Часть 1. Вакансия пророка?
После распада СССР в западной политологии стало модным рассматривать процессы демократического развития постсоветских государств в рамках так называемой “транзитологии”. Основной установкой при этом является рассмотрение этих обществ как находящихся в стадии перехода к общепринятым (а на самом деле отождествляемым с Западом) стандартам демократии. При этом успех или неуспех процессов демократического транзита определяется степенью приближения к западному “идеалу” демократии.
Однако, начиная с середины 90-х годов, в среде международных экспертов по этой теме стали возникать оппонирующие такому подходу мнения, связанные с тем, что “транзитология” не дала объяснение того, почему одни авторитарные режимы демократизируются, а другие — нет, почему процессы демократизации столь существенно различаются в разных случаях, почему одни демократии укореняются, а другие – нет”.
“Транзитология”, по их мнению, показала свою несостоятельность по отношению к сложившейся на постсоветском пространстве действительности, “…опыт первого десятилетия посткоммунизма подрывает, или, по крайней мере, не подтверждает основную часть господствующих в сфере анализа демократизации и демократии идей и парадигм…”
Вместе с тем, с конца 90-х годов в западной политологии в адрес некоторых постсоветских “новых демократий”, ранее рассматриваемых в качестве участников единого марша к демократии в рамках “третьей волны демократизации”, стал нарастать вал критических оценок. По отношению к ним стали применяться термины “серая политическая зона” (между авторитаризмом и демократией) и “имитационные режимы”. Подверглась переоценке и общая неолиберальная платформа преобразований социально-политической сферы “новых демократий”, базирующаяся на так называемом “Вашингтонском консенсусе” (термин конца 90-х годов), т.е. предполагающая одобрение главного международного центра силы. На уровне общих оценок соответствия неолиберальной модели интересам развития переходных обществ, все чаще стало отмечаться, что “три “нерушимых” принципа – либерализация, приватизация и бюджетная экономия — на практике не только не работают, но и ведут к разрушительным последствиям, в то время как они мыслились в качестве условия демократического транзита”.
В числе критиков неолиберальной модели есть и непосредственные участники ее осуществления. Например, лауреат Нобелевской премии в области экономики, бывший вице-президент Всемирного банка Дж.Стиглиц: “Право избирать, самовыражаться, обладать собственностью, накапливать и “крутить” деньги, свобода передвижения, слова, собраний, политических тусовок – все это было поставлено выше права на жизнь, на кусок хлеба, гарантированную работу, здоровье и образование детей”.
Эксперты ряда постсоветских государств предпринимают попытки несколько иного осмысления проблем, поднимая вопрос о том, “…можно ли вообще говорить о демократизации в переходных странах, как ключевой цели развития, если глобальное движение в сторону демократического миропорядка отсутствует, а общечеловеческие ценности демократии и социальной справедливости в условиях глобализации все чаще сталкиваются с авторитарно-коммерческими интересами крупных игроков мирового рынка – ведущих государств и транснациональных корпораций?…”
Некоторые из них склонны усматривать в “транзитологии” иной, практический смысл, направленный прежде всего на обеспечение максимальной открытости постсоветских стран для включения их в систему западных экономик как поставщиков сырья, дешевой рабочей силы и рынков сбыта. При этом теории демократического транзита играют служебную роль, как “…интеллектуальная компенсация за крушение идеалов победы мировой социалистической системы, роль “пряника”, который никогда не суждено съесть…”
На уровне социологических рефлексий все громче начинает звучать тезис о том, что в истории нет заданности, “традиционные культуры не только воспроизводят себя, но и производят новые идентичности”, что существуют “множественные современности”.
Экспертное сообщество все более отчетливо ощущает неприемлемость клишированного описания процессов политической модернизации, и “если в 1989-1991 гг. казалось, что направление понятно, то сегодня мы пришли к совершенно другому представлению, что нет единого вектора политического развития современного мира, есть многовариантность этого развития, есть разбегающаяся вселенная политических траекторий современного мирового развития”.
Все чаще на Западе звучат трезвые оценки жизнеспособности других типов общественного устройства и развития, отличных от патентованных образцов демократии, в том числе и “нового авторитаризма” по примеру Китая, стран Юго-Восточной Азии.
“…сегодняшний Китай нельзя отнести к странам с развитой демократией. Но нужно признать, что китайское правительство удовлетворяет основные потребности населения, в частности, в продуктах питания и жилье, и что альтернативный режим, который не делал бы этого, не смог бы так же поддерживать в стране внутренний мир, демократию или соблюдать права человека…”
Отметим, что Китай не пошел по пути импорта иностранных моделей, а продемонстрировал способность выработки собственного способа развития.
На этом противоречивом фоне бушующие в Казахстане столкновения мнений о наличии, степени развития и дальнейших путях развития демократии в стране действительно выступают как наглядное отражение существующих в мире “разбегающихся политических траекторий”.
Похоже, что пророков нет не только в собственном отечестве, но и за его пределами.
(Продолжение следует.)