В аульном акимате села Терiс мужчины ведут долгий, вязкий, не лишённый драматизма разговор. На повестке сермяжное ЧП аульного масштаба — из общественного стада пропали две лошади. Только что же паслись, хрумкали травой, мотали бошками, отгоняя слепней! Пастух Құдіре подробно рассказывает, как обнаружил пропажу. Везде искал! Как сквозь землю провалились, окаянные.
«Модерирует» сход пожилой ағай породы «столп общества». Когда гомон становится совсем уж бестолковым, властно даёт отмашку – хватит базарить, как бабы!
За спинами мужчин виден бездарный агитпроп, пустой, как «белый шум». Плакаты с тарабарщиной про «руханижанғыру» и дурацкой птицей, враскоряку раскинувшей беспонтовые крыла. Тем, кто не помнит, что такое белый шум, объясняю: это унылый, однообразный, гнусавый гомон, который никто не слышит. Он лишен смысла. Галиматья, околесица, туфта.
Участники собрания – герои документального фильма режиссёра Райхан Рахим «Две пропавшие лошади». Они тоже скользят невидящим взглядом по всем этим идеологическим закорючкам, у них есть дела поважнее. Две пропавшие лошади это вам не баран чихнул.
***
Было так: Райхан Рахим с оператором Алмасом Максутом приехали в село Терiс Жуалынского района Жамбылской области снимать документальную ленту о көкпаре.
Но сценарный план скукожился сразу по прибытии – группа угодила в самый пик расследования. Пастуху Құдіре, которого они наметили главным героем, было уже не до россказней про скачки и козлодрание. Целую неделю он объезжал скотные базары и соседние аулы, опрашивал людей, заглядывал в каждый лог. Если лошади не найдутся, то возмещать стоимость двух пропащих конских голов придётся ему. Сумма равна его заработку за целый сезон. А Құдіре единственный кормилец в семье, где всего мужиков – он один. Всё это они и стали снимать. Как говорят документалисты, «уходящая натура».
Нурсултан-Құдіре Зульпиев
***
Мужчины в присутствии камеры не тушуются, а, скорее, немного подыгрывают. Надо же выглядеть прилично перед городскими. Воздерживаться от крепких ругательных выражений. Тем более что руководит съёмкой режиссёрка, молодая привлекательная барышня.
Нынче много барышень развелось в ноосфере, просто пруд пруди. И каждая вторая норовит выкатить после своего имени тридцать три титула: писатель-журналист-блогер-продюсер-режиссёр-коучер-художник-психолог-сценарист-поэт. Девицы-семиделицы. Как кухонные комбайны – десять функций, и ни одна толком не фурычит. Помадки-хакамадки.
Райхан Рахим себя в социальных сетях даже режиссёром не называет. При том, что кино делать умеет. Хорошее документальное кино. Которого сейчас очень не хватает что на большом, что на малом экране. Которое не блажит, не голосит, не кликушествует, не умиляется, а просто честно вглядывается в жизнь, желая её понять.
Райхан РАХИМ
У режиссёра Райхан Рахим это четвёртый фильм. И, как мне кажется, постепенно она выковывает собственный почерк, свой стиль.
Камера берёт лица крупным планом. Персонажи, будто сам дотторе Феллини подбирал. Какого ни возьми – законченный в своем совершенстве типаж.
Аульный тихоня. Сельский болтун. Пәленшебай – ни рыба ни мясо.
Уже упомянутый ағай-модератор. Кто он? Учитель на пенсии? Зоотехник? Бухгалтер? Явно человек не без образования, пусть и заочного.
Рядом с ағаем молодцеватый мужчина в шляпе, чуть сдвинутой набекрень. Так носят головные уборы сердцееды районного масштаба, любители шастать по бабам. Насколько такой тип жизнеспособен в сельской глубинке, знать не могу, но предположу, что жив, жив курилка…
У пастуха Құдiре доброе, наивное, притягательное в своей беззащитности лицо. Почти детская шапка-ушанка, куртка-спортивка, натруженные руки. И совершенно ошеломительная деталь – по паспорту он Нурсултан! А Құдiре его обиходное домашнее имя.
Про таких, как он, русские говорят – от сохи. День и ночь со стадом. Объезжает жеребцов, знает все лошадиные повадки. Умеет принять роды у кобылы, может и разделать тушу как положено.
Вот Оспан, невысокий, крепкий, как боровичок. Местный капиталист. Держит конеферму. Ездит на Субару и Газели. Живёт в городе, а Терiс, по-видимому, его родовое село. Селекцией лошадей занимается несколько лет. Рассказывает, как начинал. В речи проскакивает словечко «фазенда», телевизор аман болсын.
Поначалу Оспан советовался с ветеринарами, учился у них, как лечить, как обихаживать лошадей, а теперь и сам, если надо, делает им инъекции внутривенно. Рассказывает о первой своей лошади. Как о возлюбленной: «Қарлығаш ее зовут».
Если и есть за что благодарить двухтысячные годы, то за формирование этой новой, до обидного малочисленной генерации – трезвых молодых людей, полагающихся только на себя. У Оспана внятная, эстетически привлекательная мечта: «Надо бы, чтоб в каждом доме было по одному айғыру (породистый жеребец). Это красит казаха!». Звучит поэтично, возвышенно.
Рабиндранату Тагору приписывается афоризм: «Конечно, я мог бы обойтись и без цветов, но они помогают мне сохранить уважение к самому себе, ибо доказывают, что я не скован по рукам и ногам будничными заботами. Они — свидетельство моей свободы».
Для казаха жеребец, заведённый не для пахоты на нём, не для қазы қарта, жал-жая, а для красоты, для көкпара, для байги – свидетельство его свободы. Это не две мифические бурёнки для поддержки штанов.
***
Авторы фильма открывают зрителю казахский космос.
Вот скотный рынок в Таразе. Надпись «КАССА», мелом по ржавому листу железа. По-южански приготовленный, с картошкой, зато без туфты, куырдак. Истекающий жиром, ароматный, с убедительными кусками мяса. Пирамида из новых сёдел в национальных узорах. Стригут барана грубыми ножницами.
Здесь дольше века длится день.
Человек в капюшоне за столом базарной обжорки жуёт немудрящий харч. Микеланджело всплеснул бы заскорузлыми руками: «Porca miseria!». Режиссёр Герман схватился бы за голову – какой роскошный типаж!
Вот азартный кокпарщик Жанболат. Сломал бедренную кость в азарте битвы за козла, долго лечился, еле оклемался. Родители уговорили продать скакуна по кличке Бомба. Чтобы не соблазнялся больше. А он подлатался и опять на скачки. Он же завёл в ауле моду держать тазы, казахских борзых. Одна из них, изящная как прима-балерина, лежит на сене, элегантно сложив лапы. Стайка гусей важно разгуливает. Гуси в казахском ауле –отчётливый маркер налаженной опрятной жизни.
Молодая келин готовит бешбармак. Кладёт в кипящую сорпу тонко раскатанные лепестки. К сельской женщине хоть полк гостей нагрянет, она без паники, размеренно, медитативно будет варить мясо, катать тесто, разливать чай.
Работяги месят раствор. Сияет крутым бирюзовым боком купол будущей мечети.
Быт, сплошной быт, лишённый киношной романтики. Но сквозь кладку каждого кадра сочится живая жизнь.
Подростки в спортзале школы репетируют кюй «Келиншек». Музыкальный руководитель все тот же строгий ағай. Похоже, ему всё равно кем и чем дирижировать.
Базарная торговка съестным. Девочки с косичками. Круглолицый пацанчик.
Наши люди. Соотечественники. Глубинный народ. Кряжевой, как говорил старик-Аксаков.
В большом мире истерят, запугивая друг дружку то эпическим вирусом, то всемирным потопом. В большом мире воруют большие деньги, дерутся за трон, клянчат нобелевки, давятся миллиардами, будто последний хрен без соли доедают.
Аулу с его маленькими заботами до всего этого дела нет. Он сам выкарабкается, заведёт гусей, коней, борзых собак и выучит детей играть на домбре. Если ему не будут мешать. Хотя бы.
Заблуждением будет полагать, что село есть средоточие и цитадель нравственности. Там, как и везде, всего намешано. Когда лет десять тому назад Жуалынский район накрыло многодневным бураном, в колонне застрявших в снежном капкане автомобилей оказалась моя двоюродная сестра с мужем и детьми. В непогоду беспечно поехали в Каратау, поздравить родителей с Новым годом. Несколько дней сидели в машине, уже не чая выбраться живыми. Местные жители продавали им лепёшки по тысяче тенге за штуку и кипяток.
Кипяток. Продавали. Позже аким района опровергал якобы лживые наговоры. Что ему ещё оставалось.
***
Райхан Рахим с оператором уехали домой, планируя доснять фильм летом. А на днях стало известно, что пастух Құдіре погиб. Упал с лошади, ударился головой. Умер ночью, во сне. Было ему тридцать лет. Остались мать, жена, трое маленьких детей. Самый младший родился незадолго до его гибели.
Кони так и не нашлись. Уверена, сельчане знают, кто в районе промышляет барымтой. Те, у кого есть для этого техника, сила, наглость. Те, кого, возможно, крышуют силовики и местная власть.
На похоронах мулла обязательно спрашивает у общины – остался ли покойный должен кому-нибудь? Если должен, то пусть кто-нибудь возьмёт бремя выплаты на себя.
Насколько мне известно, долг, стоимостью двух лошадей, на семье, оставшейся без кормильца, так и висит. Может, нет у них близкой родни? Не знаю. Сколько нынче стоит лошадь на скотном базаре Тараза? Не дороже денег, наверное?
И есть же древний казахский обычай – асар.
Всего-то 20 минут длится фильм. Документалисты раньше говорили: «двухчастёвка».
Всего в этой картине по паре. Как и в стране. Две столицы. Два правителя. Два имени было у погибшего пастуха. Два народа – один городской, шумный, капризный, обидчивый, а второй глубинный, малознакомый, сам по себе.
И оба, похоже, затерялись, как те две лошади. То ли их украли, то ли волки съели, то ли разбежались они по большой степи.
И заблудились.
***
© ZONAkz, 2020г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.