Кстати о Кstaty

Киносценарий комедии из жизни жуликов с прологом и эпилогом

1

Пролог

Получается, что кино, если верить Ленину, по-прежнему важнейшее из искусств. Ильич, правда, письменно этого не утверждал, остались лишь недостоверные мемории о его знаменитой мантре, ко хвосту которой он пристебал ещё и цирк.

Ну, шапито и балаган взяли в бессрочную аренду политики, каждый из которых – ковёрный клоун или перчаточная кукла. Клоуны бывают двух видов – Рыжий и Белый. Ельцин, к примеру, был мужчина блондинистый, почти белесый, но изрядно пьющий и склонный выделывать подшофе забавнейшие кренделя. Стало быть, по цирковому ранжиру, его следует считать Рыжим. Трамп же, от природы рыжий, как из рыжиков рагу, всё же клоун Белый, как и будка, из которой его выпнули. Бóрис Джонсон, лохматый, как подзаборный пёс, весь в непроходимых репьях и колтунах, хочет казаться альбиносом, но он Рыжий, как пакля, измазанная ржавым ружейным маслом. Из глазированного Макрона, желающего стать Буонопартом, выглядывает малахольный Пьеро, фрау Меркель, в девичестве Мальвина, на глазах превращается в гриммовскую ведьму, под агентурной кличкой «Путин» уже сто лет скрывается крошка Цахес, Жириновский один к одному Петрушка с пищиком в горле, а вот куда бы пристроить Назарбаева?

Пошлём его «на ща». Пусть будет дед Щукарь. Есть такой прикольный персонаж у Шолохова, помните? Он там бесконечно вправляет свою «грызь». Это не грыжа, а, выражаясь ржачно, выпадение прямой кишки. И дед, задравши ноги, на виду у всех засовывает её взад. Бабы ржут, беременные блюют, дети плачут, мужики изысканной ориентации подают дельные советы, все счастливы. И тут выходит шпрехшталмейстер Токаев в инфернально чёрном фраке, элегантный, как рояль, и левитанисто объявляет: «На манеже те же самые!». И вот по бортику ограждения уже скачут наперегонки дрессированные пудельки, и самые даровитые из них ловко брешут в рифму: «Дед теперь двуликий anus, так сказал нам Нострадамус!».

С цирком покончено, теперь за кино.

2

Комедия

Бессонница всю жизнь вставляет мне спички в глаза, и даже 200 капель эфирной валерьянки – что божья роса. Я блукаю по квартире, как таёжный шатун, ища чем упокоиться, и тоскую по нагану, свинцовая пилюлька которого дарит вечный кайф. Как домашний ёж, лакаю молоко и грызу яблоки. И вставляю книгу в ухо. Хорошие тексты меня умиротворяют, я проваливаюсь на дно речевого потока, и слова устраивают вокруг бесчувственного тела карнавальный хоровод. Так я перечитал ушами «Мёртвые души». И на какой-то главе нырнул вниз головой в обморочный сон…

***

…К парадному подъезду резиденции GaucharTasСарай подкатила рессорная бричка Isotta-Fraschini Tipo D объёмом 120 конских сил, в которой имеют обыкновение разъезжать международные чиновники загребущей породы, а именно: спившиеся комиссары UN, уволенные заместители Генерального директора ВОЗ, списанные на пенсию генерал-инспекторы NATO; а также трансконтинентальные мошенники краплёной масти – кстати, пассажир Изотты был как раз из них, и звали его Пуэбло Иоанн Kstaty.

Взойдя в обширные, годные для проведения военных парадов и танковых учений сени GaucharTasСарая, Пабло Иоганнович, кстати, едва не оскользнувшись на полированных плитах каррарского мрамора, уважительно осмотрелся. Ибо имелось на что взглянуть! По стенам развешаны были старинные гобелены из Лувра, каждый величиной с футбольное поле, и всякий из них украшался вышивальным, несколько пучеглазым портретом Того Чьё Имя нельзя произносить, но лишь божественный титул Его.

Вознамерившись отвесить земной поклон Начальнику страны, вмещающей в себя стопятьсот тысяч Ватиканов, Пауль Ивановитч Kstaty преклонил было подагрическое колено, но внезапно подвергся энергическому скручиванию двумя молодцами с прозваньями Тонтоннбай и Маккутбек, подвергся ими самой бесцеремонной кандализации, был ослеплён накинутой на голову балаклавой и вознесён в поднебесье на хрустальном лифте со скоростью стопятьсот тысяч морских миль в милисекунду. И тьма поглотила его.

***

Очнулся наш коммивояжёр от звуков голоса, который мог издавать оживший мамонт.

— Уж не обессудьте, дражайший Павло Гансович! Кстати, сии костоломы не зашибли вас, часом? Не нанесли ли урона драгоценному Habitus-у вашему, шановний Поль ЖанЖанович? Ужо им. Не взыщите, но таковы, увы, священные правила сохранения драгоценной жизни Того Чьё Имя нельзя произносить. Кстати, не изволите ли подкрепиться с дороги, господин-товарищ Kstaty? Прошу попкорно!

И хозяин роскошного лофта, платиновые кирпичи которого сверкали вкраплениями чистых изумрудов, сделал приглашающий жест в сторону малахитового стола величиной и шириной с Китайскую стену. И представился, наконец:

— Честь имею рекомендоваться – Alabay Кущек, Хранитель Недр, собственной персоной! Согласен, в имени моём есть что-то собачье, да ведь по должности и погоняло, так ведь, Павлуша? Кстати, чувак, давай на «ты»!

И друзья отправились трапезничать.

***

— Для разгона попотчую тебя, душа моя, выдержанной нефтичкой, настоянной на окаменевших какашках «мумиё моё». Это наш бренд, а не какой-нибудь тухлый Brent, который тебе нальют в Арабии или Венесуэле. Там пойло! Сортирной воды с керосином, вот что тебе там нальют! Кстати, а ты слышал про американскую нефтянку-самогнанку? Ха! Бочку из-под солярки губкой намыленной вымой, потом её как следует отожми и пей на здоровье! Коньяк «Сланцевый пот» называется этот нектар. Тьфу! Мне в такой стакан хоть брильянтовой крошки натруси, всё одно пить не стану! Ну, здрав буди, господарь Kstaty!

Выпили по баррелю, закусили маринованными окатышами вольфрамовой пыли.

Тут принесли огромное, как челн варягов, долбленное корыто, в котором возлежал исполинский золотой телец, нафаршированный слитками анодированной меди, выпеченной под солидоловым соусом с добавлением толчёного молибдена. И Паулюс Иогансонович счёл возможным приступить не только к телу драгоценного теляти, но и к делу, которое привело его под галактические купола GaucharTasСарая.

— Будучи неутомимым пилигримом, — запел он нежным голосом гаремного кастрата, — едучи и скитаясь по параллелям и меридианам необъятной планеты нашей, нигде не встречал я столь впечатляющих роскошеств, упрятанных в недра земные, что поручены попечительству твоему, досточтимый Alabay Кущек, или, уж позволь мне обращаться к тебе дружески, просто Алик!

Просто Алик благосклонно кивнул и, отвалив себе на жемчужное блюдо половину золотого тельца, принялся с превеликим шумом разгрызать его своими челюстями, которым позавидовал бы и сам тиранозавр. И скрозь срежет зубовный отвечал:

— Всякие ничтожные людишки склонны присовокуплять к похвалам сим глупое утверждение, будто в недрах наших содержится периодическая система какого-то Менделя. Вздор! Ибо у нас своя таблица, составленная сто пятьсот тысяч лет назад великим прародителем Того Чьё Имя называть нельзя. Мы её на дне кургана нашли, где он упокоен был в полном боевом облачении, держа в руках каменную плиту, испещрённую руническими пиктограммами. Мы таблицу расшифровали. В ней сто пятьсот тысяч элементов. Там и супернефть, и суперуголь, и супержелезо. И даже сверхуран. Ткни в молекулу пальцем, вот и дейтерий, ткни в другой, вот и бомба, ткни в третий – вот и мерседес 600!

— Супер! – восхищённо взвизгнул Павел Иванович. – Кстати, имею робкое поползновенье сделать тебе, друг мой, род невинной негоции. Вот её суть. Дары Господа нашего безмерны, однако же бывают местами истощены. Шахты, из которых выбрана вся руда. Прииски с выкачанной нефтью. Карьеры, из которых выклеваны все редкоземельные элементы. Охладевшие мартены, уснувшие фабрики и заводы с замершими конвейерами. И прочая индустриальная этцетера. Но, может статься, по статистическим бумагам они ещё числятся как действующие…

— Вам угодно, милстидарь, купить мёртвых месторождений? – неделикатно прервал его Alabay Кущек, переставший жевать и перешедший снова на «вы».

— Ну-у! — заюлил Kstaty тоненькой флейтой умиления. – Скажем так, неактуальных ввиду полнейшей употреблённости. Признаюсь, что сия негоция потребна мне для пущего респекта. Я намерен приобрести лишь акции, а вся ржавчина с металлоломами и пустыми полостями вам останется!

— Мне без интереса, зачем вам покупать сии вещественные знаки невещественных отношений. Однако ж извольте. Какая же будет, кстати, ваша цена за штуку акций?

— Цена!? Помилуйте, да какая может быть цена за неосязаемый чувствами звук?

— У всего на свете есть цена, милейший Kstaty. Так скажите её, Паулюк Яновитшч!

— Право, я в таком затруднении. Ну, ежели чисто символически, из уважения к купецкому делу, один эуро за акцию готов выложить, так и быть.

— Святители Крестители! Один ойро за акцию, да где ж это видано?! Я ж вам редкоземельный Лютеций продаю, вы такой даже в Парижике не сыщете. А Тантал! Да он один в былые времена два ярда чистого доходу в месяц приносил! Вы уж как хотите, но сто пятьсот тысячек запрошу за одну акцию.

— Сто пятьсот тысяч долларов за одну паршивенькую бумажку давно проданного Иттербия? Да вы рехнулись, видит бог, с глузду съехали. Да подотритесь вы этой акцией, сукин вы сын!

— Тё-тё-тё! Эвон как заговорил, жулик! Сто пятьсот тысяч, пожалте бриться. Да только не долларов, и биткойнов!

Тут покупщик едва не лишился чувств, выпучив глазенапы и плямкая губами, словно рыбина, исторгнутая пучиной на раскалённый песок пустыни.

Долго ли, коротко ли, но подельники таки сговорились и ударили по рукам. «Зарезал! — утробно трубил Alabay Кущек, громоподобно сморкаясь в платок величиной с бухарский ковёр. – Убыток терплю, однако же ради дружества готов хоть и животом своим пожертвовать!». И облапил Питера Ваныча, слюнявя его физию прощальными лобзаниями, во время которых Kstaty, не будь дурак, ловко подтибрил со стола Хранителя Недр сугубо секретные списки трижды-четырежды перепроданных местечек, давно пустых, как дырявый карман нищеброда.

«Экая сволочь, купчина, мироед, выжига, — ругался Kstaty на обратной дороге, трясясь от злобы в рессорной бричке Isotta-Fraschini Tipo D объёмом 120 конских сил. – Дай срок я тебе устрою забег в ширину и краковяк вприсядку!». И тут взгляд его упал на строчку из списка, где значилось: «Дворецъ Томирисъ». Что за притча, изумился он с возмущением и, приказавши шоферу притормозить, открыл затенённое окно. «Эй, горожанин, — властно окликнул он прохожего мужика. – Скажи-ка, любезный, как найти дорогу ко дворцу Томирис?» Горожанин стащил с головы лисий малахай и, улыбаясь губами, зубами, глазами и остальными частями своей немудрящей физиономии, ответствовал:

— Так ить, Ваше благородие, нетути у нас такого дворца! О прошлом годе понаехали кибениматографисты и затеяли снимать кино про старинную царицу. Кина так и не сняли, потому как проворовались в пух и прах и уехали, знамо дело, на отсидку. А груду кирпичей оставили после себя. Мы её в надсмешку и прозвали – Царицыно подворье. Кирпич-то никуда не годный, будто из сохлой пены сделанный. Даже козы его не едят, мать иху так! А дворца-то никакого нету, только сохлая пена, да говно. Народ наш не шибко культурный, вот и сотворил там отхожее место…

«Ну, Alabay, собачий сын, теперь берегись, — заключил Kstaty, в сердцах. – Уж я отомщу. Ещё и «ъ» присобачил на конце, гадёныш. Извощик, трогай!».

И зазвенел под дугой колокольчик.

И бричка понесла его в неведомые дали, откуда вскорости прилетела бумеранговая ответка с приветом от… Ну, скажите, как его зовут!

3

Эпилог

В этом месте должна была зазвучать музыка и поползти титры, да я очнулся. Вот ведь какая чертовщина вползёт в спящую голову, когда в ушах звучит гоголевское слово! Это ж самое настоящее кино, а не какая-нибудь фосфорическая женщина Томирисъ!

Объятый пылающим любопытством, я принялся искать в Сети фильм «Мёртвые души», поставленный незабвенным Швейцером, но сыскал ещё один, датированный прошлым годом. Там красивый, как коронованный цыганский барон, артист Цыганов играет Павла Ивановича Чичикова, который втюхивает тамошним казнокрадам места в Пантеоне. Изумительное кино!

Да и наше будет не хуже. Идею – дарю. А сам сценарий готов нацарапать и продать. За сто тысяч пятьсот биткойнов!

Название – в заголовке.

К о н е ц

***

(Картинка на главной странице: Иллюстрация Кукрыниксов к поэме Николая Гоголя «Мертвые души». © / Давид Шоломович / РИА Новости)

© ZONAkz, 2021г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.