1
Когда я получал удостоверение личности (аусвайс), спросил у чиновника: и что, я теперь берлинец? Там был намёк на историю — Джон Фитцджеральд Кеннеди, выступая когда-то у свежевыложенной Стены, произнёс по-немецки: Ich bin ein Berliner! Это было крепко сказано, однако президент не знал, что «берлинер» это ещё и обожаемый горожанами нестерпимо сладкий пончик с повидлом. Похоже, чиновник тоже не уловил юмора и строго ответил: Найн! Вы теперь – шпандауэр! Яволь, покорно согласился я.
Шпандау, где я жительствую, стал частью Берлина ровно 100 лет назад. Он старше столицы, у него своя история, выползающая из раннего Средневековья. Всемирно знаменитым он стал из-за тюряги, где мотали сроки нюренбергские сидельцы; самый матёрый из них, Гесс, дожил до горбачёвской эпохи и удавился в 93 года. Тюрягу срыли с лица земли. Пепел злосчастного Гесса развеяли по ветру.
Шпандауэры сдержанно презирают берлинцев, те платят им той же монетой и относятся к ним несколько иронически. Трогательный снобизм соседствующих местечек.
У Берлина, как у любой столицы, есть товарный знак. Их даже несколько. Однако ни один из них не содержит того, что римляне называли Genius loci, то есть духа места.
Скажу больше – Берлина как такового вообще нет. Есть гигантский сплав из 12 округов (Bezirk) и 96 районов (Ortsteil). Между ними нет ни малейшего сходства. Нырнуть в метро, пролететь несколько перегонов, выбраться на поверхность совершенно иного пейзажа и одуреть: что за станция такая? И таких «внутренних Берлинов» больше ста.
Названия некоторых из них интригуют русское ухо: Каров, Панков, Гатов, Буков, Рудов. Да ведь и древнее название этой земли – Пруссия — созвучно самоназванию России. Впрочем, историческая наука эту версию не жалует. Но из реестров, составленных тевтонами, захватившими эти края в 13 веке, славянизмы упрямо лезут: Скаловия (край скал), Надровия (надо рвом), Любава (без комментариев), Сасновия (страна сосен). То есть здесь столетиями смешивались потоки балтийской, славянской и германской крови. И кровь в этом случае, увы, не только метафора.
2
Есть среди этих поглощённых, но недопереваренных местечек — Марцан.
Звучное имя, тускло мерцающее дамасской сталью бандитской навахи. Во всяком городе найдётся смрадный угол, куда лучше не соваться. Такой кислой славой обладает самый восточный край Восточного Берлина. Я лишь на фотографиях видел этот до неба многоэтажный спальный человейник. Эпический поскрёбыш хонекеровского социализма во всём великолепии. Говорят, там встречаются чадящие мангалы, а конкретные пацаны сидят на кортах, дуют косячок и плюют в центр круга. Пивные бутылки они открывают глазом (п-с-с), а банки откупоривают, будто кольцо гранаты рвут – чпок!
Это самая русская часть нынешнего Берлина. Ханаанская земля поздних переселенцев, где рыдают аккорды «Владимирского централа».
Но это всё байки. Побывать там не было случая. И вот он представился.
Мы поехали туда с Вальтером Гауксом.
Я познакомился с ним у художника Мекебаева, в его краснокирпичной мастерской, где располагалась когда-то французская казарма. Пили чай по-казахски, со сливками.
Вальтер балхашский немец, небо его детства застилали хвосты медеплавильных печей. Ему сорок с небольшим, у него открытое и честное лицо лютеранского пастора, но он общественный деятель. В Германии давно. Состоит в CDU. В его профиле Фб есть фото с Ангелой Меркель. Живёт в Марцане.
Вальтер в разговоре то и дело упоминал депутата Берлинского Сената, имя которого (Vorname) никак не могло принадлежать немцу: Марио. А его фамилия (Nachname) ясности не прибавляло – Чая…
Меня это заинтриговало, и я предложил сделать с ним интервью. Вальтер договорился, и мы поехали.
3
Прибыли минута в минуту, по-немецки, но Марио был занят другим терми́ном, пришлось ждать. Терми́н — святое слово германской жизни, на нём всё держится. Это строго обусловленное и непременное к соблюдению время деловой встречи – от визита к стоматологу до приёма у Фрау Канцлерин.
Я вышел подымить и оглядеться.
Но никакого Марцана не было. Мы не доехали до него. Обычное предместье, какие мастерски описывал Владимир Набоков, берлинец со стажем. Здание могло быть и поликлиникой, и детским садом, но окна верхнего этажа безжизненно чернели, а над входом в бюро висели антрацитные литеры: CDU. Вальтер через стеклянную дверь приглашающе махнул рукой.
Марио оказался высоким, стройным, щегольски приталенным, как сейчас выглядят уважающие себя деловые мужчины. Нам принесли кофе и обезжиренное молоко.
Я рискнул взять интервью на немецком. Второй раз в жизни. Первым был Африк Симон, который «Hananana». Он живёт в Берлине с белорусской женой.
Получилось мило, но немецкий у нас с ними был одинаково варварский, что не помешало ему выглядеть адски обаятельным. Он даже показал мне свой знаменитый финт коленями. Это было лет семь назад.
Но сегодня передо мной сидел действующий политик, депутат Сената, и я слегка заробел. Но спросил про имя. Он привычно улыбнулся.
— Нельзя сказать, что в Германии на каждом шагу встречаются мужчины по имени Марио, но всё же я не один. Так называют мальчиков в католических семьях. Марио, Себастиан, Лукас…
— Вы католик?
— О, да. Мои родители были почему-то уверены, что родится девочка. И придумали классическое имя – Мария. Но в 1974 году родился я. И стал Марио.
— Вас дразнили в школе?
— Нет, моё имя никого не шокировало. Вот фамилия – Чая – вызывало вопросы. Оно, кстати, очень распространено в Польше. А корни моей семьи оттуда. Из Силезии.
«Вот оно что, — подумал я. – Силезия. Тоже, кстати, славянский топоним. От «слизи». Болотистые места. Там столетиями жили бок о бок славяне и германцы. Сложно жили, мягко говоря. Представляю, какого лиха хлебнули его родственники в сорок пятом, когда после победы поляки выдворили оттуда немецкое население самым жестоким образом…».
— Говорите по-польски? – на всякий случай спросил я.
— Нет, к сожалению. Но фамилия Чая встречается и в Германии. Её носил один очень известный политик. Федеральный министр.
— Ваш родственник?
— О, нет. Однофамилец.
— Вы родились в Восточном Берлине и в школу пошли в самое «хонекеровское» время. Синий галстук довелось носить?
— Нет. Я не был ни юнгпионером, ни тельмановцем. Это было недопустимо для католика. И я не собирался вступать в FDJ.
— Ваш комсомол так назывался, помню. И что, не было проблем?
— Особых проблем не было, но я отчётливо сознавал, что дорога к высшему образованию для меня наглухо закрыта. Я строил планы, хотел даже стать водителем. Потом решил выучиться на католического пастора. Поэтому на девочек даже не смотрел (общий смех). Но внезапно рухнула Стена и этим избавила меня от мучительных поисков. Всё стало возможным.
— Вы предчувствовали, что Стена рухнет? Это носилось в воздухе того времени?
— О, нет. Никто ничего не предчувствовал. Когда закрыли последнюю возможность попасть на Запад через Венгрию, мой отец сказал: «Ну, всё. Теперь они нас замуруют насмерть». Но мать ему возражала, она была убеждена, что у них это не выйдет.
— Она оказалась провидицей…
— Да. Прошло немного времени, и мы с отцом оказались на Александерплатц, где был колоссальный митинг. Мы туда кое-как добрались на метро, а наш «Трабант» спрятали на глухой улочке. Отец боялся, что он пострадает. А через неделю Стена обвалилась…
— Вы это видели своими глазами?
— Нет, я в ту ночь спал. Был четверг, а мне нужно было утром в школу. Но 10 ноября от Трептов-парка я уехал в Нойкёльн. И это был Запад. Уму непостижимо. Никто не верил своим глазам. Все были просто ошарашены. Даже Гельмут Коль, который был в Варшаве, прервал визит и срочно вернулся.
— Можно ли сказать, что 9 ноября 1989 года это день вашего рождения как политика?
— Ну, пожалуй. Но я не сразу это осознал. Вокруг бурлила и клокотала политическая жизнь, возникла масса партий, движений, течений. В этом нужно было разобраться. Через четыре года мне исполнилось 18, и я определился: CDU. И в этом была своя логика. Понимаете, протестанты как-то легче встроились в социализм, а католики сопротивлялись. Они не разделяли ценностей ГДР. Не хотели иметь с этим строем ничего общего.
— Выходит, между восточными и западными немцами есть серьёзные ментальные различия?
— Полагаю, да, есть. Но они преодолимы. Я начинал карьеру в Восточном Берлине, отвоёвывал избирателей для CDU. Мне говорили, ты сумасшедший? Посмотри на цветную карту, весь этот район красный! То есть это была зона влияния социал-демократов. Но я на своём участке победил, и в этом красном поле появилась чёрная точка христианских демократов. Примчались репортёры Frankfurter Allgemeine Zeitung, чтобы удостовериться. Это была почти сенсация, какой-то особенный феномен! Так я пришёл в политику. Вообще, тема политического дня моего рождения кажется мне интересной. Такого вопроса мне ещё никто не задавал. Надо подумать.
— Согласны ли вы, что до сих пор народ Германии разделён на восточных и западных немцев?
— Да, это так. Понимаете, есть понятие «ностальгия», смысл его ясен. Но в Германии это слово переделали, и оно звучит так: «остальгия». От слова Ost, то есть восток. В этом понятии много смыслов, в том числе и сентиментальных. Людям всегда кажется, что небо их молодости было гораздо более голубым, а девичьи губы первой любви слаще. Но дело не только в этом. На восточных немцев обрушилось болезненное испытание. Я знаю, что говорю. Экономика ГДР обрушилась, в одночасье стали не нужны эти смешные «Трабанты», одежда, мебель, посуда, предметы быта, электроника. Всё это пользовалось спросом в странах «народной демократии», но они тоже прекратили существование, а товары Западной Германии были гораздо выше качеством. Мой дядя был специалистом по швейным машинам, но в наступившее время он оказался не у дел, потому что западногерманские фабрики производили продукцию с помощью роботов. Моя мама была медицинская сестра высокой квалификации, но это пришлось подтверждать специальными тестами. Похожие проблемы были и у моего отца, электрика. Миллионы людей – столяры, плотники, строители, врачи, учителя – считали себя состоявшимися профессионалами, но им пришлось это доказывать. Не всем это удалось. Как следствие – депрессия, разочарование, безработица. Это долгая и трудная дорога, и она ещё не пройдена.
— Что вы можете сказать о русских немцах, обитателях Марцана. Не находите, что сочетание «русские немцы» звучит как-то забавно?
— А я не признаю этого сочетания. Я предпочитаю говорить – немцы из России. Или из Казахстана. Из Украины. В данном случае это не важно. Главное – упор на слове немцы. Не говорят же – «польские немцы». Или «чешские немцы». И я не могу сказать о себе, что я «силезский немец». Что же касается поздних переселенцев из бывшего Советского Союза, то их трудности вдвое превосходят проблемы населения бывшей ГДР. Они ведь приехали из совершенно другой страны, где получили образование на русском языке, привезли с собой советские обычаи и привычки. Но люди, живущие на территории бывшей Восточной Германии, встретили их с бóльшим пониманием, чем западные немцы. У нас ведь стояли советские солдаты. Мы праздновали советские праздники. Каждый школьник имел «друга по переписке» из СССР.
— Дружба – Freundschaft?
— Да! Но бóльшую часть поздних переселенцев отправляли в Западную Германию. В Штутгарт, в Дюссельдорф. А кому повезло, в Западный Берлин. В Шпандау, к примеру (общий смех).
«Это он меня как бы приколол. Знает, где я жительствую. Говорил же, между Берлином и Шпандау особые отношения. Ладно, отыграюсь как-нибудь».
Марио продолжил:
— Но те, кого распределили в бывший Восточный Берлин, попали в Марцан. Это была крупнейшая новостройка социализма, колоссальные многоэтажки с хорошими квартирами, между прочим. Но их прежние обитатели съехали в частные дома пригородов. А освободившиеся площади заняли немцы из России. Из Казахстана. Из Украины. И так далее.
— Как вы думаете, сколько времени понадобится, чтобы «остальгирующие» обитатели бывшей столицы ГДР и вновь прибывшие поздние переселенцы, насельники Марцана, стали просто немцами?
— Тяжелее всего первым поколениям. Следующим уже проще. А их дети, которые сегодня копаются в песочницах, вольются без проблем. Но мне не по душе мысль, что они растворятся без остатка. Это не будет правильно. Пусть останутся какие-то различия. Не нужно всех перемалывать в однородную массу. Жизнь выигрывает сложностями, а не упрощениями.
— А кем вы себя чувствуете? Кто вы?
— Я немец из Восточного Берлина с силезскими корнями.
***
Вальтер подвёз меня на своей машине до Александерплатц. Оттуда на городской электричке я рванул домой, в Spandau.
Мой S-Bann 9 пролетает мимо клиники Scharite. Впритык. Здесь радистка Кэт кричала в горячке: «Ой, мамочка…». Здесь родилась моя младшая внучка – Ксюха. А нынче здесь борется за жизнь берлинский пациент N. Я подмигиваю вывеске и мысленно желаю ему здравия.
Утром новости сообщили, что он выписался.
Воистину воскресе…
Берлин, октябрь 2020
***
© ZONAkz, 2020г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.