Петр Своик. Фрагменты истории власти и оппозиции в Казахстане, нанизанные на собственную жизнь. Часть 9

Операция в Германии, работа в правительстве, Нагашбай Шайкенов

Часть 123456, 7, 8.

Редакция с согласия автора публикует отдельные фрагменты книги Петра Своика «Фрагменты истории власти и оппозиции в Казахстане, нанизанные на собственную жизнь». Книга издана осенью 2017 года.

Из предисловия редактора издания Данияра Ашимбаева:

«…Петр Своик излагает свое видение собственной жизни и связанной с ней новейшей политической истории страны и, сколько угодно не соглашаясь с полученной картиной, ему нельзя отказать в праве это делать. Директор ТЭЦ, депутат Верховного Совета, член правительства – председатель Госкомитета по антимонопольной политике, политик-оппозиционер, член руководства с десяток различных партий и объединений, публицист и – наконец – мемуарист. Тут можно было бы написать, что «автор, мол, подводит черту под своей долгой политической жизнью», но складывается впечатление, что г-н Своик не собирается ни прощаться, ни уходить.

… В конце концов, можно спорить, каким Петр Владимирович был энергетиком, депутатом, министром, политиком, но в таланте публициста, исследователя, аналитика ему не откажешь. Как не откажешь и в праве высказывать со своей колокольни свое мнение, весьма занимательное, хотя и порой обидное.

Но книга получилась, на мой взгляд, очень интересная, содержательная, раскрывающая и личность Петра Своика, и некоторые события новейшей истории, и сам процесс развития демократии по-казахстански».

Петр Своик

***

У меня после аварии нога в колене вообще не гнулась, но колебалась, и это было привычно больно. Советские еще хирурги предлагали железно зафиксировать сустав, не согласился. А тут министр здравоохранения Василий Девятко сам предложил: давай пошлем тебя в Германию, поставим искусственный сустав. Согласился, а правительство выделило деньги. (Я сначала думал, что на уровне Минздрава, потом узнал от премьера, а потом от президента, что это они лично решали). Приехал в городок Эрланген, это Бавария, недалеко от знаменитого Нюрнберга, и профессор на первой же встрече сообщил, что об искусственном суставе речи идти не может. Причин две: у него гарантия на 25 лет, а я могу прожить и дольше (хоть для чего-то оказался еще слишком молод!), а вторая – нельзя ставить сустав на старую травму, там дремлющий остеомиелит, может проснуться и тогда ампутация. Где-то даже с облегчением собрался назад, но принимавшие меня посредники (они-то, как выяснилось, очень хорошо заработали) просветили: у немцев метода больного не утешать, а предупреждать о неприятном. Заподозрят рак, например, сразу так и скажут. Забегая вперед подтвержу: так оно и было: перед операцией сначала приходит анестезиолог и рассказывает, как я могу помереть от наркоза, потом хирург – свои страшилки. Операцию же на следующий день предложили такую: вскрыть сустав полностью и попробовать, сколько получится, восстановить подвижность. И вот просыпаюсь после операции (в одном большой прогресс в медицине – качество наркоза: от советского день или даже два мучительно отходишь, а от нынешнего просыпаешься где-то даже веселым – с сестрами, еще сквозь полусон, уже шутить хочется), а у меня нога на таком механизме – он сам сгибается-разгибается, чтобы рана затягивалась при непрерывно работающем суставе. И так первые две недели – ты лежишь, а нога ходит. Недоступный для меня пульт, где врач устанавливает ночные-дневные амплитуду и скорость сгиба-разгиба, а мне выведена кнопка – впрыскивается обезболивающее. С ограничителем частоты, но, если не зевать и нажимать вовремя, можно лежать не только без боли, но и слегка навеселе. Как если хлопать грамм по пятьдесят каждые полчаса.

Дело идет на лад, уже разрешают вставать, потом ходить по коридору на костылях, потом можно и на улицу – наступая на ногу, примерно, как у тебя под ней яйцо, которое нельзя раздавить – так врач напутствовал. А я перестарался – отмахал по прибольничному лесу лишнего – вечером жар, меня опять на стол, потом опять в кровать под бесконечную капельницу. Потом, оказывается, как-то не так мне мышцу пришили, опять операция, а потом еще одна – по устранению новых осложнений. А в один прекрасный день и вообще вдруг устанавливают в моей палате дополнительную палатку, вход только в скафандрах – высеяли, оказывается, такой новый стафилококк, которого в Германии вовсе не было.

Короче, выбрался я оттуда на две месяца позже, с ногой лишь чуть-чуть подвижнее прежнего, но и на том большое спасибо.

Немного о житии-бытии депутатов и министров того времени. Как нормальный советский человек, из Алма-Аты в Актюбинск, а оттуда в Уральск я уезжал, оставляя квартиры и получая там новые. Соответственно, в Алма-Ату вернулся без жилья и как все иногородние (не из верхней номенклатуры, конечно) поначалу жил на совминовской территории вверх по Ленина, это ниже санатория «Казахстан». Кому-то достались коттеджи, а нам с Натальей – номер в гостиничном корпусе. Место – шикарное, среди яблонь, к тому же стояла осень. Позже переехали в депутатский дом, по Комсомольской и 8-марта. Получил трехкомнатную, все по нормам, под семью, зато меблировка – казенная. Стенка такая фирмы

«Мерей» (от которой сейчас остался только торговый центр), кровати в спальной и кухонный гарнитур. И еще привилегия – очень неплохая столовая в бывшем Доме правительства на Старой площади, отданном Верховному Совету. Ассортимент – вкусно и дешево. И еще возможность заказать машину для поездок по городу – была специальная диспетчерская. На этом – все.

Переходя в министры, кстати, географию не поменял – Антимонопольный располагался в том же здании, занимал первый этаж крыла по Панфилова. Чуть позже Комитет переехал, мы делили с Госкомимущества здание нынешнего горсуда, а сам получил квартиру в «Казахфильме». Куда и перевез выкупленную депутатскую мебель. И еще, кроме персональной машины, получил прикрепление к совминовским распределителям, хотя все это уже выдыхалось. Каких-то особых продуктовых дефицитов не было, швейным ателье мы с Натальей, кажется, пару раз воспользовались. Или просто заезжали узнать – уже не помню.

По приезду сразу попадаю на заседание правительства по важному вопросу – реформы в электроэнергетике, суть которой – переход на разные по разным областям тарифы. Время кризисное, бартер вместо платежей, энергетику надо буквально спасать, так что вопрос практически предрешен. Однако сразу после доклада министра энергетики Храпунова я беру слово и давай доказывать, что так будет еще хуже. Кажегельдин был прямо-таки возмущен, договорить мне не дал, однако и вопрос отложили.

А вскоре звонит мне Нигматжан Исингарин – первый вице-премьер, приглашает и просит написать заявление по собственному. Говорю, как в свое время Терещенко: сам не уйду, решили – увольняйте. Приезжаю к себе, объявляю заместителям, они говорят – надо звонить президенту. Я им: а то вы думаете, он не в курсе! Тут звонок из приемной премьера – приглашают к нему, заместители воспрянули, а я им – тоже будут просить самому написать заявление, в обмен на трудоустройство. Но нет, Кажегельдин сажает за стол и начинает странный разговор: что это Вы, Петр Владимирович, работу антимонопольного комитета завалили? Удивляюсь: а зачем сейчас интересоваться, если решили снимать? Нет, говорит, ответьте, и добавляет вообще неожиданное: вот вы вообще не экономист, а у меня два высших образования, в том числе экономическое. Однако, говорю, Акежан Магжанович, поздно уже этим интересоваться. Ведь если я, такой не экономист, при двух премьерах уже работаю, а сколько министров экономики сменилось и посчитать трудно, то среди вас, экономистов, я лучший. Акежан: А почему Вы тогда против Храпунова пошли? Пока вас не было, мы со всем определились, а вы все опять ломаете!

Тут я беру лист бумаги и рисую: вот суверенный и унитарный Казахстан, а вот его энергосистема – ни унитарности, ни суверенности. Едины только Центр, Восток и Север, с ними связан Юг, но связь недостаточна – Алматы, Тараз, Шымкент и Кзыл-Орда почти отдельны. А вот Запад, он вообще не казахский: Актюбинская область – это оконечные сети ЮжноУральской энергосистемы России, а Уральская – Нижне-Волжской. Атырау – почти анклав, а Мангистау – полный анклав.

Так вот: если уж и делать тарифы разными, то в действительно разных энергорегионах, нынешняя же реформа нацелена на тарифное разделение как раз там, где есть единство. Скажем, «Карагандаэнерго» и «Павлодарэнерго», которым Храпунов собирается дать разные тарифы, отличаются только тем, что в СССР они были под разными обкомами, энергетически же разницы между ними нет.

Премьер быстро понимает, нажимает по громкой Исингарина, говорит: «Завтра внеочередной Кабмин, вопрос – энергетика, докладчик Своик». Нигматжан в ответ: «Как Своик? Мы же его уволили!».

«Ничего, путь докладывает». «Так я ж его знаю, он не согласится». Тут уже я включаюсь: «Соглашусь, на общественных началах».

Но на утро до Кабмина мне звонок – вызывает президент. И говорит: «Я дал Акежану карт-бланш на обновление правительства, но твой случай особый, рассказывай, что у вас за спор с Храпуновым?». Я опять беру лист бумаги, опять рисую карту-схему, опять рассказываю. Президент тоже быстро понимает, говорит: «Иди, работай». От него иду на заседание, бодро свой вариант, премьер полностью поддерживает и тут же обещает теперь плотно работать с антимонопольным комитетом, дескать, завтра же сам к нам приедет.

Действительно, назавтра приехал, с Гульжан Карагусовой, мы часа два посидели, пообсуждали, хорошо расстались.

И из всего этого два следствия: через несколько дней постановление Кабмина, и именно в храпуновском варианте все-таки вышло, зато вот продолжения наших тесных отношений с премьером – не случилось.

Пригласил меня президент Академии наук Кенжегали Сагадиев, один раз, другой. Обсудили с ним ситуацию – думаем одинаково. Он предложил: давайте вместе обратимся к президенту. И составили мы с ним проблемную такую двойную записку, я об антимонопольных делах, он – о горно-металлургических. Из нее, кстати, я сам узнал интересное: медь, оказывается, на земле распространена ограниченно, только в немногих месторождениях, а «просто так» ее нет. В отличие от того же золота и прочих металлов, которые пусть и в малых концентрациях имеются и в мировом океане и везде на земле, добыча связана только с затратами. Так вот, академик Каныш Сатпаев даже во время войны рискнул обратиться к Сталину с требованием брать жезказганскую руду всю подряд, а не только богатую. И Сталин распорядился. Ныне же «корейцы» выбирают только богатые целики, бедные бросают.

Президент переправил нашу записку премьеру – для подготовки ответа. И вот мы получаем ответ: это в порядке, и это в порядке, а председателю ГАК и президенту НАН лучше бы заниматься своими делами.

Двух человек я напутствовал на продолжение карьеры: председатель Актюбинского антимонопольного комитета Мусин позвонил, сказал, что его хотят забрать в заместители акима области, вежливо попросил отпустить – соблюдал правила. Я, конечно, разрешил, пожелал подняться выше. Но насчет всего, что с Асланом Еспулаевичем случилось дальше – я не при делах!

И еще Торегельдин, председатель Жезказганского ГАК, тоже попросился пойти в акимы города Сатпаева, я тоже «разрешил», но сказал: «Ты, Серик, все равно к нам вернешься». Что и произошло, хотя уже не при мне: после ликвидации области Торегельдин стал председателем Карагандинского антимопольного комитета. Но в итоге Серик Макенович вернулся, можно сказать, и ко мне: мы с ним сейчас дружим и сотрудничаем в Казахстанской ассоциации «Прозрачный тариф».

Прежний председатель Карагандинского ГАК Абельгазы Кусаинов, кстати, тоже сделал карьеру: был министром транспорта, потом акимом Карагандинской области, теперь вот возглавляет Казсовпроф. Нигде, впрочем, не блистал, но и ничем плохим не отметился: он такой приличный со старых времен советско-партийный работник. Добросовестный служака, можно сказать.

А еще в министры вышел, хотя и тоже без блеска, Галым Оразбаков – он у меня был начальником орготдела (я тогда удивлялся: зачем молодому перспективному парню такая канцелярская работа). Галым, впрочем, один раз проявил характер: отказался выполнить мое распоряжение во время стычки с Рахановым. Так прямо и сказал: не хочет вмешиваться. Аккуратно осторожный был парень, может быть, потому и смог подняться, но – не удержаться.

С Рахановым же было так: он был первым замом еще от Дриллера, мы с ним нормально работали. Но однажды, в процессе отчаянного моего сопротивления на правительственном уровне идущей тогда холдингизации, я выпустил приказ по ГАКу, где предписал региональным руководителям также не согласовывать подобные проекты. Раханов же, когда я был в отъезде, этот приказ отменил. То есть, включился в борьбу со мною, уже внутри комитета. Я ему сказал: «Максут, ты поторопился, уходить придется не мне, а тебе. Давай, я сам попробую переговорить с другими министрами, чтобы тебя перевести…». Он сначала отказался, но потом все же сам ушел – правильно понял момент. Впрочем, мне и самому оставалось недолго.

И был еще один «птенец» из нашего гнезда.

В те времена назначение руководителей региональных представительств Антимонопольного комитета требовало согласования с акимами, и кое-где были «их» люди. В Алматы, например, Нурлан Искаков, и вот я, будучи у него, как-то случайно узнал о существовании фонда, учрежденного нашим городским ГАК вместе с акимом Кулмахановым. И в этот фонд делали «добровольные» отчисления алматинские монополисты. Я возмутился и тут же приказом уволил Искакова. Меня предупреждали, что с ним надо осторожнее, называли покровителей, но уволил – так уволил. Через несколько дней явилась ревизор из Минфина, долго работала, написала довольно критический акт, я не подписал, накатал свои возражения.

Вроде бы, на этом все и закончилось. Однако, думаю, стал я «отрезанным ломтем» как раз не только после вступления в «Азамат» – эпизод с увольнением Искакова, может быть, как раз и был переломным.

Так вот: этот парень, став через сколько-то лет министром экологии, оказался первым в Казахстане членом правительства, осужденным за коррупцию. Нет ли в этом и моего вклада?

Мы с Нагашбаем Шайкеновым, тогдашним министром юстиции, дружить – не дружили, но, скажем так, взаимно симпатизировали. Однажды он звонит: Конституцию закончил, приезжайте. Он жил вверх по Ленина, выше моста, на совминовских дачах. Гдето конец лета (1995 г.), деревья, помню, там наверху начинали уже переходить в желтые и красные тона, когда мы с ним прохаживались вдоль Малой Алмаатинки. Нагашбай с удовольствием так рассказывал, как много он на проект этой новой Конституции сил положил и что туда, на французский манер, заложено. А когда я выразил разочарование: ни местного самоуправления, ни парламентского правительства, вся власть только у президента, он смолк. Помолчал, подумал и серьезно так сказал: «Если бы не я, было бы еще хуже…».

***

© ZONAkz, 2017г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.