Короткая вспышка активности казахстанской политической оппозиции произошла поздней осенью истекшего года. Раздражение, желчь и гнев посчитавших себя обманутыми и оскорбленными претендентов на мандаты депутатов яркой бенгальской свечой заискрились в алматинском кафетерии «Асыл». Здесь было провозглашено очередное объединение не желающих молчать граждан — Форум демократических сил. Кто желает, вспомнит, что за последние три-четыре года уже случались факты подобного братания. Координационный совет «Республика», Народный фронт Казахстана, Конгресс демократических сил Казахстана, избирательный блок «Республика»… Работа октябрьского собрания «непримиримых» организационными изысками не лучилась. Спешно арендованная общепитовская точка, президиум с числом членов в чертову дюжину, аудитория, внимающая обличительным речам. И успевшие стать неотъемлемой частью любого демократического действа в южной столице почти канонические фигуры — полковник Бектасов и майор Леднев с обязательными, естественно, камкордерами и рекордерами.
Руководящая верхушка ФДС образовалась в точном соответствии с заветами Остапа Ибрагимовича — «Грубиянов нам не надо, мы сами грубияны!». Формальные лидеры и неформальные активисты РНПК, сознавая себя основной (и, конечно же, единственно материальноспособной) составной складывающегося объединения, уверенно воцарились в президиуме, слегка разбавленном «для политической географии» пока терпимыми фигурами вроде Мадела Исмаилова и Ирины Савостиной. И несколько необычно на этом ландшафте смотрелся Петр Своик, в другие часы общественной жизни либо игнорируемый, либо нещадно поносимый многими находившимися здесь «демократами чистой воды». Борейко прав. Среди «своих» Петр Владимирович зачастую «чужоик».
Три часа электризующих атмосферу гневных спичей трансформировались в резолюцию об объединении сил и соединении усилий. Сопредседателями Форума президиум собрания, не колеблясь ни секунды, назначил себя. В полном составе, разумеется. Голосовать не предлагалось. Демократический же курултай — не съезд какого-то «Отана». В Европу к Акежану Магжановичу полетел рапорт-отчет: «В масть легло. До встречи в Орли!». Немного позже пламя единения чистым и ровным светом озарило Набережную Бурбонов. В отеле на бульваре Сен-Мишель, что не всякому французу по карману, десант из виднейших казахстанских инакомыслящих выглядел не бледнее оказывающихся там по случаю функционеров Социнтерна или ВКТ. Пребывавшие при сих обстоятельствах деятели Пятой республики не особенно-то ужасались (метрополия бывшая все же — и не того навидались в Экваториальной или даже Северной Африке!) откровениям гостей. Принимали оглашенную информацию к сведению и обещали всячески содействовать и прочее.
Переполненные иноземными впечатлениями наши радикалы по прибытии на родную землю уверили сограждан в намерении просветить кое в чем еще и обитателей Альбиона и жителей рейнских и дунайских долин. Огонь сердечного содружества непокоренных на днях воссиял над Ковент-Гарденом. Наверное, взметнется и на Принц Альберт- штрассе…
В тот прошлогодний сырой октябрьский день слившиеся в унисон сердца вожаков Форума исторгли приличествующий часу неминуемой опасности призыв «Объединяйтесь, братья!». Мольба и крик, адресованные городу и миру, а проще сказать, низовым или местным структурам тех политических организаций, чьи лидеры и сочинили этот ареопаг, все же повисли в воздухе. В вязких слоях общественной атмосферы, в считанное время устоявшейся после кратковременных электоральных вихрей. Энтузиазм и вдохновение, вспыхнувшие на алматинской улице Абая и разгоревшиеся на мосту Луи Филиппа, обуглились над карагандинским проспектом Бухар-жырау и шымкентской улицей Толе би.
Одолеваемые искушением поразить и просветить наивных валлийцев и саксонцев, партбоссы из числа основателей ФДС не сочли возможным лично посетить какой-нибудь областной центр или иную провинциальную адмтерриториальную единицу. На предмет тривиальной консолидации мало склонной пока к совместному труду местной оппозиции. Ироничная фраза «Регионы просят меня!», безусловно, обронена не из этих уст. Тут только сунься куда-нибудь в глубинку, по их мнению, так и завертит по Отечеству. В миг скатишься до пошлой своикоабильсиитовщины, что в теплых квартирах не сидеть не дает. Чуть что — и давай колесить по жанатасам и кокчетавам. А в Вашингтон кто поедет? В Лондон? В Прагу, наконец? Кодар с Ауэзовым, что ли?
Да что там павлодары да уральски! Об Астане никто не помышляет, кроме коммунистов, разумеется. Это только Жан-Мари из Марселя лишь в Париже стал Ле Пеном. И Франц-Йозеф из Баварии превратился в Штрауса исключительно в Бонне. И биография Блэра, история Гонсалеса, хроники свершений Миттерана, жизнь и карьера Улофа Пальме, похоже, ничего не говорят людям, величающим себя политологами, претендующим на занятие политикой.
Астана, ясное дело, не Вена. Морозы да метели, комары да суховеи. Бытовая неустроенность да грубость нравов и черствость аборигенов, отсутствие диппредставительств и куда более серьезное — никакого присутствия доноров-грантодателей. Иное дело, южная столица. Все десять лет — размеренное дыхание, единый ритм — привычный и нечастый. Тусовки, «прессухи», иногда — заявления. По поводу чего-то. Или без оных. Просто так. «Чтобы помнили». Все сплелось — не оторвать. И форма существования, и способ жизни, и образ поведения.
В своих же газетах публикуют свои же рейтинги. Самими же установленные. Деятели, чьи фамилии половина жителей страны может начертать минимум с двумя ошибками, — в первой «топ-десятке». Те же, чьи имена другая половина сограждан и вовсе не слышала, — во второй.
Банальности не избежать, но растет ведь и плодоносит лишь то, что имеет корни. ФДС при самом развитом воображении нельзя назвать семенем, проросшим из самой толщи народного недовольства, раздражения и горечи. Широко заявленное объединение оппозиции, называющей себя радикальной, — акт процентов на восемьдесят формальный. И достаточно просто объяснимый. Некие столоначальники в госдепе или Форин-офисе дружелюбно процедили что-то вроде: «О’кей, мистер Кажегельдин! Все, что Вы рассказываете, это ужасно и, наверное, правда. Но мы склонны считать это лишь Вашим мнением или точкой зрения Вашей партии республиканцев. Почему же мы не слышим голос остальной оппозиции?». И услышали. И в Вашингтоне, и в Париже. Теперь вот и в Лондоне наши протестующие сограждане возвысили голос в защиту демократии и неотъемлемых прав и свобод. С конца прошлой осени требуют Национального диалога. С середины зимы настаивают на выделении квоты для оппозиционных передач в государственном телерадиоэфире.
И, что примечательно, среди них с фонарем не сыщешь людей наивных и непрактичных, прекраснодушных, другим словом. Все начитанные, образованные. Министры бывшие среди них, профессора, сановники крупные в прежней жизни. Без устали твердя о необходимости Диалога власти и оппозиции, организации «Часа демократии» на госТВ, апеллируя к общественному мнению в стране и за рубежом о важности фундаментальных изменений в Конституции и даже замене ее на новую, они не могут не ощущать тщетность усилий. В смысле достижения конечного результата. Во всяком случае, такими способами. Нет среди них ожидающих санкций западного сообщества для усаживания властей за стол переговоров. Или грезящих о неких зарубежных силах вроде KFOR на Балканах, организующих «живой коридор» для всех желающих устроить перманентную выволочку столпам режима на телеканалах «Хабар» или «Казахстан». И совершенно никто не помышляет о такой картине: суровые миллиардеры из транснацкорпораций холодны как лед в отношениях с правительством. Сначала, дескать, измените Основной Закон, а потом поговорим о нефтяных проектах.
Что же движет большинством этих людей? Что влечет их с неодолимой силой на свет софитов и стрекот камер? Что магнетически несет уже повидавших в общем-то жизнь и мужчин, и женщин на объективы и микрофоны? Можно ли когда-нибудь понять природу превращения нормальной человеческой особи в существо, явно устремляющееся то ли в астрал, то ли в полет валькирий, после роняемой со значением фразы: «Сегодня пресс-конференцию даю!». Варианты: «Статью заделал!», «ОБСЕ иду консультировать!», «Посол имярек приглашает — сил уж нет его просвещать!». Курьеры, курьеры, сорок тысяч их уже…
Не нами замечено, хотя и справедливо: «Общество — агрегат с сообщающимися сосудами». И в этом социуме в любой конкретно-исторический момент во всех, скажем, его флаконах и мензурках, единый уровень. И тогда, к примеру, менты никак не могут быть лучше торгашей, учителя нравственнее прокуроров, врачи гуманнее таможенников. И вассалы добродетельнее сюзеренов. И, конечно же, оппозиция, о которой мы говорим, никак не может существенно возвышаться над многократно проклинаемым ею властным режимом. И это не зловредный Блез Паскаль придумал. И не инородец Ньютон с подозрительным для кого-то именем Исаак. Просто таковы объективные и тождественные друг другу законы природы и общественного развития.
Десятилетие, которое мы проживаем после Беловежской драмы, научило многому. Школа эта большинству из нас, тем, во всяком случае, кто хотел освоиться в новом пространстве, давалась, и сейчас помнится, нелегко. Новый строй, объявленный и демократическим, и либеральным, востребовал себе новых действующих лиц. Как воздух понадобились банкиры и брокеры, биржевики и аудиторы, политтехнологи и стрингеры. Исполнители этих ролей по причине отсутствия потребного материала ковались из подручного и зачастую некондиционного сырья — из бывших жителей растаявшей страны. В оппозиции потребности особой не ощущалось, но все должно быть как в приличных домах, уверяли хором хлынувшие из-за внешних пределов разнообразные наставники и советчики.
Схожесть физических и общественных законов абсолютно проявилась и тут. Пустоты и в природе, и в общественной среде заполняются практически мгновенно. Волонтеры новой общественной формации, не попавшие в тружеников банков и бирж, не случившиеся акционерами или совладельцами, неспособные или равнодушные к медиатехнологиям или еще к чему-то, с опаской вступили на тропу дозволенного инакомыслия. И с удивлением, а потом и с приятцей ощутили, что почва эта, казавшаяся зыбкой полутвердью, способна при соответствующей обработке приносить достаточные для прокормления урожаи. Обличения, проклятия, предание анафеме и иное публичное негодование по адресу властей предержащих — все это служило добрым удобрением и только увеличивало плодоносящую силу этой земли.
Любовь этих людей к народу иногда даже пугала. Обожание страдающего где-то народонаселения порой принимало попросту неприличные размеры. «Народ не простит!», «Сограждане никогда не согласятся!», «Люди это отвергнут!», «Казахстанцы ни за что не примут!» — эти ритуальные заклинания перемежают любой их «скрипт» и любой монолог. Не имеет никакого значения, что возлюбленный ими народ почти никогда и не догадывается об этой невероятной любви неведомых ему защитников. Но во имя этого самого народа его самообъявленные заступники всегда готовы лететь и ехать куда угодно. Хоть в штат Вайоминг, хоть в графство Суррей или на землю Шлезвиг — Гольштейн. Девиз защиты — до последнего гранта!
Но всегда наступает пора, когда, по уверению поэта, уже не читки требуют с актера, а полной гибели всерьез. Вместо турусов и колес. Приходит время гамбургского счета. Количество должно перейти в качество, одно агрегатное состояние трансформироваться в другое. Результат должен быть явлен в виде сухого остатка. И об этом буквально два абзаца.
«Любят ли нас за Пиринеями?» — все допытывался как-то у собутыльников не очень трезвый пассажир электрички Москва-Петушки. Жгучий вопрос той современности остался без ответа. Сегодня же многим из нас доподлинно стало известно, что кастильцы и каталонцы, как, впрочем, и фламандцы с монегасками, и остальные европейцы, предпочитают любить только себя. Девушки же, по определению того же Бендер-Задунайского, предпочитают длинноногих и политически грамотных. Незлобивый наш народ, как и остальное население мира, питает, конечно же, слабость к эрудированным лицам, «политически натыканным», как говорила шпана моего детства. Но для настоящего уважения одного этого маловато будет.
Я решительно далек от утверждения, что оппозиционность всегда тождественна жертвенности. Никто не вправе требовать ни от кого, даже во имя светлого счастья людского, пройти дорогой лишений, моральных страданий, физической боли. Но все же, думаю, чего стоили бы сейчас все слова о верности и любви к народу, о надежде для отчаявшихся, об одной боли с согражданами, если бы в долгой истории человечества они бы не наполнялись простыми и яркими примерами самопожертвования и даже отречения от самой жизни для торжества провозглашенных идеалов. За патетику великодушно прошу извинить…