Главный вокзал Берлина Hauptbahnhof поражает; эпически огромный, но лёгкий, будто подвешенный в воздухе со всеми своими металлическими кружевами и арочными перекрытиями.
Ноев Ковчег нашего века.
Вокзал спроектировал архитектор Майнхардт фон Геркан, ему сейчас 87. Он остзейский немец, родился в Риге. Восьмилетнего, мать привезла его сначала в Познань, откуда, спасаясь от бомбёжек и чисток, они добрались до Германии. Беженцы. Отец погиб на Восточном фронте.
Мать вскоре умерла. Майнхардт попал в гамбургский детский дом. Вырос, выучился, стал архитектором. По его проекту построено Шереметьево-2 в Москве, откуда лайнеры сегодня никуда не вылетают.
А на берлинском вокзале снова беженцы. Из Харькова, из Одессы, из Киева.
Кто-то отрешённо ест, кто-то спит, скрючившись, на скамейке, кто-то звонит, кто-то молча баюкает ребенка. Маленькие девочки прижимают к себе самое драгоценное, прихваченное из дома; вислоухого розового кролика, пожившего своё мишку с разными глазами-пуговками, лохматую Барби. Как таких бросишь? Они тоже беженцы.
***
— А какую организацию вы представляете?
— Тю! Какую организацию… Да никакую. Я частное лицо! Когда начался Донбасс, оттуда помогала людей вывозить. Из Киева вот три буса людей привезли. Уже до ночи мы всех этих людей устроим на ночлег, накормим, чтобы каждая мамочка со своим дитём спокойно уснула.
Одета частное лицо Оксана не без своебразного шика, в стиле актрисы Светличной – роковые стрелки на веках, брюки-клёш, кокетливо съехавший набок берет и туфли на высоченных, тонких, как стилет, каблуках. Уверяет, что уже давно пенсионерка, во что трудно поверить. Тридцать лет медсестринского стажа.
Хоть убей, но Оксана напоминает мне Габи из фильма про Штирлица, с которым она танцевала в кафе Elefant.
Габи, как шахматный партнёр вы меня не интересуете…
Кино и жизнь перемешались причудливо и страшно.
***
Разговаривает Оксана, смягчая и оглушая «г» — ночлеh’, помоh’ала, орh’анизацию.
Мы беседуем под рукописной, прилепленной скотчем к стене просьбой: «Будь ласка, не сидiти i не стояти тут».
Семьдесят семь вёсен тому назад в этих вот местах вели ожесточенные бои солдаты 1-го Украинского фронта. Развалины вокзала дымились, как нынешний Харьков.
Совсем недавно был праздник, 23 февраля. И полковник Исаев запёк в камине картошку, перемазался сажей, выпил водки и пел про степь широкую. А наутро случилась война. Через 77 лет.
Прямо на полу расстелены простыни, на них аккуратными кучками: одежда, бельё, носки, обувь, коробки с памперсами и полотенцами, стопки пледов. Все это пожертвовано тоже частными лицами. Рядом палатка немецкого Красного Креста. Два врача измерят давление и температуру, дадут лекарство, если нужно.
Я прошу, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня.
Волонтеры в желтых жилетах раздают напитки, еду, объясняют, как заполнить нужные бумаги. У каждого на самодельных бейджиках указаны языки, которыми они владеют и имя.
Marilyn, Ира, Sabrina, Петр, Paola, Дмитрий… Есть настоящие полиглоты, кроме русского и немецкого – инглиш, французский, испанский, польский, фарси.
Пожилая берлинка Аннита языков, кроме дойча, не знает. Подошла ко мне, показала картонку, где, при кажущейся двусмысленности, яснее ясного по-русски написано: «Еда. Иди за мной».
Фото: Салима Дуйсекова
Спасибо, товарищ.
Кому тут нужен фарси? Ещё как нужен. Кроме украинцев, русских, армян и евреев, среди беженцев много студентов из ближневосточных стран, и не только.
Бумаг и анкет им всем предстоит заполнить немало – немецкая бюрократическая машинерия большая мастерица сочинять параграфы. Впрочем, формальности упрощены. Потому что война. Но кому-то же она мать-родна?
На вешалках детские куртки, комбинезоны. При мне молодая пара выгрузила из детской коляски стопки ползунков, памперсов и бутылочек для кормления. Вдоль стены выгорожен детский уголок. Горы игрушек и книг. Мальчик, сидя на корточках, выдувает мыльные пузыри. Мелькнули «Чудеса» Агнии Барто.
Идет бычок, качается, вздыхает на ходу: — Ох, доска кончается, сейчас я упаду!
На столах альбомы для рисования, акварельные краски, карандаши, фломастеры. На стене детские рисунки. Солнышко, испускающее кривые лучи, под синими облаками тюльпаны размером с дерево. Пусть всегда будет солнце.
На скамьях коробки с едой и надписями: «Сhees — сир», «bread — хлiб».
Фото: Салима Дуйсекова
«Їжу можно брати з собою в подорож». Еду можно взять с собой в дорогу.
«Свiжi оладжi. Зроблено з любовю». Ну, это и не полиглоту понятно.
Волонтер-немец жестами приглашает двух мальчуганов лет десяти взять шоколадки. Показывает, как надорвать обёртку, мимикой изображает – это сладкое. Пацаны угощением не соблазняются, смотрят на немца скептически. Воспитание и языковой барьер не позволяет им сказать: «Дяденька, ты серьёзно думаешь, что мы первый раз видим шоколад?».
Под вывеской «Women glothes — Жiноча тканина» выдают всем желающим верхнюю одежду. Женщины и девушки благоразумно выбирают куртки и пуховики серо-бурых немарких тонов, в самый раз по безликой берлинской моде. На улице, чай, не Франция.
На самом видном месте болтается нестерпимо канареечный, цвета запоздалой утренней звезды плащ. Вообще-то таком в плаще положено гулять в весеннем парке, слушать пылкие признания в любви, пряча счастливое лицо за букетом мимозы, нарциссов, тюльпанов – вестников разлуки…
Неуместно-солнечный, здесь никому он не нужен.
Он из покойного прошлого.
Дама в потертой норковой шубе задумчиво рассматривает подкладку демисезонного пальто. Выбор мучителен. А вдруг похолодает и лучше остаться в шубе? А с другой стороны, уже весна. Её первые мгновения.
Тэффи, пережившая все муки бегства с Родины, написала горько-нежные строки: «Котиковая шубка — это эпоха женской беженской жизни. У кого не было такой шубки? Ее надевали, уезжая, даже летом, потому что оставлять ее было жалко, она представляла некоторую ценность и была теплая — а кто мог сказать, сколько времени продолжится странствие?».
Вот именно.
За натянутой полицейской лентой стоят человек тридцать с табличками. Это берлинцы, приглашающие беженцев пожить у них. С ними работают волонтеры, подбирая подходящие варианты. Телевизионщики берут интервью у дамы итальянистого типажа. Она может принять четырех человек. Поджарый седой немец деловито краток: «2 persons. 3 days».
Фото: Салима Дуйсекова
Другой обозначил только возраст предполагаемых гостей: «2 Erwachsene 2-3 Kinder». Двое взрослых, два-три ребенка.
По-видимому, украинец, молодой, в рабочем комбинезоне, приютит у себя «2-3 особи; мати +дитина+ пенсiонер».
На картонке, прислоненной к стене, живописным методом «палка, палка, огуречик» нарисованы три человечка, один большой, две маленьких и кушетка. «Один месяц проживання. Кровать + диван» и номер телефона. Другая листовка тревожно предостерегает: «Не вiддвавайте нiкому паспорт. В разi небезпеки…» и номер мобильного.
То есть «в случае опасности звоните».
Рыжеволосая, бледная от недосыпа женщина с беспрерывно хнычущим малышом недоверчиво слушает волонтерку. Та подвела к ней мужчину с чертами болливудского актёра и аристократической внешности англичанку. Переводит женщине с английского; они предлагают вам свободные комнаты в своей рабочей квартире. Дом находится в получасе езды от города, но по берлинским меркам это недалеко. И это совсем, совсем бесплатно…
Женщина, морщась и отцепляя пальцы малыша от своих медно-золотых локонов, спрашивает, понизив голос:
– А им это зачем?
Волонтерка, вздохнув устало, терпеливо, как ребенку:
– Они просто хотят вам помочь. Понимаете? Просто помочь.
***
© ZONAkz, 2022г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.