Ровно 15 лет назад ЦК партии коммунистов утвердил нового управляющего Советским Союзом. Правителем одной шестой части земной тверди с населением больше четверти миллиарда человек стал Михаил Горбачев. Выходец из партноменклатуры Ставрополья семь лет назад начал освоение кремлевских коридоров власти. Седьмой Генеральный секретарь был самым молодым хозяином СССР после Владимира Ленина и Иосифа Сталина. День его абсолютного возвышения прервал череду участившихся прощаний со старцами Политбюро, прямо из кабинетов переходившими на погост у Кремлевской стены. “Черные юмористы” и стихийные антисоветчики не преминули ввести в обиход саркастическую аббревиатуру ППП – “Пятилетка Пышных Похорон”. Новому правителю досталось тяжелое наследство. Вместе с дряблыми московскими вседержителями хирела и огромная страна — от Карпат до Сахалина. Она задыхалась от застоявшейся в легких удушливой общественной атмосферы 80-х годов. Она горела в жару странной войны, спрятанной у юго-восточных пределов державы, в горах и долинах афганского Гиндукуша. Она цепенела от предчувствий надвигавшегося голода и смуты. Горбачев надеялся излечить ее.
В апреле 85-го в Ленинграде, колыбели трех потрясших мир русских революций, Генсек растревожил свой усталый народ заявлением, что в стране давно нет порядка. В Смольном дворце, где шесть десятилетий назад впервые обосновалась коммунистическая власть, был объявлен новый курс – на ускоренное развитие государства и общества. Из уст Михаила Сергеевича выпорхнул термин “перестройка”, ставший самым, пожалуй, популярным словом второй половины ХХ века. Аппаратные столоначальники, единственно уполномоченные толкователи партийного канцеляриата, с привычным автоматизмом отреагировали на свежую руководящую установку. Новый термин текущего момента немедленно был растиражирован на миллионах газетных и журнальных страниц. В волнах телевизионного эфира каждый день тысячекратно всплывало и парило это слово. Над Отечеством неумолчно звучало: “перестройка”, “перестройкой”, “перестройке”. Пятилетие назад над ним гремело другое – “БАМ! БАМ! БАМ!”. Итак, народу и партии было предписано: неукоснительно перестраиваться. Что и как переделать-переиначить в возведенном за прошлые десятилетия сооружении, мало кто понимал. Однако саму идею большого переустройства многие восприняли с энтузиазмом. Вкладывая, правда, в толкование ее зачастую сугубо личный смысл и стараясь приладить с высот навязанное указание к коренным своим интересам, амбициям и карьерным соображениям. И потому в большинстве случаев новый курс воплощался уже не в соответствии с генеральной линией кремлевского руководства (там тоже иным фигурам самим мало что было ясно!), как это происходило при коллективизации, культурной революции, освоении целинных и залежных земель и иных действительно грандиозных преобразованиях. При исполнении верховной воли на этот раз выше других приподнялся неистребимый евразийский житейский принцип “Как бог на душу положит!”.
Любая переделка уже сотворенного предполагает от создателей мужества его критически оценить, искать в уже самостоятельно существующем детище допущенные ошибки, конструкционные просчеты и прочие недоделки, случившиеся в строительной горячке. Нестарые к этим дням производители работ еще полнились нерастраченными силами и были готовы и далее “вязать углы”, “выводить стенки” и к этажу приращивать этаж. Предложение сейчас перестроить то, за что им ранее даровались власть, привилегии, знаки высокого отличия, не могло не ранить. Оно враз обессмысливало их многолетнее прилежание, унижало истории их изнурительных походов по крутым заледенелым маршам иерархической лестницы. Многими это воспринималось и как вменение им крайне несправедливой вины.
Лейтенанты и капитаны партийной армии Хрущева, они хорошо помнили свою тревожную молодость. То бесконечные маневры, то затяжные глубинные рейды, грозящие окружением и пленением, то лобовые удары, то внезапные отходы, похожие на бегство с укрепленных позиций. Их жизнь стала налаживаться только с того дня, когда говорливый и непредсказуемый Никита Сергеевич молча покинул зал последнего для него Пленума.
Младшее партийное офицерство 60-х, вырвавшее у судьбы и Кремля генеральские звезды крайкомовских и обкомовских секретарей, а иные даже маршальские жезлы управителей национальных республик, почти поголовно ощущало раздражение, обиду и горечь. Но эти “святые партийные люди” гордились своей дисциплинированностью. Безоговорочное подчинение всегда было первым среди обстоятельств, возносивших их в кабинеты с мебелью из дуба и телефонами спецсвязи “ВЧ”. И они безропотно несли себя в президиумы и на трибуны, бесстрастно озвучивали дежурные тексты о крайней важности углубления перестройки, изготовленные такими же суховатыми и рациональными, как и их боссы, референтами и инструкторами.
Между тем высоко взмывший над Рейкьявиком и Женевой, ощутивший сладость общения с другом Рональдом и подругой Маргарет, обладатель главного поста в СССР, продолжал азартно погонять страну. И все больше отмечал недовольство партийных преторианцев. Вчерашний инфант чутко улавливал исходящие от них флюиды беспокойства и тревоги. От Щербицкого в Киеве. От Кунаева в Алма-Ате. В Ленинграде от Романова. В Москве от Гришина и Тихонова. И от наместников в провинциях. Ветеранов уже тяготили новые походы.
История старая, как мир. Такими настроениями рано или поздно пропитывались и стратеги Александра Македонского, и генералитет императора Траяна, и израненные маршалы Наполеона. Все они жаждали покоя и отдохновения…
16 декабря 1986 года в Алма-Ате произошла смена руководителя Казахстана. На пленуме местного ЦК московский гость Михаил Соломенцев доложил рекомендацию своих коллег из Политбюро – освободить товарища Кунаева от обязанностей первого секретаря согласно его просьбе. Новым вожаком коммунистов республики предлагалось избрать Геннадия Колбина. О достоинствах Геннадия Васильевича долго не распространялись. Стало известно немногое. Он изрядно потрудился вторым секретарем у грузинских партайгеноссен и малость побывал главой Ульяновского обкома. Зал не стал чиниться — что попросили, то и сделали. Потребовалось на это, кто-то подсчитал потом, всего восемнадцать минут. Существуй книга коммунистических рекордов, это достижение партийной расторопности было бы в ней отмечено не в числе последних.
Столь бесцеремонное назначение кремлевского наместника явилось причиной стихийного бунта казахской молодежи, вспыхнувшего в считанные часы после пленума.
В Алма-Ате и других городах племя младое, но, как видно, совершенно власти незнакомое вышло на улицы и площади. Вопиющая разница между декларациями и делами режима вмиг накалила общественную атмосферу. Крушение иллюзий юной поросли, уверовавшей в свободу и демократию, обещанные мессией перестройки, было в буквальном смысле сокрушительным. Власть, напуганная искренней и яростной верой молодежи в возродившиеся идеалы, отреагировала неадекватно. Пролитая жестокой и необузданной силой кровь в Алма-Ате, а затем в Фергане, Тбилиси, Баку, Вильнюсе, разводил народ и власть все дальше друг от друга.
Геннадий Колбин, новый прокуратор юго-восточной имперской провинции, управлял ею два с половиной года. Он просыпался, по его собственному уверению, в пять часов утра и три часа посвящал конспектированию ленинских трудов и изучению языка туземцев. И ехал на площадь Леонида Брежнева в свой громадный офис, где, не зная усталости, распекал, грозил и разгонял. Перестраивал, одним словом.
Он клялся за одну пятилетку снабдить каждую не имеющую жилья семью сносной квартирой и замостить асфальтом все дороги. И в этом, надо признаться, частично преуспел. Он не слушал возражений, не входил ни в чье положение, не позволял проявить себе ни малейшей слабости. Он не был снисходителен, терпим и толерантен. И с невозмутимостью большого лесного животного раздавил или покалечил не одну номенклатурную судьбу. Грузный республиканский вождь легко передвигался по обширным владениям, поспешая с одного актива на другую конференцию, или семинар, или еще что-то из нескончаемой череды ритуальных инструктажей. И успевал при этом многое, в том числе надзирать за процессом снижения процентного состава казахских ребятишек среди студентов, аборигенов в числе милиционеров и выходцев племенной знати в судейско-прокурорской среде. А также должным образом взыскать с тех, кто потратил на мазар почившего с миром родственника на сотню-другую кирпичей больше.
Казахстанцы не питали теплых чувств к Колбину. И в большинстве своем относились к нему равнодушно или с прохладцей. Этот не испытывающий сомнений человек, аскет и спартанец, безусловно порядочный, с позиций партийной морали, коммунист покинул в назначенный час республику, которая так и не признала его своим. Даже аппаратный люд при расставании с шефом не испытал приличествующих чувств сожаления и грусти.
Последний генсек, продолжавший горячить сограждан, даровал им еще одно чудо – свободные и альтернативные выборы нового союзного парламента. Весной 89-го года все на огромном пространстве от Калининграда до Чукотки пришло в бурное движение. Депутатами высокого форума пожелало стать пугающее число людей. Народного мандата на управление государством возжелали добиться (а кого партия и просто обязала стать депутатом) генералы и поэты, сановники и таксисты. Университетские профессора и директора предприятий, “следаки” из “уголовки” и участковые врачи увлеченно осваивали словечки “электорат”, “платформа”, “избирательная база”, “косвенное право”. Двери, окна и заборы всей страны украсили “самопальные” листовки и плакаты с девизом “Голосуйте за кандидата имярек!”. Вечерами по темным загаженным подъездам бродили, измываясь над жителями, некие субъекты, именовавшие себя агитаторами и командой кандидата Х или Y. На рынках и базарах, в общественном транспорте и даже в подворотнях криминальных “спальных” микрорайонов некоторые претенденты домогались объяснить встречным-поперечным свое понимание механизмов неминуемых общественных переделок. Конечно, не по этому вовсе поводу, но все же заметила Ахматова: “Когда б вы знали, из какого сора растут цветы, не ведая стыда…”. Именно из этой буйной кипени звонких деклараций, обещаний, приятных толпе обличений, клятв и заверений вышли недолгие властители дум и народные кумиры Анатолий Собчак, Гавриил Попов, Сергей Станкевич, Галина Старовойтова, Сергей Шахрай и многие другие. Отсюда началось последнее и окончательное возвышение Ельцина.
25 мая 1989 года в Большом Кремлевском дворце открылся Первый съезд народных депутатов СССР. Две тысячи советских парламентариев приступили к переустройству до сих пор незыблемого государства. Вся страна, внезапно забыв о пустых магазинах, обесценивающихся рублях, вселенской пропаже сигарет и мыла и даже о страданиях бразильской невольницы Изауры, прильнула к экранам. Работа съезда нардепов стала самым увлекательным зрелищем для советских граждан. До этого ни разгром нашей хоккейной дружиной монстров НХЛ, ни гастроли легендарной группы “Бони М”, ни схватка Мохамеда Али с Джорджем Форменом в далекой Киншасе не собирали у телевизоров почти все население страны. И “Правда” с “Известиями” расходились в газетных киосках в считанные минуты. В разгар рабочего дня на улицах и в цехах, вокзалах и причалах люди надолго приникали к карманным радиоприемникам, собирая вокруг таких же любопытствующих.
Все было до сих пор невиданным. Даже назначение министров. Их кандидатуры, способности и недостатки, оказывается, можно и нужно обсуждать. Эти креатуры возможно принимать или отвергать. Вместе с депутатами в Москве на своем народном вече бурлили слесарь Вася и проходчик Ахмет, не сошедшись во взглядах на персону возможного министра коммунального хозяйства или еще какой-то там местной промышленности.
Председателем Комитета народного контроля СССР, по существу, заместителем союзного Предсовмина Горбачев предложил избрать своего казахстанского визави Колбина. Народные депутаты от Казахстана охотно согласились. И аккуратно, не пережимая, осветили коллегам бесспорные, по их словам, достоинства и достижения Геннадия Васильевича на посту руководителя республики. Все прошло пристойно, и новый “главный народный контролер Союза” вскоре переехал на московскую площадь Ногина.
По давно укоренившейся традиции номенклатурных передвижений освободившееся кресло должны были занять либо побывавший Вторым при Колбине Марат Мендыбаев, либо Председатель Совета Министров республики Нурсултан Назарбаев. Но реальный круг претендентов на власть во второй по размерам и пятой по количеству населения республике был шире. Пьянящий ветер перемен у многих растревожил изо всех сил скрываемые ранее амбиции.
Способными на большее считали себя шеф казахстанского КГБ Закаш Камалиденов и успевший поруководить тремя областями Еркин Ауельбеков. Они и тот же Мендыбаев считали себя людьми, имеющими перед Москвой особые заслуги. Поскольку были активными, инициативными проводниками провозглашенной Кремлем линии борьбы с “казахским национализмом” и “пагубным наследием” опального Кунаева. Такая деятельность всегда поддерживалась Колбиным, не сумевшим забыть плакатов в лицо и камней в окна ЦК, которыми его воцарение встретила алматинская молодежь.
Назарбаев же, находившийся под перманентным подозрением вечно опасливых начальников орготдела главного ЦК, был к тому же не совсем приятен и Колбину, заметно проигрывавшему “нацкадру” в эрудиции, знании проблем республики, живости ума и языка. Мобильный, сметливый, располагающий к работе и общению глава казахстанского Совмина часто выглядел на людях антиподом всегда угрюмого, косноязычного, тяжеловесного Первого секретаря. К тому же ниточки симпатии, образовавшиеся после первой встречи молодого генсека и еще более молодого Нурсултана, за эти бурные годы превратились в прочные узы взаимного доверия и уважения. Покровительство Горбачева все эти годы удерживало Колбина от активных попыток склонить некоторых друзей на Старой площади к оргвыводам в отношении Назарбаева. И эта гиря склонила в конце концов чашу кремлевских кадровых весов. 28 июня 89-го года Нурсултан Назарбаев единогласно был избран Первым секретарем.
В самом Казахстане это не вызвало особых эмоций. Многие посчитали решение республиканского пленума делом совершенно естественным. Отчасти потому, что шестилетнее пребывание Назарбаева руководителем Совмина не могло пройти незаметным ни для кого. Что бы в эти годы ни провозглашала партия – накормить страну, обуть-одеть людей, переселить теснящихся в бараках, построить дороги, возвести новые заводы и фабрики, — за все это отвечала Советская власть в лице госпланов, госснабов, министерств, местных советов депутатов. Партийный аппарат зорко надзирал лишь за достижением директивных цифр и объемов, погонял нерадивых и медлительных, наказывал отставших и неспособных и отмечал отличившихся и преодолевших трудности.
Другой причиной спокойного и даже близкого к равнодушию отношения казахстанцев к факту смены руководства была привычная их уверенность в том, что возможные изменения в судьбе страны и их личной жизни страны могут намечаться только в Центре, Кремле. Исчезнувшие с объявлением перестройки крупа и мясо, распределявшиеся по карточкам колбаса и спиртное, повальный дефицит всего и вся, мизерные зарплаты – все это народ никак не связывал с наличием конкретной властной персоны в тогдашней Алма-Ате. Москва – вот на что возлагали свои надежды почти все пятнадцать миллионов наших сограждан.
Доселе нерушимый Союз стали сотрясать удары невиданной силы. Два братских народа, армяне и азербайджанцы, уже сошлись в жестокой схватке за право обладать Нагорным Карабахом, опрометчиво подаренным Сталиным в свое время товарищам из Баку. По Ферганской долине прокатилась волна погромов инородцев. Пока еще советские Латвия, Литва и Эстония заявляли все настойчивее о необходимости пересмотра Союзного договора 1922 года. В переводе с политического языка это означало выход из СССР. Консолидированная акция “Балтийский путь” ошеломила Советскую страну – десятки тысяч жителей трех республик, взявшись за руки на улицах и трассах, требовали государственной независимости. Общественные потрясения сопровождались чрезвычайными происшествиями и техногенными катастрофами. Падали самолеты, взрывались дома, у башкирской железнодорожной станции Аша в газовом облаке, протекшем из проржавевшего трубопровода, в двух поездах сгорели живьем сотни людей. В Воркуте, Донецке и Междуреченске, оставив лавы и забои, на городские площади вышли горняки. Началась первая забастовка шахтеров. Пять суток спустя ее поддержали в Караганде.
Вечером 18 июля рабочие шахты “Кировская”, колонной пройдя по главным улицам областного центра, заняли площадь Советской Конституции. Всю ночь сюда подъезжали автобусы с горняками из городов-спутников. Грохотом касок по брусчатке они вызвали областное начальство и потребовали повышения зарплаты, снабжения продуктами и промтоварами, увольнения всех бездарных, по их мнению, и советских, и шахтерских начальников. Местная власть выглядела испуганной до неприличия. Пытавшихся лепетать о трудностях перестроечной поры обкомовских деятелей митингующие стаскивали с трибуны и выталкивали за линию милицейского оцепления. За всем этим со смешанными чувствами наблюдала вся область — по требованию бастующих местное телевидение и радио вели безостановочную трансляцию событий на площади. К утру следующего дня уже не оказалось чиновников, способных вести переговоры с образованным здесь же на площади руководящим органом забастовки угольного бассейна – областным рабочим комитетом. После обеда, оставив Кокчетав, где проходило совещание работников сельского хозяйства республики, в Караганду прибыл Назарбаев.
Забастовочная вольница, состоявшая из весьма “продвинутых” мужиков, поскольку остальные рассеялись по своим дачам и огородам, была распалена своим неожиданным всевластием над заикающимися обкомовскими секретарями и внезапно услужливыми “полканами” из “ментовки”. И они уже изготовились “ужасно морально замочить” незнакомого им Первого секретаря из яблочного города. Только Горбачева — и никого другого они слушать не собирались. Многие готовы были опрокинуть своей яростью, гневом и обидой этого хоть и республиканского, но все равно неспособного выполнить их требования деятеля.
Шагнувшего к микрофону Назарбаева встретили злыми криками и недобрым свистом. Но этот очередной ответчик, казавшийся горнякам изделием из такого же непропеченного толком партийного теста, что и изгнанные ранее потные и бледные местные чинуши, уже на третьей минуте нервного и рваного диалога остудил кипевшие над площадью страсти. Он просто и спокойно подтвердил, что все их требования справедливы, законны и должны быть удовлетворены. Именно этого никак не могли добиться собравшиеся от чуть ли не впадающих в апоплексию, внезапно обезъязычевших, хотя ранее и говорливых местных тузов. В течение четырех часов первый коммунист республики, лицом к толпе, отвечал на вопросы не только горняков, но и остальных горожан, разрешая некоторые проблемы прямо здесь же. Еще через час облрабочком сел за переговоры со спешно прибывшей из Москвы правительственной комиссией, которые продолжались всю ночь. А утром следующего дня горняки подписали с зампредсовмина СССР Валерием Догужиевым соглашение о возвращении на рабочие места в обмен на выполнение своих требований в короткие сроки. Гарантом выступил Назарбаев. Все пункты этого соглашения позже вошли в знаменитое постановление № 604 правительства СССР, объединившего претензии всех шахтеров страны. Это было единственной победой пролетариата за семьдесят два года советского государства, объявленного державой рабочих и крестьян.
Шахтерские забастовки и после продолжали сотрясать кремлевские стены. Рабочие волнения являлись чуть ли не самой весомой картой, которую желали бросить на политический кон и первые лица власти, и элита второго эшелона, объединившаяся вокруг Бориса Ельцина. Угроза или факт протекающей забастовки являлись для иных мощной отмычкой, вскрывающей анфиладу властных коридоров в Кабинет №1. Верные рабочей солидарности, карагандинские горняки не раз поддерживали забастовки, вспыхивавшие то на “Распадской” в Кемерово, то на “Хальмер-Ю” в Воркуте. Назарбаеву, знавшему по именам карагандинских вожаков, стоило труда или личным приездом, или переговорами по телефону гасить эти вспышки. Даже занятый сотнями других дел, он в периферии политического зрения продолжал держать склонную к стихийному мятежу Караганду. Происходили вещи, взрывавшие партийные каноны. Перед областной партийной конференцией в октябре 89-го Первый секретарь просил шахтерских лидеров поддержать его новую креатуру на главу области. Евгений Башмаков, зампред Совмина, бывший секретарь ЦК и ряда обкомов, был избран вместо не совладавшего с забастовочной стихией Валерия Локотунина именно с согласия Геннадия Озоровского, Павла Шумкина, Юрия Криводанова и других активистов НПГ.
Демократизация продолжала расширяться. На март 90-го объявили выборы в верховные и местные советы союзных республик. История с выборами в главный советский парламент повторилась теперь уже в масштабе 1:15. На 360 мест в новый парламент Казахской ССР заявили себя претендентами около двух тысяч кандидатов. В гонку за мандаты с неизменными партаппаратчиками вступили директора ликеро-водочных заводов и мясокомбинатов, доценты ВУЗов и милицейско-прокурорские чины, деятели культуры, просто физкультуры, спорта, деятельные и уже совсем самодеятельные граждане. Рождались сенсации.
Безродный по всем номенклатурным параметрам, по документам преподаватель истории КПСС в медвузе и по убеждениям антикоммунист Ермухамет Ертысбаев одолел кучу соперников во главе с шефом республиканского партконтроля Борисом Исаевым. Примечательно, что последний ранее командовал Карагандой в качестве руководителя горкома партии. При обсуждении проекта Конституции 93-го года Ертысбаев внесет тридцать демократических поправок в текст Основного Закона.
Академика Журинова, будущего министра образования, обошел один из шахтерских вожаков Мараш Нуртазин, известный до того в определенных кругах как виртуоз популярной карточной игрой “ази”. В августе 91-го все три дня ГКЧП Мараш и Ермухамет будут вместе с Назарбаевым. “Хунту Янаева-Павлова” отвергнут в Казахстане.
Из провинциального городка Абай взлетит Виталий Розе, “премьер теневого кабинета” в 93-м и значительно позже фигурант межгосударственного уголовного розыска.
Впервые хождение во власть совершат актюбинец Марат Оспанов, кокчетавец Виталий Воронов, кустанаец Владимир Чернышов, алматинец Мурат Раев, карагандинец Владимир Роменский, уралец Петр Своик, семипалатинец Александр Княгинин, чимкентец Бахтияр Кадырбеков. Многие из них станут почти знаменитыми.
Их будут пугаться главы местных администраций, их благосклонности станут искать министры правительств Узакбая Караманова и Сергея Терещенко, их дружбы начнут добиваться начальники тогда еще существовавшего партийного ЦК. Они напишут и примут законы, некоторые из которых обгонят и тогдашнюю степень политического развития общества, и экономическую ситуацию в стране. Их принципиальность, компетентность и верность обязательствам будут ставить в пример депутатам последующих затем парламентов.
Великую страну между тем продолжало нести вразнос. Вместе со снижающимся авторитетом Горбачева, Рыжкова и остальных лидеров страны начинал тускнеть и имидж Назарбаева как ответственного руководителя, способного отвести продолжавшиеся рушиться на сограждан Казахстана напасти. Его харизма съеживалась и истончалась. Многорукий Центр прочно держал Казахстан в удушающих объятиях. Номинальный руководитель Казахстана начал борьбу с московским засильем за право быть действительным руководителем. Оставаясь преданным соратником Генсека, вскоре ставшего и Президентом СССР, Назарбаев ввязывается в бои с имперскими канцлерами. Он почти ежедневно атакует их, везде, где можно, требуя экономической свободы и независимости республики. И на Пленумах ЦК (“перестройке мешают патернализм и оставшийся от демократического централизма лишь централизм”), и на сессиях Верховного Совета (“нельзя держать республики на помочах бесконечной опеки”), и на страницах центральных газет (“кто сказал, что национальные интересы компартий входят в противоречие с общепартийными, общечеловеческими интересами?”). Всю страну обошло знаменитое назарбаевское прозвище самых могущественных и закостеневших в экономических догмах союзных ведомств – “банда четырех”. Даже на последнем, 28-м, съезде КПСС, по обязанности отстаивая ленинизм и его основателя, первый партиец Казахстана вплетает подтверждающие свою правоту цитаты из Ильича в речь, как всегда, посвященную одному – достижению хозяйственной и внутренней самостоятельности республики. Он втягивает в свою борьбу министров, “цекашных” секретарей, ученых, хозяев крупных производств и даже простых работяг. И на всесоюзном совещании представителей рабочего класса, крестьянства и ИТР карагандинский шахтер Шлегель требует самостоятельного права угольщиков распоряжаться частью произведенной продукции, а целинный комбайнер Минеев утверждает, что госзаказ не должен составлять сто процентов.
Сражения за освобождение Казахстана от экономических и политических пут уже требуют увеличения объема властных полномочий его первого руководителя. В феврале 90-го года упраздняется пост Председателя Президиума Верховного Совета Казахской ССР, и занимавший его Махти Сагдиев уходит на пенсию. На введенную новую должность Председателя Верховного Совета избран Нурсултан Назарбаев. В апреле в республиканской и местной печати открывается дискуссия: нужен ли Казахстану свой президент? Юристы Малиновский, Акуев, Сартаев, экономисты Алшанов, Алиев и другие обосновывают важность учреждения президента республики. 24 апреля 90-го года первая сессия Верховного Совета избирает Назарбаева президентом. Этим, по существу, открывается история последнего десятилетия Казахстана в двадцатом столетии.
Первую свою поездку в новом качестве он совершил в Караганду. И последней точкой в избирательном турне по республике на выборах уже президента независимого Казахстана в декабре 91-го для него тоже стала Караганда. Тогда кортеж кандидата в президенты просто не мог двигаться по улицам, график встреч и собраний летел в тартарары. И в областном центре, и в Темиртау, и в других местах через каждые двести-триста метров машину с Назарбаевым облепляли люди, которые выражали восторг, поддержку и свое уважение и симпатии. И с этим ничего не могли поделать ни сам кандидат, ни его охрана, ни привлеченная ей в помощь милиция. То же происходило и в других регионах.
Это была удивительная пора единения народа и власти. Когда закончилась долгая эпоха всеобщей общественной немоты, когда сошли со сцены деятели, умевшие изъясняться со страной лишь посредством стершихся от времени тусклых пропагандистских клише, оказалось, что мало кто из политических небожителей способен исторгнуть из себя живое, волнующее людей слово. Слово, ожидаемое в надежде и нетерпении уставшими и отчаявшимися согражданами, было для многих важнее даже хлеба насущного. Человек, решившийся говорить с согражданами прямым и честным языком, уже изначально был обречен на их любовь, поддержку и верность. Трудно разобрать, чего в этом больше – особенностей природного нашего характера или последствий круто обошедшейся с народом суровой истории
XX века.
Назарбаев, провозгласивший в самом начале нового пути идеалом сильной политики не ожесточение и конфронтацию, а согласие и солидарность, ранее многих понял, что только открытость и честность политика способны объединить сограждан вокруг него. Освободив из мест заключения и вернув в аудитории репрессированную за участие в декабрьском бунте молодежь, он первым в стране назвал это событие стихийным ростком в пробуждении национального сознания. Первый секретарь длительное время добивался от Москвы снятия с целого народа позорного клейма “казахский национализм” и одержал победу, которая была оценена по достоинству.
Он снял табу с замалчиваемой многие годы темы страшной трагедии казахского аула в начале 30-х годов. Многим в кремлевском руководстве не понравились его слова о том, что волюнтаристский принцип большевистского продналога в ту лихую годину обрек на гибель миллионы казахов, а поголовная и бездумная коллективизация привела к вынужденному бегству за рубеж полмиллиона казахских шаруа. Заявление о том, что ни мелиорация, ни химизация, ни экономия и бережливость желаемого результата не принесли, и ни одно из 70 постановлений ЦК за тридцать пять лет не было выполнено, стало приговором всей советской аграрной политике. Назарбаев шел дальше, требуя возвратить земле Хозяина, свободного в своем выборе способов производства и распоряжающегося плодами своего труда.
Ежедневно вступая в сражения за суверенитет, право свободно пользоваться своей землей, ее недрами, самостоятельно развивать экономику, противостоя “неограниченному, а порой и противоестественному диктату Центра”, первый Президент Казахстана всегда был последователен и тверд в отстаивании союзного единства. Сильные в экономическом и культурном отношении республики, не устает повторять он, укрепят и весь Союз. Любопытно, что эта убежденность Назарбаева в сохранении и обновлении Союзного государства ни разу не подверглась персональной критике со стороны охочих до ярлыков самых исступленных приверженцев расставания с СССР вроде “руховца” Черновила или “саюдиста” Ландсбергиса…
В Лондоне на Кингс-Уэй, рядом с цитаделью Би-Би-Си – Буш-хаусом, есть маленький левантийский ресторанчик “Ориент”. Прошлым летом несколько казахстанцев коротали в нем вечерок в обществе сейчас опального Кажегельдина. Как это случается, перескакивали в разговорах с одного на другое. Наверное, потому, что некоторые из нас – Воронов, Дуванов, Масанов, да и сам Акежан тоже – “родом из 90-х”, вспомнили и кое-что из той поры. В один момент экс-премьер обронил по поводу тогдашнего Назарбаева: “Помните, как мы были влюблены в этого человека!”. И еще несколько раз из нашего собеседника, которого трудно упрекнуть в сентиментальности или излишней восторженности, эмоционально прорывалось: “Мы же так тогда любили все вокруг – и друзей, и время, и перемены, которых дождались!”. Да, эти недалекие еще годы были для многих из нас временем особого родства. Никогда больше мы не испытали такого чувства сопричастности к истории, творимой на наших глазах, горячего желания перемен. Это были годы больших страстей, удивительных открытий, прекрасных историй и разнообразных происшествий. Аромат особой атмосферы тех лет и сегодня вдруг взволнует нас, повзрослевших, заматеревших и уже искушенных кое в чем. И некоторые из нас, участники тех событий — и сегодняшние сановники, и бывшие “ходоки” во власть, и не ставшие никем, оставшиеся самими собой простые сограждане – поведают в этой ленте о тех днях. И может случиться, что эта небольшая повесть поможет тем, кто отстал в дороге, или устал, или потерялся. Надо оглянуться… январь-март 2000 г.