Идиёт

«…был в бригаде четвёртый – Петя. Лет сорока пяти, тощий, нелепый»

Купили дом – казался он ладным, разумно устроенным, а вселились, и повылезло. В углу спальни нарисовалась живописная плесень, из щелей отставшего от стены плинтуса потянуло могильным духом. В зале половицы заплясали, а бак в бане потёк. И ещё куча всего по мелочи.

Муж Аиды нанял бригаду шабашников с отличными рекомендациями. Тогда вся страна помешалась на евроремонтах, сайдингах, молдингах, лупастых лампочках «спот» и черепице «ондулин».

Шабашников было четверо.

Почти невероятно, но у двоих фамилии были: Каменев и Зиновьев. Ещё смешнее, что они дружили семьями, жили в соседних подъездах и даже дачки имели в одном садовом товариществе. Дачки от забора и до коньков на крышах были любовно сколочены из остатков от клиентских евроремонтов. И жёны у обоих, судя по опрятно собранным «тормозкам», правильные, домовитые.

Прораб Алмас был художник. Настоящий. Тонкий, задумчивый, до комичного похожий на Киану Ривза. Зайдёшь в прохладный, пахнущий известью зал, а там Киану Ривз в обрезанных до колен джинсах наждачкой добывает из сырой стены белый порошок. Левкасил Алмас как бог, а в перекурах упражнялся в жанре деревянной скульптуры. Из липовых чурок строгал головы великих – Канта, Наполеона в треуголке, академика Павлова.

А Ленина можете? – почтительно спросила Аида.

– Чертей я могу вырезать дюжинами…

Заказчики перед Алмасом, толково составлявшем сметы, слегка приседали. И торговаться немного стеснялись, чуя в нем социально близкого. Все-таки живописец, творческая интеллигенция, три персональные выставки. Мужики его тоже уважали и для солидности звали – Алмасыч.

Матюгались мужчины умеренно, работали споро, очень много курили, но зелёного змия не праздновали, поколебав представление Аиды, что строители непременно должны быть алкашами.

«Нам песня строить и жить помогает. Поехали!» – объявлял Алмас и врубал на полную громкость Русское радио Азия.

Аида наизусть выучила хит-парад, в котором многоликие монголы пьют карбидовые смолы, и полковник Васин приехал на фронт со своей молодой женой, и – нажми на кнопку и получишь результат. В недрах магнитолы обитала невидимая глазу радиодива – ди-джей Ольга Аринкина. Нравилась Алмасу чрезвычайно.

Какой голос… – сокрушённо вздыхал он и прикуривал следующую сигарету. От предыдущей.

Иногда музон выключали, и Аида невольно слышала мужские разговоры.

В любом мужском сообществе непременно образуется типок, которого безжалостно троллят.

Таким был в бригаде четвёртый – Петя. Лет сорока пяти, тощий, нелепый, с костистой, выпирающей вперёд грудкой, с жиденькой прядью, халтурно прикрывающей розовую плешь, в очках с трещиной на левой линзе и правым заушником, замотанным синей изолентой. Но не печальная неказистость Пети была причиной подколок. Жена давно бросила его, умотала в Россию с детьми, и жил он один в трёшке, оставшейся от матери, заплатившей за неё здоровьем и самоё жизнью, гнобясь на химическом заводе.

Переживал Петя в ту пору ослепительный роман с какой-то Наташей.

Никто её не видел, но знали о ней все и всё из ежедневных и добросовестных рапортов самого Пети. У зазнобы имелись: бабушка, мать, очередной сожитель матери и двое малых детей неизвестно от кого. Все, кроме детей, пили.

Мужики Петины шуры-амуры не одобряли. Догадывались, что Наташа изрядная лярва. За яйца мужика поймала. Какие-то она знала кнопки на тщедушном теле Пети и легко получала нужный результат. Петя своим устным блогом эти догадки подтверждал.

У них чайник прохудился, так я им свой отдал – торжественно докладывал он.

Сгущалась недобрая пауза.

Что у них, у шаромыг, денег на чайник нет? – неделикатно подавал голос Зиновьев, зачерпывая шмат раствора, норовившего шмякнуться обратно в ведро.

А Наташа-даваша не спросила, как ты теперь, без чаю? Воду сырую с-под крана будешь дуть? – сурово вторил ему Каменев, елозя затиркой по стене.

Петя, смиренно проглотив «давашу», молча скоблил старую краску с подоконника. Вслед за чайником отправился холодильник. У «шаромыг» свой сломался – Наташа, выковыривая из морозильника намертво вмерзший кусок мяса, пропорола ножом алюминиевую стенку и фреон улетучился. Следом за холодильником улетучился велосипед «Урал». Для каких надобностей, Пете не объяснили. Детям он был не по росту ещё. «Бабке, старой лохани, в самый раз. На лисапеде за бухлом гонять» – ядовито констатировал Зиновьев.

Но когда отчим возлюбленной выманил у него дрель, почти непользованную, неубиваемую, с комплектом победитовых свёрл, мужики вздыбились.

– Без струмента ты кто, мать твою так? Ты хоть члён ему свой подари, раз лишний, а орудием производства разбрасываться не моги! Ты без него не работяга, а сиська тараканья!

Каменев из мещанской благопристойности так и произносил – члён.

Петя не слышал, не слушал, не хотел слышать. Он едва успевал затыкать дыры в насквозь расшатанном хозяйстве Наташи. Деньги «на газ и свет» отдавал недотёще. Опытная фармазонщица принимала взносы как должное, снисходительно.

Так она и побежит за свет платить. Шнурки погладит и побежит! — кипятился Зиновьев.

Однако дело принимало нешуточный оборот. Петя решил с Наташей пожениться.

Известие было встречено с предгрозовой обречённостью.

На день регистрации Петя взял отгул. Мужики поглядывали на часы, вздыхали и бормотали, сквозь зубы:

– Во дурак, а? Гуляй, любись хоть до пота, но жениться-то зачем?

Петя явился после обеда. Отмытый, растерянный, в старомодной рубашке в цветочек, с букетом гладиолусов в половину своего роста.

Сообщил: невеста не явилась в ЗАГС. Коллеги по-детски обрадовались. Твою мать! Есть бог на свете! Какая она тебе пара, Петя, сам подумай!

Но жених встал на защиту суженой. Оказывается, ей не с кем было детей оставить.

Ё-о-о! – взвыла бригада. – Это в доме, где ещё трое бездельников?

Но Петя забыковал всерьёз. Уговорил загсовских тёток перенести дату. И Наташа опять не явилась. Срочно занадобилось бежать к подруге, помогать спасать имущество – соседи сверху затопили. Петя находил поводы к неявке вполне вескими, мужики крутили обескураженно пальцами у виска, а Алмас, усмехнувшись, сказал Аиде;

 – Динамо крутит, курва… Но иногда допускает к телу. Чтоб не остывал.

Аиде ужасно хотелось увидеть эту кралю. Какой такой тайной должна обладать женщина, чтобы так хороводить мужиком? Судьба привела Наташу прямо к воротам. Петя, смущаясь, шепотом попросил аванс:

 – Аид Тимуровна… У вас там эта… Саксаул в гараже не пиленный. Я напилю потом. Только Алмасычу не говорите. Пожалуйста.

Аида решила, что это невысокая цена за смотрины. Юркнула за ворота, но успела увидеть только быстро удаляющуюся фигурку. Ничего особенного. Попа вихлястая, между бёдер недвусмысленный просвет, русые волосы, небрежно скрученные в узел.

Тема бракосочетания увяла.

Ремонт почти подходил к концу, когда Петя объявил:

 – А я квартиру продаю.

Алмас выключил музыку, Каменев отжал кнопку жужжащего краскопульта, Зиновьев спустился с верхней ступеньки стремянки на нижнюю. Молчание прервал Каменев:

– Я тебе, Петя, не брат и не сват, конечно… Но интересуюсь спросить: а за каким хреном?

– Мы с Наташей в Новосибирск уедем. Навсегда.

Каменев положил краскопульт на пол, снял рукавицы, упёр кулаки в бока:

– Петя! Ты совсем прохудился? Твоя Наташа, шалава, до загса никак не дойдет, а ты с ней в Новосибирск, ага. Вас там ждут, все глаза проглядели! Када эта Петюня со своей блядвой приедет?

Голос Каменева звенел от горя:

– Эту квартиру мать твоя покойная добыла, заработала горбом и гробом. Ты же деньги эти до Новосибирска не довезёшь!

Двинулся на Петю. Петя пятился в угол с кисточкой в руке и с баночкой в другой. Моргали обметанные конъюнктивитом глаза с мокрыми ресницами за толстыми, как лупа, линзами, на лице придурковатая улыбка.

Квартиру Петя продал. За доллары. Отдал их на хранение недотеще. Сказал: «Я ей верю, как себе».

После этого исчез. Пришёл на третий день, как с креста снятый.

– Тут такое дело. Наташа хотела проверить доллары. В обменном пункте. Вдруг фальшивые? Ну и, эта…

Что!? – взревели хором Зиновьев и Каменев.

– Так эта… Обменный пункт на базаре же. По пути встретила цыганку. Погадать.

Алмас прыснул в кулак, согнулся, всхлипнул, закашлялся, замахал на Петю руками – рассказывай, рассказывай…

Петя залопотал, торопясь, сбиваясь:

– Так эта… Цыганка ее загиб… запиг… загипнотозировала!

Алмас уже корчился на полу в конвульсиях от бессильного смеха, держась за голый живот. Зиновьев с Каменевым ринулись на Петю. На шум прибежала Аида.

Петя уехал. В Новосибирск. Один. Тёща ему билет плацкартный купила, в дорогу собрала картошки в мундирах, солёных огурцов, литр самогона. Пообещала, что Наташа приедет к нему. Когда-нибудь. Потом.

Ремонт был закончен. Дом празднично сиял безупречными стенами и идеальными откосами. Аида накрыла приличный стол, выставила из мужниных запасов пузырь «Посольской». Ели молча, пили не чокаясь, как на поминках. Разлили по стопкам последнее. Зиновьев поднял стопку, хотел произнести что-нибудь вроде тоста, но смешался и сказал одно слово:

– Идиёт.

И все поняли, о ком это.

***

© ZONAkz, 2020г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.