Мне повезло чуть больше других: «Собачье сердце» я прочитал задолго до «перестройки». Виктор Владимирович Бадиков дал – на одну ночь – книжку в мягком переплёте и ветхой обложке. Она была вылинявшего горчичного цвета с названием ДЯВОЛИАДА и содержала три текста. Ниже значилось место и время: Берлин, 1928. Если память не подводит.
Книжку проглотил за два часа. Ночь была впереди. Достал пишущую машинку «Москва» и принялся перепечатывать «Роковые яйца». Эта штука произвела на меня ошеломляющее впечатление. Печатал медленно, неумело, поэтому до рассвета успел скопировать лишь одну главу. Она называлась «Куррикулюм витэ профессора Персикова».
Повесть о Шарикове поразила немыслимым сочетанием лютой ненависти и таланта — обычно эти стихии скверно уживаются под одной крышей. Мне показалось, что «Собачье сердце» есть фельетон, разящий наповал саму идею Советской власти, которая, решительно отменив сословия, терпеливо ожидала появления «нового человека». Кстати, это словосочетание входило в триединую задачу Программы КПСС. Но идеологи тех лет были всё же не слишком образованы, поскольку «homo novus» ещё в Древнем Риме считался всего лишь выскочкой, парвеню, ничтожеством.
Булгаков был врач. И он уложил на секционный стол не идеологическое представление, а бродячее четвероногое животное. И бесцеремонным хирургическим вмешательством превратил Шарика в Шарикова. Эта карта была козырная, хотя и тонко краплёная, потому что вела в бесконечный тупик: чёрного кобеля не отмоешь добела, а з хама нэ зробышь пана. То есть бывают люди, из которых получаются исключительно прекрасные люди. А остальные кто? А кошкодавы в кожаных пальто. Такая, как ни крути, теорийка — кастовая вполне.
С ощущением этого противоречия дожил я до экранизации Бортко. И если бы не Толоконников, оно бы осталось и по сей день.
Кстати, Владимир Бортко нашел исполнителя главной роли при невольном пособничестве мастера казахстанской документалистики Гонопольского. Игорь Марксович в те далёкие времена, когда Горбачёв усердно загонял Зелёного змия в Красную книгу, маялся неразрешимой задачей: как бы сделать, в общем, пропагандистское кино, но не потерять лица, оставаясь в рамках профессии и приличий. И он изобретательно снял его в интерьерах реальной психиатрической клиники, практически скрытой камерой, но на роль центрального персонажа пригласил артиста Толоконникова, который, скажем так, недурно разбирался в питейном деле. Врачи об этом подвохе не знали! Фильм получился, его и сегодня можно посмотреть.
Тогда было принято сдавать картины союзного экрана в Госкино СССР. И в зал забрёл ассистент режиссёра, который занимался подбором актёров для «Собачьего сердца». После кинопроб Толоконников был немедленно утверждён. Ещё бы!
Иные склонны преуменьшать значение этого события в жизни артиста, противопоставляя ему остальные работы. Это, на мой взгляд, трогательная, но лишняя забота. Как бы ни относился сам Толоконников к Шарикову, эта роль всё равно будет самой яркой, самой крупной в его фильмографии. «Собачье сердце» — редчайший случай, когда экранизация вышла за рамки литературного источника, выросла из текста и приобрела иное художественное качество. Это бесспорная заслуга постановщика и блистательных актёров, занятых в фильме, но своему колоссальному успеху картина обязана Владимиру Алексеевичу Толоконникову, уход которого оплакивает сегодня и Казахстан, и Россия, да и весь бывший Советский Союз.
И дело вовсе не в своеобразной внешности актёра, не в его исполнительской технике, не в его очевидном комическом даре — хотя всё это крайне важно. Просто всмотритесь в глаза Шарикова на крупных планах, даже когда он свински пьян или распевает свои похабные частушки под балалайку, и вы увидите в них стылую тоску несчастного существа, которое силится понять тайну своего предназначения: кто я? Зачем я? Увидите эту чудовищную бессмыслицу муторной, мутной собачьей жизни, в которой родишься псом – ошпарят насмерть кипятком, родишься Климом Чугункиным – прирежут в трактире. Сползёшь с операционного стола новообращённым Шариковым – зашпыняют преображенские, борментали, да и швондеры впридачу. Эх, говори, Москва, разговаривай Расея! Вот она, надрывная, беспросветная богооставленность, горький привкус которой у всех у нас на губах. Как там, у раннего Маяковского? «Все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь".
Все мы немножко Шариковы, вот в чём дело.
Этого нет у Булгакова. Не знаю, вкладывал ли такой смысл в картину режиссёр Бортко. Но Толоконников нам этот смысл явил. Вольно или невольно – не суть важно. И это редчайшая удача для артиста. Это счастье.
Я с Толоконниковым был знаком шапочно. Поэтому, собираясь делать этот текст, опросил всех, кто был с ним накоротке. Услышал в ответ много интересного. Но здесь приведу рассказ Салимы Дуйсековой. Вот он.
«Летом 90-го года было дело. Я тогда в Таразе жила. Была у меня соседка по площадке. Тусовщица и фестивальщица Галка Сорокина. Дружила со всей богемой. Сейчас живёт в Испании и тоже, наверное, так же отчаянно тусуется. У меня телефон был, а у Галки не было. Сейчас это даже странно звучит – нет телефона. И вот днём заходит Галка и говорит:
— У меня вечером гости будут, артисты из Алма-Аты. Они тут на гастролях. И одному из них надо будет позвонить в Алма-Ату. Это удобно, если я его к тебе приведу?
— Да не вопрос! Звоните, куда надо. Ночью мои болельщики чемпионат болеть будут. Так что никого вы не потревожите. Дверь запирать не буду, в прихожей свет оставлю. Заходите и звоните.
Ночью сидим, смотрим чемпионат. Ну, как «смотрим». Моя задача следить, чтобы домашние не разбили телевизор в порыве азарта и просить не так громко орать «Го-о-о-ол!». Свет в прихожей включила, дверь в залу приоткрыла. Болельщики мои благополучно уснули. Сижу в кресле, читаю Булгакова. «Собачье сердце». Разрази меня гром, если вру! Читаю, а перед взором Евстигнеев, Плотников, Толоконников. Читаю и помираю от смеха!
Осторожно постучали. Дверь приоткрылась. И вошёл… Шариков. Полиграф Полиграфович. Подслеповато вгляделся в проём двери, негромко поздоровался, сел на пуфик в прихожей и поднял трубку. Едва слышно поговорил.
Положил трубку, слегка поклонился в проём, не видя меня, и тихо вышел».
На мой взгляд, это лучшее куррикулюм витэ артиста Толоконникова. Тихо вошёл, сказал свой текст, поклонился и вышел.
А овации гремят до сих пор.
Вечная память.
***
© ZONAkz, 2017г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.