В первых строках своего письма сообщаю тебе, что я вернусь и не пополню ряды эмиграции. Ряды плотные, и места себе я в них не найду. Основная цель моей поездки – профессиональная: ознакомиться с музейным делом Америки и обменяться опытом. Программа была организована моими коллегами из Музея Естественной истории, Карнеги, Питтсбург (Carnegie, Museum of Natural History). Что я могу тебе сказать об американских музеях?! По-настоящему культурное и национальное достояние. Это без всяких там ухмылок в стиле юмора Задорнова про тупых американцев. Культура страны, которая имеет такие музеи, достойна уважения. И равно как люди, которые вне зависимости от степени их богатства, вкладывают свое кровное, накопленное в денежные фонды музеев для развития науки и прочих искусств. Мои коллеги из Карнеги, пропуская бокал вина, обязательно закатывают глаза к небесам и трепетно произносят: “Спасибо, Эндрю”. Он, Карнеги, на свои “сталелитейные” денежки основал уникальный центр с библиотекой, музеями, мюзик-холлом и фонды оставил, чтобы это дело дальше жило и процветало. Хочется когда-нибудь закатить глаза к небесам и прошептать: “Спасибо, Куат, Володя…. за вклад в наше родимое музейное дело”. Отмечу, что за поездку профессионализм мой возрос от увиденного и услышанного. Надеюсь, он пригодится после возвращения в наши необъятные степи, в которых сокровищ, ждущих своих музеев, надо сказать, еще немерено.
И все-таки о другом желаю тебе поведать. О поисках “птицы-пересмешника” нашей юности. Помнишь роман такой: Харпер Ли “Убить пересмешника”? Популярный в 70-е годы и ставший олицетворением той призрачной свободы, которую мы сами себе нарисовали в пытливых умах и старались ухом поймать у приемника, слушая “Голос Америки”. Птица-пересмешник ничего не требует, ничего не хочет, она только поет, доставляя людям радость и наслаждение. Но всегда находится кто-то, желающий убить птицу. Так и формировались наши знания об Америке в социалистическую эпоху: книгами Воннегута и Апдайка, картинами Уайета, фильмами “Полуночный ковбой” и “Беспечный ездок”. Пряные звуки джаза и нервные струны Хендрикса будоражили музыку наших душ. Знания про “загнивающий” капитализм черпались из печатных трудов Зорина. А еще была книга журналистов Стрельникова и Пескова “Земля за океаном”, этакий партийно-заказной гид в природу и культуру США. Прочитали. Сквозь “железный занавес” дисперсией проникало в наш еще не распавшийся Союз не самое худшее, что было в культуре Америке, если не сказать лучшее. Этот пласт знаний по-прежнему жив в моем, уже ненужном багаже интеллекта, как старые добрые фильмы с Джуди Гарленд и Одри Хепберн. Выпью ли вина из одуванчиков, заряженного солнцем детства? Увижу ли “дом восходящего солнца” своего несостоявшегося по политическим причинам “хипповства”? Словом, второй целью моего путешествия было увидеть своими глазами то американское, что грезилось в те 80-90-е годы. Запретное всегда манит.
Теперь по существу. Проехала три штата за месяц: Техас, Аризона и Пенсильвания. Как у Битлов — Across the Universe. А Нью-Йорк – это целая Вселенная, лес из билдингов. Я не буду касаться политики. К чему? Зачем писать о том, о чем все говорят, осуждают или принимают. Я была гостем. И как страннику мне повезло: на американских дорогах мне встречались хорошие люди, помогавшие мне в разных ситуациях. По нашим степным обычаям, ругать дом, где тебе дали хлеб, — зазорно. А быть гостем — большое преимущество. Видишь, что хотят видеть твои глаза. Слышишь, что хотят слышать твои уши. Любишь так, как желает твое сердце. Вот и читай, принимай или не принимай мое мнение, мое впечатление.
Американцы. Мне интересно рассматривать их лица. Они разные. Особенно в Нью-Йорке. Этническая номенклатура выражается в полиэтнической “симфонии” народа американского. Представлены все континенты, все типы, все цвета кожи и любого оттенка. Отсутствуют, наверное, только австралийские аборигены и пингвины. Есть где антропологу разгуляться в своих научных штудиях. Наших бывших соотечественников узнаешь по выражению лица. Вернее, по мимическому строению лица: иные морщинки, сформированные славянской речью. И пресловутая американская улыбка не совсем получается, особенно у недавно прибывших в столицу мира.
Что касается поведенческой позиции. Одной формулой ничего не выразишь. Этническая “каша” в котле американских наций разная по ингредиентам, соотвественно и этноповедение по специям отличается. Например, к доминиканцам лучше не подходить. Горячие парни. У них лучший ответ — нападение. Город-герой Бронкс (район Нью-Йорка, который заселяют преимущественно выходцы из Латинской Америки) держит пальму первенства в разборках местного значения. Ирландцы — почти в доску наши. Китайцы — они везде китайцы. Чайна-Таун – это миниатюрный Гонконг. Но бюстгальтеры продаются непосредственно на улице, как на китайском рынке в Бишкеке. Стоит памятник Конфуцию от благодарных потомков. А значит, мудрость китайцами движет и в Америке. Итальянцы непременно украсят свой квартал ленточками и гирляндами с обязательной надписью “добро пожаловать в Маленькую Италию”. Гарлем хорош: изящные здания модерна “декорированы” афро-американским темпераментом. Евреи, как и положено, в шляпах, с пейсами и по субботам спешат в синагогу. Арабы любят рядиться в белое, индусы — в цветастое.
А большинство наших (пойми, что слово “наши” емкое, многозначительное) живут в Бруклине. Брайтон Бич – это бруклинский Арбат. Говорят здесь на смеси украинского, русского плюс неизгладимый одесский акцент. Народ праздный, не спеша гуляет. Не сравнить с Манхеттеном, где все бегут, и всё мчится. Шубы здесь популярны в любое время года. Магазины Брайтона – это мечта побежденного социализма с победившими эмигрантами в стране капитализма. Святая, полузабытая надпись “гастроном”. Это не какой-то тебе “минимаркет” или, еще похлеще, “суперминимаркет” нашей торговой сети. В брайтонских магазинах зазывно пахнет квашеной капустой, солеными огурцами и колбасой. К слову, в американских магазинах не пахнет. Там все упаковано. Колбасы, любимой, сотни сортов. На почетном месте колбаса Путинская и салями Обкомовская. И неизменное: “Девоньки, чего желаете?” Очереди в магазинах я видела только на Брайтоне. То ли дефицит продают, то ли это проявление нашей любви к очередям, где можно потрепаться за жизнь.
В южных штатах мексиканцы достойно заняли свою нишу. В них народ отмечает День Независимости Мексики, забыв все бывшие когда-то войны. Мексиканская еда просто огнем горит в желудке. Испанский — второй язык после английского. В Техасе чехи свои танцевальные фестивали устраивают. Пенсильвания – вылитая Германия и Голландия по своей архитектуре. Здесь есть немецкие общины, сохранившие все моральные устои прошлого и консервативность религиозных взглядов. В их домах нет электричества, хлеб печется в домашних печах, сыр делается вручную. Одеты армиши (так зовут их другие американцы) в соломенные шляпы и домотканые одежды. Ни дать, ни взять сибирские Лыковы. Очевидно, что всем находится место в гигантском этническом котле Америки.
Американцы — книга, которую можно читать бесконечно, находя каждый раз нечто новое. Наш общий друг , проживающий уже несколько лет в Америке, Паша Антонов, карагандинец и один из лучших современных российских фотографов, сказал мне: “Американцы – они как маленькие дети. Они по-детски жестоки, эгоистичны, но по-детски же и идеалистичны. Верят в добро”. Ему виднее. Он каждый день с ними в подземке в вагонах трясется, в своем джаз-баре наблюдает и на камеру “шлепает”. По мне, главное отличие американцев от нас в умении наслаждаться жизнью – лайф инжоить, как говорят наши эмигранты. Делают они это радостно, демонстративно и вкусно. Мы все как-то с долей страдания делаем и потом наслаждаемся. То ли “достоевщина” в нашей крови с самого рождения живет, то ли страдания укрепляют душу, чем, собственно говоря, мы и гордимся. Страдать американцы не любят. Боль душевную несут или в церковь или к психотерапевту. Может быть, поэтому особо и чужой боли не принимают и не понимают. А помнишь, как нас учили в школе, что чужого горя не бывает. Впрочем, мы об этом стали забывать. И еще одно замечание: американцы по-иному говорят “не могу”. Лозунг таков: “если думаешь об этом – делай это, даже когда не можешь”. Мы же или в кайф надумаем чего делать, или думаем, но не всегда делаем, или через “не могу” тужимся, а потом и вовсе ленью обрастаем.
Американская мечта. Что такое “американская мечта”? С этим вопросом я приставала к нашим эмигрантам. У самих американцев, так скажем, они старые эмигранты, она уже исполнилась или на подходе. Наши же за ней и к ней приехали. Занимает меня эта идея. Да и энергетика у нее мощная. Это правда. Кто был никем, тот станет всем. Была бы работа. И наши двигаются семимильными шагами к этой мечте, при этом обедая окрошкой и колбасой “московской”. Один мой знакомый, надо сказать, уникальный человек, уже 22 года живет в США. Он сохранил большую любовь к советской литературе и любимым книгам своего детства. Родился в Львове, жил в Таджикистане и лучшим лакомством по-прежнему считает чебуреки и самсу. Он объяснил мне, что “американская мечта” — явление, прежде всего, материальное. В Союзе мы строили иную мечту – идейно богатое духовное общество, материальность которого не принималась в расчет. Американская мечта всегда конкретна. Вот она. Можно прикоснуться, помацать руками, восторгаться и любоваться. Хороша мечта. Но не моя. Так что, я вернусь к своим несбыточным мечтам. А всем своим друзьям желаю, чтобы их, американская, сбылась. Я потом приеду в гости и подивлюсь. Кстати, знаешь, кто наиболее четко воплотил образ американской мечты? Мерилин Монро. Словом, мечта, она американская. А вот судьба, как известно, — русская. Ведь не скажешь — американская судьба. Вот такая дефиниция.
Сакрализация. О том, что меня поразило. Но не в сердце, а что называется, затронуло душу. Не шопинг, он, как известно, затрагивает карман. Все на распродажу. Народная американская забава – шопинг, прошла мимо меня. Удалось увидеть сакральные точки Америки, ставшие местами поклонений. На мой взгляд, американцы переживают три трагедии как общественно-национальное потрясение: убийство Кеннеди, гибель космического корабля и 11 сентября. Трагедии по своей сути разные, но заставившие всеобщую душу американского народа страдать и плакать. Сакрализация этих трагедий человеческими чувствами естественна и понятна.
Даллас. Dealey Plaza. Место гибели Джона Кеннеди. Здание, из окна которого и был сделан роковой выстрел. Теперь это Музей Шестого этажа. The Sixth Floor Museum. Я не видела музея, подобному этому. В нем ты не посетитель. Ты свидетель этого мгновения, этого выстрела. Уходишь из музея и понимаешь ту любовь, которую до сих пор питают американцы к этому неординарному политику.
Площадь на месте гибели Всемирного Торгового Центра. Печально и жертвенно. Металлический Крест на месте зданий Близнецов — братская могила. Сюда приходят много людей. Пусть Бог хранит Америку. Как ни странно для Нью-Йорка, здесь нет назойливого шума. Это уже новое место поклонения, и оно навсегда.
К своему сакральному месту я прошла по 70-й стрит и попала в Центральный Парк, “зеленые” легкие НЙ. Место сакральное, но, наверное, не для всех, а для тех, для которых мушкетерская четверка Битлз явилась “властителем дум”. Место гибели Джо Леннона. “Я себя под Ленноном чищу, чтобы плыть в рок-революцию дальше” — шутка из роковых сборищ. Круг Imagine, за ним начинается “земляничная поляна” — strawberry fields forever. Мало, кто из моих американских друзей знает, что так назывался сумасшедший дом в Англии 19 века, впрочем, как и не знают, что сюжет знаменитого “Дурака на холме” (The Fool on the Hill) взят из буддийской Дхаммапады. В нашей ментальности — знать обо всем понемногу. В их – строгая специализация, Т-образная. Вот под эти мысли прошло свидание c призраками юности. Леннон – классик. All we are saying is give peace a chance. Дайте миру шанс. И сегодня опять в Америке желтые банты на столбах вдоль дороги, как во время вьетнамской войны. Это означает, что здесь ждут возвращения солдата с Ирака. И таких бантов я видела много. Леннон – провидец. Поэтому и ушел так рано.
Природа. Немного про чудеса природы. Посчастливилось взглянуть в пенящуюся морду Ниагарского водопада. Путешествие в водный туман. Могут они, американцы, из природного объекта сделать хороший туристический объект. Хотя, на мой взгляд, лучше, чтобы природа полностью не охватывалась массовым туристическим психозом. В Аризоне ландшафты еще остаются дикими. Это Arizona Dream. Как ни странно, фильма Кустурицы в Аризоне никто не смотрел. У меня сложилось впечатление, что американское кино любого качества — стильное, культовое, мусорное — смотрим и потребляем, в основном, мы и чуть-чуть Европа. Земля аризонская показалось мне знакомой не только по фильмам про индейцев. Ландшафт напомнил мне пустынное и полупустынное пространство Казахстана. Только без кактусов. В Аризоне сосуществуют три климатические зоны: пустыня, степь и лес. И по центру пустыни – гора со снежной вершиной. Вот почему мне показался родным этот штат. Гранд Каньон – это каньон Чарын. Седона – горы Кента или Борового. Сосновые леса — Аманкарагай на кустанайщине. Только американцы бережнее хранят свои памятники природы.
Индейцы. Говорить об Америке значит обязательно упомянуть об индейцах. Поразительно, но индейцы навахо и апачи по своим лицам похожи на наших найманов и аргынов. Воистину, что тысячи лет назад с евразийского материка на американский континент переселились палеоазиатские племена, явившись праосновой как для тех, так и для других. Забудь про фильмы с участием Гойко Митича, основной источник наших детских знаний о борьбе индейцев за свою свободу. Индейцы давно не сражаются. Томагавки “зарыты” в музейные витрины. Праздничные уборы надеваются по большим праздникам, на ритуальные тусовки.
Конфликт между культурой и цивилизацией (ибо это разные вещи), приведший к исчезновению многих ценностей культуры индейских племен, в 21 веке перерастает в реанимацию и реставрацию утраченного. Пусть даже в остаточном явлении. Цивилизаторская, эмигрантская Америка говорит “прости” коренным жителям континента. Музеи, книги, музыкальные диски, реконструкция ритуалов, бесплатные школы, ремесленные товарищества и многое другое способствует сохранению “индейского”. В книжных магазинах обилие этнографической, художественной, научной литературы про индейцев. В музеях часами можно стоять и слушать рассказы старого вождя. Безусловно, в прошлом осталась Неистовая Лошадь. Профиль гордого вождя племени сиу вечно живет на барельефе скалы в Южной Дакоте. Да и Сидящий Буйвол смотрит только с портретов в музее. Индейцы уже не воины и не охотники. Они также подвержены американской болезни – ожирению. По сути, разрушение культуры в резервациях и подмена природного духа отрицательно сказывается на индейской ментальности. Но современная Америка осознает, что исчезновение культуры индейцев — это культурная катастрофа. И один из выходов — искусственная реставрация традиций. Плохо это или хорошо – не знаю. Исторический процесс не знает таких эпитетов. В Америке восстановление культуры индейцев приняло большой размах. Кстати, ни одни археологические раскопки не проводятся без разрешения вождей местных племен. Покой духов предков тщательно охраняется. А сами индейцы говорят, что их культура живет только вместе с их живущими вещами.
Резюме. Познание человеческого поведения – процесс бесконечный. Можно еще много чего тебе написать: про пищу и одежду, про секс (у американцев с ним, как ни странно, тоже проблема – нет времени, бизнес, он, как известно, не только душу сушит, но и тело); про вечеринки, где тостов никто не произносит… И про ожирение как о национальной особенности. Сами американцы говорят, что они едят когда горюют и когда радуются. Еда — источник снятия стресса и источник радости. Непонятно, какая же разница между этими состояниями? Всех хватает: и худых и толстых.
Не получилось изучить инженерное творчество города НЙ в виде мостов. Хватило времени только до Бруклинского моста доползти. Строки Маяковского в голове хорошо засели. Так что кружево мостов осталось вне досягаемости. И статую Свободы я не видела. Проездом, с моста Костюшко (вот куда имена мятежных поляков добрались) она открылась мне маленькой зеленой точкой, плывущей в океане. Нью-Йорк — огромный город. Точный образ схватил классик эмигрантской песни Токарев “небоскребы, небоскребы, а я маленький такой”, Манхеттен по расположению своих улиц (стриты и авеню) — наша Алматы. Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы. В такой манере строились все кварталы городов греческих колоний Северного Причерноморья. А метро все-таки самое лучшее в Москве. Факт неоспоримый. В НЙ подземке я часто плутала и приходилось спрашивать дорогу у американцев. И у многих первая фраза звучала примерно так: “Не беспокойтесь, вы в Америке. Мы вам поможем”. И помогали, просила сотовый телефон, чтобы позвонить, – давали. Наверное, вид все-таки у меня диковатый был. Теперь я своим здешним американским друзьям говорю: “Не беспокойтесь, вы в Казахстане”. Вот так начинается диалоги культур – с малого, с деталей.
Заканчиваю, “страшно перечесть”. Ты спросишь про вино из одуванчиков, про птицу — пересмешника. Вина я не испробовала. Его вкус уже никто не помнит. Моя подруга классно делает его в Караганде. С ней и выпью. Пение пересмешника услышала. Трогательный и веселый голос. И бульвар, названный в честь птицы-пересмешника, нашла в Далласе. Когда-то давно в книге “Убить пересмешника” я прочла, что мужество — это когда ты проиграл, но все равно ты идешь вперед, выигрываешь редко, но ты выигрываешь. Это в характере американцев – делать. Если ты думаешь об этом – делай.
Мальчик, мой юный друг Мишка, почти герой из рассказов Бредбери, бегает и придумывает мир, играет в волчок и пускает бумажные самолетики на зеленую поляну сада в Нью Джерси. И объясняет мне, что значит быть smart – умным. На сленге школьников, это когда из одного доллара ты можешь сделать два. Это и есть smart. Вот этого я точно не смогу, даже если буду думать об этом. В лучшем случае, я разрежу доллар на две части. Я не smart в этом смысле слова. Я лучше куплю за доллар шапку, перевернув ее, надену на голову и пойду в Центральный Парк смотреть, как плавают утки в пруду, и останусь “ловцом во ржи” Сэлинджера. Придуманная мною “американская” юность осталась во мне. Вот почему я обязательно вернусь к себе домой. Где небоскребы не поют своих песен, где бизнес только начал грудью пробивать ясную дорогу себе. Вообрази, где пока можно прийти к другу потрепаться на кухню без заранее объявленного расписания. Let it be. Я вернусь, потому что каждый год, собрав детей в археологическую экспедицию, я еду с ними в другое пространство, в другое время, чтобы мир для них обернулся лучшей своей стороной. Как говорил Холден своей сестренке Фиби: “Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей и кругом – ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю обрыва, над пропастью, понимаешь? И мое дело – ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверное, я дурак ”. Стоило съездить в Америку, чтобы окончательно понять себя. Понимаешь?!