Часть 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12.
Редакция с согласия автора публикует отдельные фрагменты книги Петра Своика «Фрагменты истории власти и оппозиции в Казахстане, нанизанные на собственную жизнь». Книга издана осенью 2017 года.
Из предисловия редактора издания Данияра Ашимбаева:
«…Петр Своик излагает свое видение собственной жизни и связанной с ней новейшей политической истории страны и, сколько угодно не соглашаясь с полученной картиной, ему нельзя отказать в праве это делать. Директор ТЭЦ, депутат Верховного Совета, член правительства – председатель Госкомитета по антимонопольной политике, политик-оппозиционер, член руководства с десяток различных партий и объединений, публицист и – наконец – мемуарист. Тут можно было бы написать, что «автор, мол, подводит черту под своей долгой политической жизнью», но складывается впечатление, что г-н Своик не собирается ни прощаться, ни уходить.
…
… В конце концов, можно спорить, каким Петр Владимирович был энергетиком, депутатом, министром, политиком, но в таланте публициста, исследователя, аналитика ему не откажешь. Как не откажешь и в праве высказывать со своей колокольни свое мнение, весьма занимательное, хотя и порой обидное.
Но книга получилась, на мой взгляд, очень интересная, содержательная, раскрывающая и личность Петра Своика, и некоторые события новейшей истории, и сам процесс развития демократии по-казахстански».
***
Оппозиция всегда зеркалит власть – по-другому не бывает. Вот и мы, отстаивая тезис о переустройстве режима личной власти в институциональный, понимали, что это все равно надо адресовать власти – уповать на революционный взрыв снизу както не осмотрительно. Поэтому, как ни крути, наши претензии на политическое переустройство режима правления надо упаковывать в претензию на собственно президентский пост, иначе должного уровня оппозиционности не получается.
А в таком раскладе выбор падает на Мурата со звонкой фамилией Ауэзов и соответствующим отчеством. Но Мурат Мухтарович просто категорически противился настойчивым убеждениям Галыма, что ему надо публично заявить о своих президентских претензиях. И нам пришлось его уламывать, наседая вдвоем. Наконец, уговорили, и вот в Доме демократии мы на ступеньках (от всех помещений срочно отказали) провели пресс-конференцию. Мурат под довольно многочисленные телекамеры заявил, что собирается выдвигаться в президенты.
Но тут, знаете ли, нужен кураж, да еще и не разовый, а постоянный. Но как раз с этим и были проблемы.
Сразу после того заявления Ауэзова народ не сразу расходился, шли пересуды, и мы, помню, поговорили с Нурланом Аблязовым (это двоюродный брат Мухтара) насчет того, сколько режиму осталось, и на что ему надеяться. Это, знаете ли, сейчас такие разговоры кажутся наивными, а тогда само предположение, что правление Нурсултана Назарбаева растянется еще на два с лишним десятилетия и в голову прийти не могло. Хотя бы потому, что с экономикой все было уже на грани.
А Нурлан тогда делал газету «Время по…» на двух языках – русском и английском – респектабельную такую, и хорошо расходившуюся. И вот, помолчав над вопросом, на что режим рассчитывает, он вдруг уверенно произнес только одно слово: «труба…». И ведь как в вечность глядел! Через пару лет нефть стала потихоньку, но все увереннее год от года дорожать, вопрос неустойчивости президентского правления отпал, будто его и не было.
Впрочем, и самые прозорливые из нас ошибаются. Сам-то Нурлан Аблязов через пару лет после того своего оправдавшегося предвидения, когда цены на нефть как раз уже работали на укрепление режима, беззаветно включился в противостояние «младотюрков» и президентского зятя, бросил на это свою газету, превратив ее буквально в боевой листок. И – все потерял…
Для меня участие в «Демократическом выборе Казахстана» началось задолго до ошеломительной пресс-конференции «младотюрков» 18 ноября 2001 года, и принудительным закрытием партии ДВК в январе 2005 года не закончилось. И еще: в относительно небольшой промежуток времени между тремя кульминационными точками начала «Демвыбора»: ноябрьской пресс-конференцией, учредительным собранием в цирке 19 января с митингом за кинотеатром «Сары-Арка» на следующий день, и начатой с 27 марта цепочкой арестов и осуждений Аблязова и Жакиянова, вклинилось несколько важных (для меня, по крайней мере, но не только) параллельных событий, без которых история ДВК была бы не полной и не до конца понятной.
Тоже очень насыщенный эпизод с переходом в оппозицию Кажегельдина в октябре 1997 года здесь пропускаю – РНПК была единственной оппозиционной партией, в которой я не участвовал. Как-то не складывался совсем недавний образ Акежана Магжановича, каким его знал в правительстве, с ролью лидера демократических сил. Хотя в учредительном собрании движения «За честные выборы» где-то в сентябре 1998 года с вернувшимся на время в страну – в предвосхищении надвигающегося досрочного президентского переизбрания – Акежаном Кажегельдиным поучаствовал, и свои 5 суток получил. А затем еще слетал на собранный Кажегельдиным Форум казахстанской оппозиции в Москве.
А перед форумом была такая история: 20 марта 1998 в «Караване» вышла моя статья «Казахстан и Россия: быть ли им в новом союзе». Наделала много шума, в «Казахстанской правде» и других газетах целый ряд писателей и общественных деятелей давали мне отлуп, соратники тоже огорчились. Мурат прямо обиделся, Галым вежливо попенял. А вот генпрокурор Хитрин, тот возбудил уникальное уголовное дело: сразу против всех СМИ – на предмет выявления недопустимых высказываний.
Вообще-то, я такой статьи для «Каравана» не писал. Была моя аналитическая записка-размышления, которую я кое-кому показывал. В том числе «караванщикам», и вдруг Борис Гиллер предлагает: а давайте опубликуем. Так вот и получилось.
Содержание не пересказываю – опус получился на целый газетный разворот, и там было много чего, цепляющего, так сказать. Вместо пересказа помещаю во второй части книги две из многочисленных рецензий – там как раз подробный разбор.
Что же до уголовных дел, конкретных было открыто два: против одной уральской газеты за статью
«Узники Фаллоса», кажется, и против меня. Четыре статьи, помнится: оскорбление органов власти, разжигание межнациональной розни, что-то еще и клевета. Последнее, подсказали мне адвокаты, самое неприятное: власть в целом оскорбить невозможно, и про рознь статья отпадет, а под обвинение в клевете, наверняка, организовано чье-то заявление, и отбиться можно только конкретными доказательствами.
А о самом открытии дела я узнал уже на нарах – мы с Мэлсом как раз отбывали арест за «Честные выборы». Туда нас доставили со всем уважением, в изоляторе тоже разрешили гулять по двору, а мне даже дали поработать прямо в кабинете начальника. Но под вечер срочно загнали в камеру – явилась подполковник Тепсаева Паллада Юльевна (она потом стала известным адвокатом) и с ней два майора. Сели на те же нары и попытались ознакомить меня с постановлением о возбуждении уголовного дела. Я (вот оно – знание УПК!) давай и под это начальное действие требовать адвоката, и возник глубоко теоретической спор – до или после подписи об ознакомлении он положен. Паллада молча слушала, потом говорит: «Не кипятись, Бауржан. Петр Владимирович прав, придем завтра как положено».
Легли мы с Мэлсом спать, а не спится. Понимаю, что уже не выпустят – завтра из этой камеры перевезут в следственную. И примериваюсь сам к себе: готов ли садиться в тюрьму? Ощущение чисто физическое: вот она – камера, окошко под потолком, толчок в углу и железная дверь, над которой – это самое острое! – ты не властен. Отвечаю сам себе, что, если надо – так надо, но чувство совсем неприятное. И вот часов в пять (надо что-то делать!) толкаю Мэлса: сердце прихватило. Хотя ноет не оно – душа. Мэлс вызывает охрану, те – скорую, приезжают врач с сестрой, давай снимать кардиограмму. А я ему глазом не подмигиваю, на ушко не шепчу – лежу натурально, как болящий. И вот, выслушав и выстукав, объявляет: срочная госпитализация. Подоспевший начальник изолятора даже рад, но я слабо упираюсь – не хочу в больницу, потом к вам опять возвращаться. Он с кем-то созванивается, езжайте, говорит, безвозвратно.
Привозят меня в БСМП, на шестом этаже кардиология, отдельная палата (та самая, в которую поместили и Галыма Абильсиитова, когда привезли из отсидки), тут же лечащий врач, давай опять осматривать. Опять никаких намеков, но тоже строгий диагноз: старайтесь лежать, ходить только по коридору, вниз спускаться не более, чем на этаж. И вот начинаю лечиться и потихоньку соответствовать: по лестницам не скачу, а сердце, вроде бы, действительно пошаливает. Так проходят дня четыре, врач мне ничего утешительного не говорит: до выздоровления еще далеко, но тут письмо из другой – не больничной – жизни: Кажегельдин приглашает в Москву, «Президент-Отель», на форум. Иду повинный к доктору, она меня выпускать не хочет, предупреждает о последствиях такого отношения к здоровью, приходится давать подписку, что больница больше за меня не отвечает.
И я так до сих пор и не знаю, чего такого было или не было в моей кардиограмме. А вообще замечу, что более всего у нас в стране политизированы, в положительную для оппозиции сторону, две профессиональные категории – это полицейские, а сразу за ними – врачи. Чему имею множество и других примеров. Хотя обобщать не берусь.
На форуме все дружно уговаривали Серикболсына Абдильдина не участвовать в объявленных выборах или хотя бы сняться до дня голосования. И он, вроде бы, согласился. Но не снялся, оказавшись в результате единственным не подставным соперником бессменного президента за всю историю последующих выборов-перевыборов. Чем фактически и легитимировал те выборы на действительно переломном моменте казахстанской истории. Поэтому, когда спустя годы глава государства вручил депутату Мажилиса заслуженный орден, а Саке его принял, действие это было органично с обеих сторон.
А еще одним удивительным соперником президента на тех выборах был Гани Касымов, председатель Таможенного комитета, генерал, вдруг решившийся бросить вызов главе государства. Он так лихо начал – на прямом эфире КТК, выведенный из себя каверзными вопросами ведущего Михаила Устюгова, вдруг схватил случайно стоявшую на разделявшем их столике вазу с цветами и швырнул ее в тут же увернувшегося Мишу. А потом, тоже в прямом эфире, ходил по Зеленому базару, наводил порядок с ценами, включая хватание за нос какого-то непонятливого торговца.
Тогда это выглядело почти серьезно, и Гани стремительно набирал общественные симпатии. Каюсь, я тоже отнесся почти всерьез. Мне как-то позвонили от него, пригласили на встречу, мы говорили одинна-один часа два, я ему все втирал про демократию и демонополизацию экономики, он внимательно слушал и кивал головой.
А за пару недель до выборов вдруг резко сократил активность, фактически замолк. Выходит, перестарался и получил команду на задний ход. А чуть позже Мельцер мне с гордостью рассказывал, как здорово они придумали эпизод с вазой, как долго уговаривали Гани согласиться и как писали его меткий промах лишь с третьего дубля.
И еще один эпизод в связи с теми выборами. Вскоре после них на меня вышел человек – председатель одной из участковых избирательных комиссий, конфиденциально, с массой предосторожностей со мной встретился и выдал подробный рассказ, как все фальсифицируется. Он был не совсем обычный председатель избиркома, обычно на эту должность ставят школьных директоров-завучей, и те привычно стараются, а тот участок был в здании НИИ, комиссия – из их сотрудников, а технари все-таки не такие подневольные. Рассказал, что в системе фальсификаций задействованы только председатели, иногда и секретари, а рядовым членам полагается только молчать и не мешать. Что от акимата на связь с председателями выделяется человек – куратор – не сильно высокой должности (на всякий случай), но надежный. Он сидит в задней комнате избиркома, его никто не видит, но у него в руках все нити управления. Рассказал и про основные способы фальсификаций: кто, как и когда подбрасывает бюллетени, как сортируют в нужные стопки, как пишут и переписывают протоколы, как отвозят в окружные комиссии, и как оттуда иногда не по одному разу за ночь возвращаются, чтобы переделать.
А в заключении вручил мне две толстенные папки с несколькими сотнями бюллетеней, почти все – в пользу Абдильдина. Сказал, что это «отходы производства» с его участка – в задачу комиссий входило не только показать нужную явку и голоса за президента, но и вывести на второе место именно Касымова. Для чего комиссии были снабжены дополнительными чистыми бланками, которые они сами и заполняли под нужный результат. Соответственно, «лишние» бюллетени оставались у председателей, а поскольку такое было повсеместно, он мне эти бюллетени передал без опаски – только оторвал у каждого уголок с проставленным участковым номером. Я потом этими бюллетенями размахивал на «круглых столах» ОБСЕ, где-то еще. Без результата, конечно. И вот какой вывод сделал мне тот конфидент, весьма немаловажный для всей политической системы Казахстана: поскольку реальные итоги явки избирателей и голосования подделываются уже на каждом избирательном участке, где эта информация и умирает, фактической электоральной картины не знает никто. Включая власть, которая фальсификации хотя и организует, но как оно было на самом деле – не знает.
Вспомню еще о Сабите Жусупове, рано ушедшем, к сожалению. Он был социологом, работал в Администрации, был на виду и на слуху. Но как раз из-за научной добросовестности не сработался, что называется, ушел. И из той же научной добросовестности потихоньку примкнул к демократической оппозиции, вошел даже в руководство нашей партии «Азамат». Сабит уже тогда предрекал власти серьезнейшие трудности из-за перегретой социальной ситуации. Тот его научный прогноз оказался чуть преждевременным, но по существу – точным.
И о финале уголовного дела, там было два эпизода.
Первое: Мухтара Аблязова назначили министром энергетики, индустрии и торговли, он сразу объявил о разработке «Новой промышленной политики», а чуть позже позвонил и приехал ко мне домой в «Казахфильм». Привез толстый том проекта и попросил дать на него рецензию (что я потом и сделал). А в завершении разговора я сказал, что, если «там» так уж надо меня посадить – я не испугаюсь, сяду, но лучше до этого не доводить. Он обещал передать, кому надо.
И второе: мне принесли какую-то казачью газету с ксерокопией не публичного (скажем так) письма семиреченского атамана (давайте обойдемся без фамилии) министру МВД Каирбеку Сулейменову, где тот докладывает о проделанной работе, а потом просит помощи в нейтрализации таких-то и таких-то проявлений. Чего было вполне достаточно для доказательства, что напраслину я не возводил. Вручил эту газету Палладе, она тонко улыбнулась и больше на допросы меня не вызывали.
***
© ZONAkz, 2017г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.