию, получается такое открытие. Собственно, оно ничего нового из себя не представляет. Лет восемьдесят назад казахи просто удивились бы тому, что кто-то пытается выдать такое за открытие. Тогда они, как и столетия до этого, жили отдельными аулами. В каждом из этих аулов все были близкие родственники. В условиях такого образа жизни места другу, никак не связанному с конкретным человеком родственными узами, просто не было. Другом-единомышленником мог быть лишь кто-то из тех же родственников.
А вот завязать с человеком из другого рода такую дружбу, при которой он мог считаться ближе, чем хоть кто-то из своего аула, было просто нереально. Линия разделения “своих” и “чужих” была четкой. А потому совершенно непреодолимой. Люди могли называть кого-то из чужих по происхождению лиц своим другом. Но при этом могли иметься в виду просто приятельские отношения, которые ни под каким видом не могли бросать вызов родственным отношениям.
И сейчас мотивация помощи даже дальнему родственнику у казаха бывает неизмеримо сильней побуждения помочь так называемому другу. Потому что дружба может рано или поздно завершиться окончательно, а родственные связи – никогда. Родственнику можно отказать в помощи, но бесповоротное прекращение с ним отношений случается чрезвычайно редко. Состоящие друг с другом в родственных отношениях представители одного поколения могут повздорить и прекратить всякие взаимные связи, но в следующем поколении они вполне могут возобновиться. Таковы традиции. Всегда найдутся общие родственники, которые сумеют, если не помирят этих своих сородичей, свести их детей и побудить их продолжить прерванные отношения родства. Правила жизни, регулирующие отношения между людьми в обществе в русле тысячелетних кочевых традиций, не только не утратили своей действенности с переходом казахского населения на оседлость, но и, укрепившись, обрели новое значение.
Главный двигатель процесса общественных отношений среди казахов – это дух соперничества. Оно так и остается по сию пору. Но при этом значение поддержки, которую всякому отдельно взятому человеку в его притязаниях по самоутверждению в общественной жизни могли бы оказать его сородичи, неизмеримо возросло. Причем чем выше человек поднимается по общественной лестнице, тем больше он в ней нуждается. И, соответственно, тем меньше в его окружении остается людей, которые могли восприниматься (конечно, с поправкой на условия жизни в казахском обществе) как его друзья.
В течение последнего десятилетия из уст наших руководителей часто стали исходить заверения, что одна из главных задач проводимых в стране реформ – формирование гражданского общества. Но едва ли это выполнимо у нас. Почему? Потому что народ, в среде которого в принципе нет места для настоящих дружеских отношений между людьми, не может явиться основой для гражданского общества. Там, где нет места равным и неподдельно дружеским отношениям, не может быть места и равноправным гражданским правоотношениям. Сейчас у нас в Казахстане появилось уже понятие “правящий род”.
С каждым годом оно все больше и больше закрепляется. Как только представитель одного рода или родового клана приходит к власти в какой-то области или каком-то районе, вся властная вертикаль заполняется его сородичами на ключевых должностях. Уходит он – уходят и его близкие. И это – картина, наблюдаемая повсеместно. Такое явление у нас принципиально отличается от знакомого всем по опыту других стран и обществ кумовства или непотизма. Возьмем ту же Россию. И там большие и маленькие начальники членов своей семьи и самых близких родственников, бывают, пристраивают к “хлебным местам”. Но даже у самых высоких чинов при этом бывают “задействованы” считанное количество людей. К примеру, покойный ныне А.Собчак, в свою бытность губернатором Санкт-Петербурга, нарвался на публичный скандал из-за того, что-де помог своей племяннице, переехавшей из Ташкента, обзавестись однокомнатной квартирой… Но целом в России часто бывает так, что даже самые ближайшие родственники у самых могущественных в Москве лиц продолжают вести скромный образ жизни на малой родине или еще где-нибудь в глубинке. К примеру, когда Б.Ельцин являлся хозяином Кремля, члены семьи, откуда он вышел, и близкородственные ему люди продолжали жить в небольшом городке в Свердловске, не претендуя ни на что большее. У некоторых из них такая же фамилия, как у экс-президента РФ. Но почему-то ни самому Б.Ельцину, ни самим тем людям не приходило в голову пытаться сыграть на близком родстве. И местному начальству в Екатеринбурге и Свердловской области почему-то не приходило в голову двигать родных президента наверх или создавать для них какие-то условия хотя бы с тем, чтобы угодить ему. А между тем целый ряд лиц, связанных с Б.Ельциным близким знакомством по его работе в Свердловской области, потом вслед за ним попали на работу в Кремль. То есть помогли давние дружеские отношения с ним.
Или вот другой, так сказать, украинский случай. По телевизору показывают живущего в российской Кемеровской области двоюродного брата президента Украины Л.Кучмы. И он, оказывается, безработный. Журналист спрашивает у него: почему бы вам не попросить помощи в трудоустройстве у именитого родственника? Родственник пожимает плечами: да неудобно это, да и ни к чему, мол… При этом известно, что в окружении Л.Кучмы полно людей, с которыми его связала дружба по прежним местам работы.
В принципе для любой страны, где действительно есть основа для формирования гражданского общества или где оно уже сформировано, такие примеры – самое обычное дело. А вот в Казахстане до таких отношений еще очень и очень далеко. И вообще сомнительно, чтобы и у нас когда-нибудь могло бы быть так же. Ибо в казахском обществе у человека обычно друзей не бывает. С этого все и начинается.