***
В первой части мы наткнулись на непонятное: вопреки всем усилиям по уходу от сырьевой зависимости, она только усугубляется. И подвесили вопрос – почему?
Во второй части споткнулись об еще один вопрос: чем лучше торговалось сырьем, и чем больше копилось иностранной валюты, тем надежнее национальная экономика … залезала во внешний долг, почему?
В третьей части добавили интриги: мирового рынка труда – нет, мировой товарный рынок – весь в таможенных барьерах, только рынок денег – действительно мировой. Удивительным образом приспособленный под глобальную монополию всего двух мировых производителей – доллара и евро. Все остальное – дистрибьюция их продукции в виде местных нацвалют. И здесь букет вопросов. Почему так получилось, и для чьей выгоды устроено, спрашивать не будем – поздно. Кризис ставит другой вопрос: что с такой глобализацией дальше будет, и что ждет нас самих…
Всемирный закон рынка
Собственно, чему удивляться? Рыночная экономика, это, прежде всего, конкуренция, а каков результат конкуренции? Результат – сильный (умный) побеждает слабого (глупого), поглощает его и заставляет работать на себя, либо изгоняет с рынка. Единственно, что способно этому помешать – государственная антимонопольная политика. Но поскольку денежный бизнес во все времена был всем бизнесам бизнес, и сам диктовал государственную и международную политику (а также и распространяемую из центра на периферию систему образования и миропонимания), охват почти всего мира технологией и идеологией сдвоенной денежной “естественной монополии” двух самых сильных мировых “игроков”, – США и Европы, есть вполне закономерный итог.
Где глобализация действительно вправе именоваться таковой, где она, на самом деле преодолела все (почти) границы – так это именно на рынке денег. Ну и еще, — почти в той же мере, в Интернет-сфере и туризме. В остальном же, рынок отнюдь не глобален, а как был, так и остается, разделенным разнообразными границами — государственными и блоками государств.
Впрочем, как раз в силу охвата уже всего мира одной денежной монополией, при вытекающей из этого невозможности внешнего контроля над ней, и при утрате ей самой способности не выпускать производство денег из допустимых пределов, мировая экономика и оказалась в нынешнем кризисе. Который окончательно завершится не раньше, чем будет устранена его причина — глобальная денежная монополия.
(Она — не единственная причина. Социальные и экономические диспропорции между “сырьевыми”, “старыми” и “новыми” индустриальными странами, и диспропорции в них самих, тоже завязаны в кризисный узел. Но разбор причин мирового кризиса выходит за нашу тему).
Рынки труда – расширятся, рынки денег — сузятся
Заранее предсказать, за пять, десять или все пятнадцать лет, и по какому сценарию – мягкому или апокалипсическому, завершится мировой кризис, решительно не возможно.
Зато достаточно несложно предсказать принципиальный формат так или иначе складывающегося посткризисного мира: рынки труда, слишком жестко ограниченные национальными границами, — расширятся, а рынок денег, слишком глобализованный, распадется на несколько, причем те и другие сойдутся где-то в таможенных границах, установленных для товарных потоков. Имеющихся ныне, или ныне формируемых, переформатируемых.
Поскольку именно таможенные границы, — государственные или межгосударственные, и представляют из себя некий достижимый оптимум XXI века – с точки зрения ограничения того максимально достижимого рыночного пространства, в котором государственные или надгосударственные органы еще способны осуществлять социальное, налоговое, тарифное, кредитно-финансовое, и все необходимое прочее регулирование.
Объективные требования к каждому блоковому пространству, обеспечивающие им суверенное существование в условиях геополитики и экономики XXI века, это население в 200-300 миллионов (минимум), и не просто людская масса, как таковая, а включающая в себя самодостаточный потенциал научно-образовательного и инженерно-технического обеспечения, ресурсную самодостаточность, и самодостаточность культурно-идеологическую. Причем все такие самодостаточности (начиная с культурно-идеологической) вовсе не обязательно должны быть однородными (как в Китае), наоборот, мультикультурная и многоукладно-рыночная среда и перспективнее, и устойчивее – при обязательном наличии исторического опыта их взаимного сосуществования.
И, в этом контексте, имеющиеся ныне, и формирующиеся, таможенные границы – они и есть контуры будущего посткризисного мира.
Жесткий выбор
В начале мирового кризиса утверждать, что он цикличен, и что все восстановится в прежнем виде, было правилом хорошего тона. Теперь, пожалуй, наоборот – почти уже банальным становится утверждение, что кризис – системный, и что посткризисный мир будет многополярным. Однако и те, кто уже примирился с этой мыслью, как-то не домысливают еще для себя все вытекающие из этого жесткие следствия.
Прежде всего то, что особого выбора у подавляющего большинства нынешних суверенов и нет. Конечно, можно как-то, и какое-то время, продержаться в стороне от новой формирующейся многополярности, — особенно если география и геополитика позволяют. Такие соседи около нас есть, хотя и для них это – промежуточное состояние. Для нас же – даже и передышка исключена, — в Таможенный союз мы уже вступили. А это вам не Доктрину назад возвращать!
То, что вступление дает казахстанским покупателям лишь рост цен, ухудшение товарного качества и разнообразия, а производителям – дополнительные проблемы с конкуренцией – это очевидно. Есть, конечно, и плюсы, но они все больше в виде потенциальных возможностей, в результате чего сегодняшний практический итог отрицателен, — это факт.
Но тут главное это то, с чем сравнивать. В Таможенный союз, допустим, не хотим, а куда хотим, что есть лучший, нежели ТС, вариант для нас?
Отринем уже состоявшееся, и допустим, что с Таможенным союзом получится как с Доктриной и миллионом га под рапс и сою для китайцев – власти дадут задний ход. Тогда мы типа в выигрыше, — по сегодняшнему нашему состоянию. Но каково оно, это состояние, устраивает ли оно нас?
Мы – сырьевая и кредитная провинция мирового рынка – на этом что, и успокоимся? А почему бы и нет, — как-никак, а после развала СССР роль метрополии-наставника и образца для подражания перешла к самым развитым в мире США и Европе. Весь мир распахнулся перед нами, за последние 15-20 лет Казахстана, действительно, получил очень много.
Но даже если положение сырьевой провинции кого-то и устраивает, то есть одна маленькая проблема: это ситуация также позади, в мире и у нас – кризис. А потому сравнивать вступление и невступление в ТС надо с той предполагаемой посткризисной ситуацией, которая, рано или поздно, “устаканится” у нас.
ВТО – альтернатива?
Противники ТС как на альтернативу (и спасение от России) уповают на вступление в ВТО. Но тут надо понять, что Таможенный союз и ВТО – принципиально разные структуры. Первое – это начало союзной государственности, второе – всего лишь упорядочение таможенных, а также торговых, инвестиционных и еще кое-каких важных, но – исключительно экономических отношений. Причем – не в рамках единой организации, а – двусторонних отношений с разными государствами. ВТО – условная организация, руководящих органов в ней просто нет, а секретариат выполняет лишь технические функции.
Опять же, насчет членства в ВТО можно повторить почти всю ту же порцию критических опасений, что и по отношению к ТС. Слабые и неумелые – везде в проигрыше.
Ну, и, наконец, это очень даже на воде вилами писано, закрывает или облегчает Таможенный союз вступление в ВТО. Не вступи мы в ТС, и продолжай переговоры – все равно мы сейчас и полпути не прошли, впереди годы и годы. Не говоря уже о том, что и будущность самой ВТО в посткризисном мире – под большим вопросом. С другой стороны, российская переговорная команда, — она и дальше продвинулась, и условия вступления оговорила более сильные. Вариант, что в ВТО вступит Россия, а мы, как члены ТС – за ней, или вступим сразу Таможенным союзом – отнюдь не исключен. Прецедентов, да, не было, но и самой такой ситуации в мире никогда не было, и как она дальше будет складываться – однозначно утверждать нельзя.
В любом случае, повторим, ВТО Таможенному союзу – не альтернатива. И вопрос: с чем сравнивать вступление в ТС – остается.
Если не вступать, что будет?
Как патриоты и оптимисты, мы, конечно же, должны верить во все хорошее, так почему бы нам ни довериться изложенной в президентском Послании Стратегии до 2020 года? Допустим, что (так и не появившаяся) Программа форсированного индустриально-инновационного развития будет успешно осуществлена, — тогда нам, действительно, никто не нужен! Но, извините, выстроить самодостаточную индустриально-инновационную экономику в нашем отдельно взятом 16-миллионном государстве (не говоря уже о всех его хорошо нам известных особенностях) – не реально. Будет ли это сказано в Программе ФИИР (когда она, наконец, появится на сайте Правительства) или нет, но речь, — если мы действительно не хотим быть сырьевым придатком, идет о полной экономической и политической кооперации с одним из мировых блоков, все остальное – не серьезно.
Или, допустим, невступление в Таможенный союз у его противников связано с ожиданиями возврата к ситуации 2006 года, когда брались европейские кредиты, кипели стройки, кризисом не пахло, и все казалось бесконечным. Пожалуйста, мечтать не вредно, вредно переносить инфантильную мечтательность в практическую политику.
Можно намыслить и другой мечтательности, например, что альтернативой движения к России является объединение братских Центрально-Азиатских государств, или, допустим, строительство Великого Турана во главе с Турцией (а лучше с Казахстаном), — простора для полета мысли достаточно.
Реальность же проста и жестка:
Вступление в Таможенный союз есть втягивание в экономическое и государственное пространство России – вне зависимости от эмоциональных оценок (негодований, надежд или безразличия) по этому поводу.
Не вступление же есть втягивание в экономическое пространство Китая – причем только экономическое. То есть, где-нибудь за следующие лет пять-десять произойдет окончательная переориентация сырьевого экспорта на Поднебесную, причем сырье добывать, и землю возделывать, станут, в основном, сами же китайские компании. Кредиты и инвестиции – также оттуда. Ну и готовые товары, разумеется.
Сразу уточним: переориентация произойдет отнюдь не стопроцентная – и инвестиции с Запада, и присутствие в сырьедобывающих отраслях западных компаний – тоже сохранятся, и присутствие российских увеличится, — просто первые места в списках внешне-экономических доминантов перейдут к Китаю. Сырьевым придатком чужих экономик, и периферией чужих монетарных систем, сразу нескольких, мы так и останемся. Но привычная наша многовекторность слегка поменяет направления – с Запада на Восток.
В математике есть понятие градиента – главного направления, суммирующего все прочие вектора и силы, и показывающего, откуда и куда процесс идет с наибольшей скоростью. Так вот, в данном случае градиент, это от доллара к юаню.
Уточним и вот что (пугает это кого-то, или радует, не важно): ни к какому своему доминированию в неэкономических сферах Китай стремиться не будет. Ни тебе конфуцианских ценностей, ни прав человека по-восточному – живите как хотите. Образно говоря, экономика станет китайской, а политика и социальная сфера, экология, ЖКХ, пенсии, и образование – останутся казахскими. Начнется буза – тогда китайцы вмешаются, только для наведения порядка, в остальном – полная независимость.
Кстати, о независимости
Потеря национального суверенитета – вот главный тезис против Таможенного союза. А в чем он, наш сегодняшний суверенитет?
Экономический (особенно монетарный) суверенитет? С этим без комментариев. Трудно потерять то, чего и нет вовсе.
Суверенитет политический? Но давайте откроем Конституцию – весь он в руках только у одного должностного лица — Президента. Требовалось от него ратифицировать вступление в Таможенный союз в Парламенте, или получить согласие Ассамблеи народов, или вынести вопрос на референдум? Нет, ничего такого не требовалось. Он имел законное право, выступая от имени народа Казахстана, лично распорядиться национальным суверенитетом, как посчитал нужным.
Вот и распорядился…
Почему члены ЕС не боятся за свой суверенитет?
В самом деле, почему не только мощные Германия с Францией, но и маленькие Бельгия с Голландией, и проблемные Болгария с Португалией, вошли в Европейский союз, и не помышляют об ином? В той же Греции сейчас идут мощные демонстрации против ЕС – не с требованием выхода, а с требованием помощи.
Все просто: европейский национальный суверенитет упакован глубоко внутри национальной государственности. Две трети вообще укоренены в самом низу – на уровне местного самоуправления каждого города, поселка, каждого испанского, польского и итальянского аула. За национальными правительствами закреплена ответственность исключительно за общегосударственные вопросы, и при этом сами правительства тоже укоренены в парламентской многопартийности. Это такая системная конструкция, которая волею или прихотью никакого отдельно взятого деятеля повернута или опрокинута быть не может. Национальный суверенитет из нее клещами не выдерешь, — он весь внутри. Потому-то такие государства и делегируют, безбоязненно, часть своих суверенитетов на межгосударственный уровень – чем больше поделятся, тем больше себя же и укрепят.
А вот когда все в руках только одного человека…
Кто виноват?
…
… и что делать?
Прежде всего – относиться к вступлению в Таможенный союз, сколь бы экономически проигрышно оно ни было, как к объективной реальности. Не факт, что все пойдет гладко и закончится союзным государством, наоборот, факт, что процесс будет долгим, трудным и конфликтным. Но факт и то, что трэнд в эту сторону – слишком серьезен, чтобы думать, будто его можно отменить просто заявлениями, протестами или угрозами.
А поскольку ситуация, действительно, серьезная, даже самым убежденным противникам Таможенного союза надо бы дополнить самую аргументированную критику еще и своим собственным ответом вот на этот сакраментальный и главный вопрос: если не туда, то – куда?!
Тут ведь, будем откровенны, помимо экономики и политики присутствует и базовый эмоциональный посыл: для кого-то перспектива восстановления Союза не приемлема как таковая, для кого-то она же – желанна. И уже под эту базовую эмоцию подбираются аргументы-доказательства. Между тем, все мы живем в одном государстве, и было бы просто глупо прочерчивать между сторонами еще и такую опасную линию разлома…
Что надо – так это трезво оценить вызовы, с Таможенным союзом связанные, и возможности, им открывающиеся.
Вызовы – это то, что объединяются экономические, и политические системы, почти одинаково сырьевые и почти одинаково олигархические. При том, что “их” сырьевики и олигархи покруче наших. Сами-то они договорятся, но вот казахстанская экономика и население – останутся в заложниках. (Как, впрочем, несырьевые и неолигархические части российской и белорусской экономик, и их население).
Возможности – это то, что объединяются системы друг другу не чужие, с родственными проблемами, и совместной необходимостью их решения. Ведь что сближает нас на общем таможенном и экономическом пространстве? Все пронизывающая коррупция, износ городской инфраструктуры и отсталость села, резкое разделение на бедных и богатых, зашкаливающие тарифы и общая низкая платежеспособность населения, — это и вызовы, но и возможности.
Лучше первым на деревне, чем последним в городе
Кстати сказать, теория таможенного обособления сходных экономик возникла еще во времена Давида Риккардо и Адама Смита, как составная часть теории свободного рынка. Поскольку еще на ранних стадиях капитализма обнаружилось, что “невидимая рука” отнюдь не уравнивает возможности конкурентов, а – наоборот. Свободный рынок – штука жесткая, сильных он усиливает, слабых ослабляет, богатые становятся богаче, бедные – беднее. А потому таможенная защита менее сильных, по тем или иным причинам, производств или целых экономик, от зарубежных конкурентов и допустима, и необходима.
При одном обязательном условии, гласит та же теория: чтобы производители внутри таможенного барьера не расслаблялись бы, а, конкурируя между собой, поднимались бы до уровня тех, от кого их защищают.
В этом смысле, да, Таможенный союз дает нам определенные шансы. Конкурировать с российскими и белорусскими производителями все же легче, чем с китайскими и корейскими. Хотя вопрос, как можно быстрее повысить свой класс – соревнуясь с примерно равными по силам, или мастерами мирового класса – он однозначного ответа не имеет.
В самом деле, с одной стороны, конечно, тот факт, что под все индустриально-инновационные трепыхания всех подряд правительств казахстанскую экономику ежегодно сносило в сторону все большей зависимости от экспорта сырья и импорта готовых товаров, — он объясняется не только низким профессионализмом и высокой коррупцией наших экономических рулевых. Да будь наши министры и более компетентны, и менее коррумпированы, — как бы они могли выгрести против мирового экономического потока, несущего наш “Нефтестан” именно в сырьевую и внешне-долговую нишу?
Хотя, с другой стороны, никто с мирового рынка никаких диверсантов, саботирующих индустриально-инновационный прорыв казахстанской экономики, не засылал. Как и МВФ не имеет своих сил быстрого реагирования. Дорогостоящие глупости с разными неработоспособными заводами биотоплива и кристаллического кремния, тот факт, что даже собственным бензином (не говоря уже о маслах) мы себя так и не обеспечиваем – он целиком порожден нашим собственным национальным гением.
Здесь главная фишка в том, что океан мирового рынка специально никого никуда не сносит, по нему куда сам курс проложишь, и умело выправишь, туда и приплывешь. В водоворот же экспортно-сырьевой и внешне-заемной экономики нас затянули … сами же наши государственные рулевые.
А потому, — о политике
А потому, не комплексуя, куда больше хочется – в ВТО или Таможенный союз, не сетуя на преимущества других, и зря в собственный корень, надо узреть, что экономическое свое отставание мы можем наверстать, лишь ликвидировав отставание политическое.
Приватизированная государственная власть и приватизированные стратегические экономические мощности у нас слиты воедино – вот это и есть наша национальная (и российская тоже) базовая слабость.
Олигархия, — так это квалифицируется политологически. А поскольку стратегический национальный бизнес как раз и зиждется на поставках сырья на мировой рынок, круг и замыкается. Сама же олигархическая власть, имея своей опорой и главным собственным интересом, дешевый вывоз из страны природных ресурсов, и обратный ввоз “дешевых” внешних кредитов и инвестиций, и откладывая основные материальные дивиденды (земля, недвижимость, банковские счета и ценные бумаги) от такого своего бизнеса не в собственной стране, а где-нибудь подальше от нее, — и организует сырьевое и долговое закабаление собственной страны надежнее и эффективнее, чем это делали колонизаторы из цивилизованных стран в прошлые века.
Но власть, в этом смысле, все же не безнадежна. Не зря же бьется над Программой ФИИР и Планом модернизации ЖКХ. Неумело и безуспешно, но – бьется.
Плюрализм мнений в одной голове, это шизофрения, так утверждают медики (и юмористы). Здесь же мы имеем политико-экономический синдром раздвоения сознания авторитарной власти: не желая менять свою архаичную суть, режим хочет создать современную экономику.
Будем оптимистами, возможно – это все же лечится. Но – исключительно хирургическим путем — через отделение управления государством от бизнеса, начиная с сырьевого. Причем такая хирургия (останемся оптимистами!) принципиально и желательна, и возможна, бескровным путем. Было бы желание и умение.
В этом смысле мы Россию можем и опередить – почему нет?!
Доводить дело до киргизских сценариев – кому это надо?
***
© ZONAkz, 2010г. Перепечатка запрещена