1
Вот я откинулся, какой базар-вокзал!
То есть отсидел с кляпом во рту трое суток – такую санкцию вчинили мне фейсбуковские вертухаи. За что? Вы будете смеяться. Выразил мнение, что плагиаторов всех мастей следует наказывать пощёчинами, сделанными лайковыми перчатками. Судя по всему, цензоры усмотрели в этом призыв к физическому насилию. Вероятно, они не знают, что такое лайковые перчатки, которыми невозможно нанести никакого физического увечья. Впрочем, не исключено, что они спутали их с боксёрскими. Или, того хуже, с кастетом. Или свинчаткой, упрятанной в рукавицу.
Чёрт с ними. Отсидел и вышел с чистой совестью, какой, собственно, она была и до ареста.
2
Щипачи
Так у блатных карманные воришки называются. Они тырят потихоньку, ловко отщипывая чужое, и этим ремеслом пробавляются. Шура Балаганов, одуревший от халявных тыщ, попался на краже дамской сумочки с медной мелочью и черепаховой пудреницей. «Я же машинально!» — горестно вопил он, когда спалился в трамвае. В литературе таких машинальных щипачей видимо-невидимо, а поймать их за шаловливые ручонки бывает нелегко. Начинаются насморочный гундёж: творческое заимствование, переосмысление, то-сё, фуё-моё – отмазок не счесть.
Об этом мы мирно беседовали с Mina Polianski, уютно расположившись на литературной ветке, растущей из её account на Facebook. Мина Полянская автор 14 книг блистательной филологической прозы, персонажи которой – Андрей Белый, Марина Цветаева, Алексей Толстой, Владимир Набоков, Фёдор Достоевский, Фридрих Горенштейн – были когда-то тесно связаны с Берлином. В этой беседе Мина Иосифовна обронила à propos, что её книгу о Горенштейне украли в своё время полностью, от названия до точки. Тут-то я и влез с лайковыми перчатками…
Мина Полянская, её муж, Борис Антипов, их сын, редактор литературного журнала, стали в Берлине близкими друзьями Горенштейна, продлив дни писателя, одинокого и несчастного в своём библейском величии.
3
Незаконный писатель в законе
Я писатель незаконный, говорил о себе Фридрих Наумович Горенштейн. Возможно, он вкладывал в это самоопределение двойной смысл: незаконный, то есть непризнанный, и ещё один, противоположный, равный понятию «вор в законе». Тут необходимо вспомнить Мандельштама: «Я один в России работаю с голосу, а вокруг густопсовая сволочь пишет». Незаконному писателю судьбой назначено быть автором в законе, одиноким волчарой, ценящим в словесном ремесле сумасшедший нарост дикого мяса и ворованный воздух времени. И это всё о нём, о Горенштейне.
Он был даже не волк, а саблезубый мамонт, ископаемое литературное чудовище, ужасное и прекрасное, как всякое явление природы. Он неуклюже топтался у порогов посудных лавочек, где на витринных полочках синели фарфоровые рожи разрешённых совписов, писающих от страха в свои диагоналевые шаровары. Тырить у Горенштейна было бессмысленно, в его карманах не водилось мелочи, а от пудовых сиклей ветхозаветного серебра отказывались даже литературные старьёвщики, скупщики краденого. Подагрические пальцы щипачей могли только скрутить дулю, фигу, шиш с маслом, накося выкуси, пшёл вон! Горенштейна не печатали, а от его текстов, каплями просочившихся в свет, отгородились магическим кругом могильного молчания. Он, вероятно, казался им Вием.
Чуть теплее было в кино. Горенштейн писал для Тарковского («Солярис»), для Хамраева («Седьмая пуля»), для Кончаловского («Первый учитель»). Иногда без фамилии в титрах. Ещё он вместе с Андреем Кончаловским сделал сценарий для режиссёра Рустама Хамдамова, фильм назывался «Нечаянные радости». Картину запретили, смыли, как вредоносную слизь. Сохранились три рабочих эпизода. Я их видел – будто с марианской глубины подняли амфору с тысячелетним вином, и оно ударило в голову отчаянной, чёрно-белой, слепящей красотой, открывшейся взгляду ребёнка. Это было окошко в жуткий и великолепный ад радостей земных.
Фильм доснял-переснял Никита Михалков, режиссёр законный. Картина называется «Раба любви». Не берусь утверждать, что это плагиат. Но творческое заимствование, переосмысление и прочее фуё-моё очевидно. Сохранившаяся плёнка Хамдамова свидетельствует об этом, как упрямый, несмываемый палимпсест.
4
Незаконный режиссёр в законе
У злосчастного «Казахфильма», навсегда осиротевшего после ухода Шакена Айманова, все же есть шанс остаться в истории мирового кино – благодаря картине Рустама Хамдамова «Вокальные параллели». Галина Леонидовна Кузембаева! Я, упёртый безбожник и цинковый циник, шлю вам на небеса, где вы несомненно пребываете, благодарную смс-ку. Это ваш продюсерский и человеческий подвиг.
Я приехал на съёмочную площадку к последнему дублю последнего эпизода: Рената Литвинова, забравшись на капчагайскую скалу, где от веку торчало идиотское чучело гипсового орла, щедрыми жестами королевы сбрасывала сверху роскошные цветы из раздербаненного букета.
Стоп! Снято.
Казахфильмовские пацаны разбирали рельсы, сматывали кабели, скручивали остывающие лампы с треног, а я смотрел на убогие железки, на видавший виды трёхглазый «Конвас», заряженный плёнкой «Свема», о которой Михалков говорил, что она лучшая в мире, потому что не боится света, и с ужасом представлял себе будущий технический брак и провал Хамдамова.
Ничего подобного не произошло. Много позже, кода смотрел фильм, до крови прикусывал ребро ладони, желая проснуться, но великолепное наваждение не уступало, и подслеповатя «Свема» утёрла нос кичливому «Кодаку». Потому что Хамдамов. И Эрик Курмангалиев, и Бибигуль Тулегенова, и Роза Джаманова, и Араксия Давтян, повинуясь воле режиссёра, тихого, застенчивого, с неслышным голосом и растерянным ликом персидского мудреца, сделались полноправными обитателями его параллельного мира, исполненного катастрофической красоты гибнущего мира.
После съёмок я увёз их на своём стареньком «Гольфе». Сидели в полуподвальном ресторанчике на Шевченко, где раньше была знаменитая на всю Алма-Ату ручная пельменная, и Рустам Усманович под причитания Кузембаевой и Литвиновой рвал на мелкие клочки фотографии Ренаты. Это никуда не годится, еле слышно приговаривал он. Из казнённой стопки осталось три-четыре картинки.
У него безупречное художественное зрение, столь же редкое, как абсолютный музыкальный слух, который встречается редко даже у композиторов.
Через пару лет мы снова встретились в Алма-Ате. Он жил в скверных номерах гостиницы Жетiсу, напротив ЦУМа, в его нищенской комнате стоял крепкий запах нескольких поколений советских табаков. Рустам был грустен, тих, вял. Я не решился включить диктофон, пошлый пинг-понг вопросов-ответов был неуместен. Просто разговаривали. Угадывая, что нить беседы грозит приближением темы «Рабы любви», он замолкал и едва заметно поводил плечами, будто сбрасывая ещё не названное имя Михалкова.
Мы вышли из гостиницы и оказались в празднично кипящем казане азиатской ярмарки изобильной коврами, кинжалами, самоварным золотом и драгоценной медью. Хамдамов мгновенно преобразился, увлекая меня за собой. «Это сюзане, — восхищённо сказал он, указывая на вышитый вручную узбекский ковёр. – Если позволяют деньги, купите, не пожалеете…»
Купил. Мастера из полунищих азиатских республик не заламывали цен.
Сюзане от Хамдамова! И был ещё от него подарок – лист ватмана, перо, тушь, и абрис балерины, сделанный непрерывной линией.
Всё утрачено. Переезды, разводы, эмиграция. Но сюзане вернулось – другое, постаревшее на сто лет, но всё равно хамдамовское. Оно у меня за спиной. И, кажется, отыскался след его рисунка, который и, как ни странно, тоже в Берлине. Вызволять не буду, главное, он жив.
Хамдамов, Параджанов, Герман, Муратова надёжно защищены от плагиата. Им даже подражать невозможно. Силёнок не хватит. И лишь избранным доступно испытать на себе их влияние.
5
Путь в Дамаск
Нынче дикорастущий плагиат по-настоящему цветёт в околонаучной среде, которая захвачена саранчовыми отрядами скоробогатых дебилов, желающих прикупить к своему фальшивому лоску оттенок томного интеллектуализма. Густопсовая сволочь усердно мастырит им дисеры и прочие высеры. Десятки тысяч гектаров древесины перемалывают в бумажные тонны фантасмагорической туфты. Мозгокрады коммуниздят её друг у друга, причем, неумело, а похищенное не могут сколько-нибудь прилично подшаманить, ото всюду лезут ослиные уши брехливого жулья. Начинается пир духа. Пирог с банкетного стола часто идёт на стол поминный, а той превращается в бой, где малограмотные лоерные шестёрки соревнуются в косноязычии, вытявкивая гонорарные грошики пирровых побед.
Монументальный плагиат освоили государственные вожди. Иные из них крадут сюжеты из Пятикнижия Моисеева, десятки лет мороча свои народы по пустыням, прельщая их ханаанскими химерами и оставляя за собой неопрятные кучки своих кувшиноподобных морд, наскоро сварганенных из папье-merde. Другие прилаживают к пустой башке треуголку Наполеона, третьи лохмато дизелят, полагая, что глупейшие кунштюки делают их схожими с Черчиллем. Да мало ли в этом ряду одиозных психов из шестой палаты, где прислуживает им алматинский санитар на букву Б?
И все эти шизокрылые клоуны бездарно тырят из Апокалипсиса, устраивая всепланетный свальной грех à la shandez vsemu.
Кончаю. Страшно перечесть. Но спою для куражу:
«Вот я откинулся, какой базар-вокзал!»
Здравствуй, будущее, где век воли не видать.
Ах, сюзане ты моё, сюзане.
Подвесить бы к твоей цветущей поляне смертельное жало дамасской стали!
Да где его взять.
***
© ZONAkz, 2021г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.